«Тридцать четыре года абсолютной власти – представьте, сколько она могла сделать зла за это время, но не сделала», – говорит о Екатерине Великой Алексей Любжин, переводчик ее переписки с Вольтером, изданной в 2022 году Русским фондом содействия образованию и науке и Университетом Дмитрия Пожарского. В рассуждениях о собеседнике Екатерины II Любжин особо подчеркивает то обстоятельство, что «Вольтер сделал все возможное, чтобы люди меньше резали друг друга».

Эпистолярная дружба российской императрицы и французского просветителя, литератора и философа, длилась почти половину небывалого срока ее правления – с 1763 по 1778 год – и принесла дивиденды им обоим.

«Екатерина и Вольтер», первый спектакль Никиты Кобелева в статусе художественного руководителя Александринского театра, поставлен по этим письмам (пьеса Елены Сыловой) – в камерном пространстве Царского фойе. Между тем, личности крупные, расстояния между ними по тем временам трудно преодолимые, а связь прочная. Обмену мыслями на расстоянии Северной Семирамиды и Фернейского отшельника очевидно не мешала и разница в возрасте – 35 лет – «Я старше, чем город, в котором Вы царствуете».

Двое исполнителей, Эра Зиганшина и Игорь Волков, появляются перед парой рядов зрителей из противоположных дверей и словно продолжают когда-то начатое обсуждение своих героев – персонажей исторических, покрытых патиной штампов. Накидывают детали биографий, раскрашивают характеристиками. За несколько минут публика получает множество разнообразных вводных: Вольтер, кумир юности Екатерины II, стал ее рупором в Европе; взойдя на престол, она купила Сенату глобус; он же, серый кардинал, сумел превратить свое изящное красноречие в золото. Облачаясь в костюмы, актеры по ходу преображения договаривают текст от себя, из дня сегодняшнего, но тут решительно наступает 1763 год, и строй фраз набирает пафоса: «Блажен, кто видел Екатерину» – «Перводвигатель моего вкуса». Приличествующее далекому веку славословие приправлено, впрочем, изрядной долей лукавства.

В пространстве, оформленном художницей Наной Абдрашитовой как зал музея (на дальнем плане на разных уровнях видны портреты Екатерины и Вольтера, географическая карта, увеличенные репринты писем и титульный лист энциклопедии Дидро и Д’Аламбера, гравюра с изображением замка в Ферне), пол застелен изысканным ковром, а на нем замысловатым каре расставлены белые кофры – кубы и параллелепипеды. По белым поверхностям пущена надпись на французском – знаменитое изречение из вольтеровского «Кандида»: «Все к лучшему в этом лучшем из миров».

Пик не чуждой прагматизма переписки, со стороны Екатерины II ведшейся через литературного секретаря графа Андрея Шувалова, пришелся на годы первой Русско-турецкой войны, объявленной России османским султаном Мустафой. Обсуждение военных обстоятельств и действий («Я никогда не начала бы войну», «Война – гнусная вещь, сударь», «К войне привыкают», «Есть провинции, которые едва знают, что мы уже два года ведем войну») занимает в спектакле место почти что центральное. В какой-то момент гуманист Вольтер впадает в такую эйфорию от военных успехов Екатерины, что допускает высказывания и советы на удивление кровожадные.

Кривящиеся губы героини Эры Зиганшиной порой говорят о размышлениях и чувствах Екатерины больше, чем слова. Скажем, когда далекий корреспондент наивно вопрошает: «кто стоит за маркизом Пугачевым, какая держава?». Значительность личности императрицы видна в статике и сдержанности, ум – в блеске глаз. Вольтер же Игоря Волкова подвижен, не чужд лести («Вы первое лицо в мире без противоречий») и не однажды балансирует на грани карикатуры. Екатерина, взявшая себе эмблемой трудолюбивую пчелу («улей у вас ужасный!») кажется снисходительной к его комариной суете – непередаваемо нежно звучит рефреном в финале писем одна и та же реплика: «Живите, сударь!».

Строки посланий, перемещавшихся между российской самодержицей и ее именитым почитателем, в спектакле Никиты Кобелева оттеняет Гендель. Музыка обрывается в тот момент, когда Вольтер снимает подаренную Екатериной роскошную шубу, посланную для несостоявшейся поездки в Россию, а следом – отливающий золотом халат и феску, и возлагает их в кофр, словно в гроб. Артисты снова становятся артистами и сыплют сведениями про урну с сердцем Вольтера, про перезахороненный через 14 лет прах, про выкупленную Екатериной библиотеку мыслителя, про исчезнувшие оригиналы ее писем, про странные сближения и переклички.

В финале Зиганшина и Волков возвращаются к фразе «Все к лучшему в этом лучшем из миров» и перебрасываются сомнениями:

– Ты думаешь?

– Не знаю…

В постановке Никиты Кобелева пафосные максимы вообще не раз снижаются подобными многоточиями – например, внезапными оговорками Вольтера («Хотя…»), когда кажется, что философ осторожно взвешивает высказанное, понимая, что его занесло, и пытается додумать мысль. Затянувшаяся на десятилетия эпистолярная «игра» явно способствовала смягчению нравов обоих ее участников.

Бормотание макбетовских ведьм «зло есть добро, добро есть зло» часто проникает в жизнь и искусство. В «Екатерине и Вольтере» такой перевертыш с легкостью мог бы обосноваться, но его там нет. Посыл этого негромкого и образцово разыгранного спектакля видится нехитрым, но важным. Человеку, обладающему властью, больше чем кому бы то ни было необходим трезвый диалог с просвещенным собеседником, которого он ценит и уважает, не закрывая глаза на слабости его натуры и предубеждения любимой мысли. Диалог не только о пользе прививок или о России как родине носорогов и слонов, но о вещах сущностных, вроде гуманизма.

Мария ХАЛИЗЕВА

«Экран и сцена»
Ноябрь 2024 года.