За основу постановки «Завтра была война» режиссер Владимир Киммельман взял авторскую инсценировку одноименной повести Бориса Васильева, дополнив ее оригинальным прозаическим текстом. В версии Театра имени А.С.Пушкина смыслы повести Васильева, изначально запрещенной цензурой, остаются неизменными, и, конечно, рождаются новые – в контексте сегодняшнего времени.

Киммельман поставил удивительно соборный спектакль: спектакль-хор, спектакль-песнь, где чувство абсолютной сопричастности происходящему достигается каким-то особенным взаимопониманием исполнителей. На сцене вчерашние и будущие выпускники мастерской Евгения Писарева в Школе-студии МХАТ с их энергией-лавиной и их старшие товарищи и учителя: Евгения Дмитриева, Андрей Кузичев, Владимир Майзингер, Анастасия Лебедева.

Спектакль сопровождается живым оркестром и пропеванием некоторых фрагментов текста. Каждый участник этого хора выглядит на протяжении трех с лишним часов действия яркой индивидуальностью – настоящим солистом, но не разрушает при этом целого, – напротив, связывает его еще прочней.

Как и герои этой истории, Борис Васильев ушел на фронт по окончании 9 класса. Писатель-фронтовик, не прятавший в своем творчестве безмерной жестокости, бесчеловечности войны, которая часто «приводит к потерям бессмысленным», в повести «Завтра была война» обращается к поколению мальчиков и девочек, не знавших ничего кроме школы и фронта. И еще более трагично звучит сегодня несогласованность времен в названии повести. В этих трех словах скрыто и прошлое, и будущее: у поколения родителей война уже была вчера, а у детей она случится завтра. Война совсем рядом, она «дежурит под окнами». Но и сами дети, как будто заранее, вслед за родителями наделяют эту жизнь нормой войны, которая в их сознании равняется мужеству и одаривает их настоящей профессией.

Одной из первых сцен в спектакле становится урок литературы, который ведет Валендра – Валентина Андроновна. Анастасия Лебедева создает образ, наполненный агрессивным злом, граничащим с истерическим припадком. Указка в ее руках словно плеть, которой она неистово размахивает, кажется, еще немного, и ударит учеников. Школьники на ее уроках мечтают об армии и суровой судьбе, пишут в сочинениях, что хотят стать командирами, летчиками, танкистами, парашютистами. В этой сцене (ее нет ни в повести, ни в знаменитой экранизации – только в инсценировке) будто бы происходит обращение к другому советскому кинофильму о судьбах старших школьников конца 60-х годов прошлого столетия – «Доживем до понедельника», к эпизоду публичного разбора сочинений на тему счастья. Но если в «Доживем до понедельника» учительница литературы клеймит старшеклассницу за желание иметь семью и детей, то Валендра недоумевает, как ее ученицы могут мечтать о профессии портнихи или актрисы, когда каждую минуту нужно быть готовым дать отпор врагу. И это возмущение кажется здесь логичным: ведь при таком отношении старшего поколения к жизни война становится естественным ее продолжением. «Только тот труд в почете, который приносит максимальную пользу обществу», – внушает Валендра. Ей вторит и товарищ Полякова, которую яростно, напористо, местами эксцентрично играет Евгения Дмитриева: «А человека вообще нет. Нет! Есть гражданин, обязанный верить».

Рисунок роли Дмитриевой отчаянно напоминает образ, созданный Ниной Руслановой в экранизации повести режиссером Юрием Карой. Та же резкость в движениях и жесткость в интонациях, тот же надрывный смех. Но если комиссар Полякова в фильме свято верит в справедливость, то в спектакле, услышав поздно вечером шаги возле входной двери, она хватается за чемодан, заранее собранный на случай ареста.

Ведь здесь нет места понятию «презумпция невиновности» как основе справедливого отношения к человеку, о которой говорит Люберецкий в исполнении Андрея Кузичева. Его квартира расположилась на втором «этаже» многофункционального сценографического пространства (художник Софья Егорова), в центре которого пламенеет красная советская звезда – жизнеобразующая установка. И монолог о вере человеку Люберецкий произносит гордо, как манифест с трибуны. Кузичеву удается передать разительную перемену, произошедшую с его героем по возвращении после доноса и ареста в пустой, разоренный дом. От обаятельного, моложавого инженера нет и следа. Это другой человек, вернее то, что от него осталось: сломленный, опустошенный, сгорбленный старик.

Искра Екатерины Рогачковой – нерв спектакля, натянутая струна: сосредоточенная, непоколебимая, с прожигающим взглядом, в котором читается удивительная нежность. Она попадает в дом к Люберецким и здесь узнает от Вики (тишайший образ, созданный Вероникой Сафоновой) о «таинственном писателе с иностранной фамилией Грин». Именно на множество гриновских алых парусов распадется та самая гигантская красная звезда в финале спектакля. Паруса превратятся в надгробия, парты обернутся свежими могилами, а музыкальной кульминацией станет оглушительная какофония в исполнении оркестра в противогазах, переходящая в звуки сирены.

Светлана БЕРДИЧЕВСКАЯ

«Экран и сцена»
№ 6 за 2024 год.