Актриса редкой глубины и красоты, вахтанговка Екатерина Крамзина занята в родном театре в спектаклях-хитах: играет Серафиму в “Беге” Юрия Бутусова, Татьяну в “Евгении Онегине” Римаса Туминаса и княжну Марью в его же “Войне и мире”. В конце года ее новой ролью стала Мария Лукьяновна Подсекальникова в “Самоубийце” Павла Сафонова. В каждом своем образе – воплощенная женственность, Екатерина Крамзина играет боль и надежду так, что не поверить ей невозможно.
– Как случилось так, что ты стала мечтать о театре?
– Я совсем не из театральной семьи, и не только потому, что в театре никто не работал никогда. Театральными зрителями мои родные тоже не были. Я попала в первый раз в театр только в 11 классе.
Поступать я собиралась на переводчика Федеральной службы безопасности. Мне казалось, что мир можно менять дубинкой. Но вдруг я случайно попадаю во ВГИК – там шел набор на подготовительные курсы – и окунаюсь в этот мир. Помню, меня поразило то, как я изменилась, играя. Меня буквально пронзила мысль, что менять мир можно и не дубинкой. Пусть на несколько минут, но пока зритель дойдет до дома, он, возможно, о чем-то подумает.
– Расскажи о годах учебы и руководителе своего курса.
– Мой мастер – Владимир Владимирович Иванов. Мы с ним совпали человечески, он видел мою индивидуальность и не давал делать того, что было принято делать в рамках амплуа. Тогда еще в театральные вузы набирали по амплуа. Особенно это было важно в Щуке. А я не попадала никуда, потому что внешне я вообще непонятно кто, да и выбор программы для поступления был странный. Я читала “Скифы” Блока, а из прозы выбрала “Войну и мир”, монолог Болконского “Не женись, мой друг…”. Педагоги не знали, куда меня такую девать. А Иванов выжидал, не давил. Думаю, он меня любит как человека. Как и я его.
– Чему он научил тебя?
– Мне кажется, именно ВэВэ (мы, студенты, все так его называем) научил меня не тянуть одеяло на себя. Он часто рассказывает историю про карусель. Вот крутится карусель, останавливается – один человек сходит, другой заходит, третий заново ее раскручивает. Спектакль – это карусель. И нужно сделать так, чтобы она не останавливалась. Важно целое, а не конкретно ты на сцене. Неважно, какую роль я буду играть, неважно, сколько слов скажу, лишь бы я работала на то, что больше меня самой.
Однажды у меня был кризис, я мучилась вопросом, нужно ли мне вообще быть в профессии. И ВэВэ ответил: “Вам, как никому, нужно”. Он всегда понимал мой склад характера, то, что я хрупкая, не выдерживаю нагрузок, связанных с театральным миром, могу пропасть. И он дал веру, что ранимые люди тоже могут работать в театре. И даже должны.
– Когда ты училась, была ли роль, которую ты помнишь до сих пор?
– Я играла Дульсинею Тобосскую. Отрывок мы сделали сами, придумал его мой однокурсник Степан Балакшин, он сейчас работает в Питере, в Александринке. Он был Дон Кихотом, Женя Королев – Санчо Пансой, а я – Дульсиней. Все происходило в больничной палате, в воображении умирающего человека. На самом деле я была медсестрой, которую он видел в бреду, представляя себя Дон Кихотом. Там был классный момент: я вырезала фигурку Дон Кихота из бумаги. И когда герой умирал, эта фигурка в контровом свете символизировала его душу. Я запомнила это навсегда, тонкая работа была. Мне кажется, я тогда с лже-Дон Кихотом разговаривала так, как разговариваю сегодня в “Беге”, в “Последнем сне”, с больным уже Хлудовым. На репетиции этой сцены я показывала Юрию Николаевичу Бутусову какие-то свои идеи – двигала столы, суетилась. А он вдруг сказал: “Подожди-подожди, надо же как-то по-другому”. Он так это сказал, что стало стыдно, что я не почувствовала сразу – разговаривать с безнадежно больным можно только тихо, сердцем.
– О чем ты мечтала, когда была студенткой, и что сбылось?
– Я не знала точно, чего хочу, прошла период и Женовача, и Фоменко, и моего мастера. Все пыталась почувствовать, кто я. Был период мечты попасть в Вахтанговский театр. Но я попала в Театр Гоголя – классный опыт, я очень благодарна за него. И все же мысли о Театре Вахтангова, когда туда уже пришел Римас Туминас, меня не отпускали. Я счастливый человек – моя мечта сбылась.
– Что тебя увлекло или потрясло в его трактовке “Войны и мира” и в трактовке образа твоей героини – княжны Марьи?
– Впервые в жизни мне было легко! Была весна, я доезжала на самокате до театра, вся растрепанная, впритык к репетиции, делала пучок и выходила на сцену. Для меня до сих пор большой вопрос, каким путем можно достигнуть своего. Путем преодоления, или когда это твое.
Римас Владимирович, кажется, поверил в меня с самого начала. И я как будто с первой читки интуитивно почувствовала, как это должно звучать. Трудно было сохранить найденное. Единственный раз, когда я, сдавшись от отчаяния и страха, сказала: “Римас Владимирович, я не могу, у меня не получается”, он ответил: “Милая, милая, надо найти новые смыслы”. Как-то по-доброму сказал – я все смогла. Работать с ним было счастьем. В “Войне и мире” меня поразила близость к черте, за которой неизвестность. Он дал нам всем возможность об этом задуматься, прикоснуться. Когда мы репетировали, его несколько раз забирали в реанимацию. И мы как будто с ним вместе доходили до этой черты. Поэтому, наверное, спектакль такой, какой он есть. Еще меня поражает сознание Римаса Владимировича. Мне кажется, что у меня классное воображение, что я тоже могу что-то придумывать. Но он придумает 101-й вариант. Я не знаю, как он мыслит. Наверное, в космических масштабах вселенной. Я очень-очень по нему скучаю.
– По чему конкретно скучаешь?
– По смыслу. Мечта исполнилась, а дальше я не придумала, потому что больше невозможно придумать. Я не знаю, как дальше, честно.
– Как ты оказалась в “Онегине” в роли Татьяны?
– Когда выпускался “Онегин”, я очень хотела быть Татьяной, я ее чувствовала. Но мне тогда не хватило смелости, уверенности в том, что я смогу это сделать на большой сцене. Плюс там уже было два состава. И не в моих правилах просить о пробе. Но я очень благодарна судьбе, что эта роль все-таки ко мне пришла. Понадобился еще состав, и им оказалась я.
– Каково тебе существовать в уже придуманном рисунке?
– Тяжело, не буду лукавить. Я стараюсь балансировать между рисунком, партнером, конструкцией большого спектакля и проявлением себя.
Помню, как в первый раз играла Татьяну. На финальном монологе выхожу, сажусь в кресло, поднимаю глаза, и мне кажется, что я вижу не зал, а пасть чудовища, так мне было страшно. И когда я заговорила, как будто бы какая-то часть меня сказала: “Я существую, я есть”. Поэтому даже если по каким-то причинам я больше не буду играть эту роль, это было, что-то важное произошло. К тому же я люблю свою роль Бродяжки в этом спектакле.
– Почему?
– Потому что ее нельзя “понюхать и потрогать”. Я через нее создаю атмосферу, нечто такое в спектакле, чего нельзя объяснить. Когда мы ездили на гастроли, меня никогда не звали на пресс-конференции. Для меня это было странно, потому что казалось, я одна из главных героинь, как можно меня не позвать и не спросить. Я бы столько рассказала всего. Но все меряется текстом, количеством слов.
– Перейдем к Юрию Николаевичу Бутусову. Помнишь ли ты вашу первую встречу?
– О, конечно. Он ставил “Бег“ и позвал меня знакомиться. Я знала его как режиссера, но никогда лично не пересекалась. Мы тогда не говорили ни о материале, ни о театре. Только о личном. И это сразу перевело нашу историю на другой уровень. Не актриса-режиссер. А близкие по духу люди. Да, мы мало общаемся, но я всегда ощущаю нашу с ним связь. Мы можем не видеть друг друга годами, но она не исчезает, ее не нужно доказывать. А на премьере “Бега” он сказал: “Я всех поздравляю, но, мне кажется, самая большая победа – это победа Кати, потому что искренность вышла на первый план”.
– Традиционный вопрос ко всем актерам Бутусова. Репетиции с Юрием Николаевичем – это счастье или “никогда больше”?
– Поначалу счастье, потом в середине “ужас-ужас”, а потом через какое-то время опять счастье (смеется). Конечно, репетиции с Бутусовым – это больно, он сдирает с тебя все защитные слои. Гораздо удобнее существовать в театре с понятной конструкцией, с масочкой, а тут, как в терапии – больно. Мне кажется, сегодня все, что вызывает чувства, отторгается. Мы несемся с силой и скоростью к тому, чтобы не чувствовать. Ведь если чувствуешь, то появляется энергия, и ты способен что-то менять.
– Чем ты восхищаешься в спектаклях Бутусова?
– Для меня это как медитация. Звучит очень просто, но если вдуматься, на спектакле у тебя появляется возможность побыть в новом состоянии. Юрий Николаевич – шаман, он умеет сделать так, чтобы и актеры, и зрители существовали только здесь и сейчас. Еще обожаю его смелость в музыке, как будто попадаешь на концерт питерского музыканта (смеется). Это такая свобода, такой рок-н-ролл, его ни с чем не перепутаешь.
– Буквально только что в театре вышла премьера спектакля Павла Сафонова “Самоубийца” по Николаю Эрдману. Какие смыслы вы с режиссером старались выявить в этой пьесе, какой увидела свою Марию Лукьяновну?
– Мне сложно ответить на этот вопрос. Здесь я оказалась великой спорщицей. Паша видел одни смыслы, я другие. Текст Эрдмана пугает актуальностью, мне иногда страшно становилось произносить его. А что касается моей героини – она клоунесса. И, по-хорошему, надо довести ее образ до гротеска с высокой амплитудой. Я стремлюсь к этому, но получается не всегда. Еще не могу не сказать о Юре Цокурове (исполнителе роли Семена Подсекальникова) – он пример для меня. Это человек, который берет и делает. А я часто рефлексирую больше, чем делаю.
– Давай поговорим про сам театр, который недавно отметил 100-летие, про твои с ним отношения.
– Мне всегда нравились глаза Евгения Богратионовича Вахтангова. Это взгляд человека, который создал театр, и этот театр мне близок. Я не так давно болела, и мне столько людей из театра написало. Театр занимает огромное место в моем сердце. В первую очередь, благодаря людям, которые здесь работают. Или работали. Это место, где меня примут в любом состоянии. Потеряешь – будешь очень страдать.
– Что ты думаешь о том, что происходит с театром сейчас?
– Для меня нет никаких открытий, опасений и страхов, есть доверие к тому, что должно быть. И так много было сделано, что это уже стоит всего! Такие темы подняты, к такому мы прикоснулись, успели, чего уж разводить руками, охать и ахать. Мы успели. А там будь что будет.
Беседовала Наталья ВИТВИЦКАЯ
«Экран и сцена»
№ 1-2 за 2023 год.