За годы службы в Малом драматическом театре — Театре Европы Сергей Курышев сыграл множество чеховских героев. В роли дяди Вани он выходит на сцену уже почти 22 года. В «Чайке», «Вишневом саде» и «Трех сестрах» исполнял по несколько разных ролей. А в премьере прошлого сезона – «Палате № 6» – доктора Рагина. Мы поговорили с Сергеем Владимировичем о злободневности чеховской драматургии и восприятии Чехова за рубежом, о работе актера и предназначении каждого человека.  

– Первым спектаклем, который когда-то произвел на вас впечатление, стал «Вишневый сад» в Театре имени Ленсовета с Алисой Фрейндлих. Чехов сопровождает вас, можно сказать, всю жизнь. Даже ваша биография в чем-то схожа с биографией Чехова, вы тоже начинали с другой профессии, работали журналистом. Не возникает ли у вас чувства родства с личностью Антона Павловича?

– Для меня Чехов – любимый писатель, можно сказать, родной. То, что его творчество сопровождает меня, не совсем от меня зависит – моему режиссеру Чехов тоже нравится.

– Так сложилось, что в «Вишневом саде» у вас трижды менялась роль (Епиходов, Петя Трофимов, Фирс). В «Чайке» вы сначала играли Тригорина, а сейчас – Сорина. Находите ли вы между разными героями точки соприкосновения?

– Безусловно. С одной стороны, все они чеховские герои. С другой – в каждом из них должно быть что-то мое, ведь, выходя на сцену, я отвечаю за своего героя, сопереживаю и пытаюсь понять, вкладываю то, что есть во мне. Всех этих персонажей объединяет сочувствие к человеку, как сейчас принято говорить – эмпатия, внятно, но без нажима переданная Чеховым. Чехов всех своих персонажей жалеет. Сейчас это свойство важно всем нам, как никогда.

– Найдет ли дядя Ваня в себе силы жить дальше?

– Я думаю, что его жизнь продолжится, но легкой она точно не окажется, как и у остальных героев пьесы. Дядя Ваня понимает, что надеяться на счастливый случай невозможно. Для него главным остается – нести ответственность, жить и работать, что и проговаривает Соня в финале. Ее «отдохнем» – это ведь про после смерти, а «увидим небо в алмазах» – понятие христианское. Пока им нужно работать и заниматься делом. Надо сказать, что дядя Ваня вместе с Соней немало сделали, потому как содержать имение и близких тебе людей – это каждодневный физический и духовный труд.

– Как вы считаете, каким мог бы оказаться дядя Ваня сегодняшнего дня?

– В каждом человеке есть дядя Ваня. Скажем, если человек хочет приносить пользу обществу, ему следует трудиться и, желательно, с удовольствием. Если у человека есть дети, он должен их растить и воспитывать. В то же время все мы чувствуем, что могло сложиться и как-то по-другому, о чем и говорит дядя Ваня. Никто не знает, лучше было бы или нет, только кажется, что могло оказаться лучше. Трагедию недовоплощенности трудно пережить, с ней надо существовать и стараться что-то менять. Многие из нас, выходящих на сцену, пытаются это сделать. Артистам ведь всегда кажется, что многое упущено. В такие моменты особенно важно остановиться, подумать, не виноваты ли мы сами и почему все эти годы жили не так, как сейчас кажется, что было возможно.

– Поговорим о премьере прошлого сезона – «Палата № 6». Сразу ли стало ясно, что роль доктора будете исполнять вы, а Громова – Игорь Черневич?

– Я думаю, что Лев Абрамович был почти уверен, что играть будем мы с Игорем. Но каждый раз, когда я готовлюсь к спектаклю, я «пробую» и Громова. Понимая, как Игорь Черневич играет своего героя, я мысленно обращаюсь и к нему, и к другим персонажам, очень важным и замечательно сыгранным в этом спектакле. Так же, например, было и в «Трех сестрах», где я много лет играл Тузенбаха, а Игорь – Соленого. В «Трех сестрах», где сейчас играю Чебутыкина, я иногда мысленно пробовал для себя других персонажей: Вершинина, Кулыгина…

– Можно ли предположить, что приверженность доктора Рагина идее о «непротивлении злу насилием» и презрение к «глупой суете мира» стало плодом излишней чувствительности, его психологической защитой от уродливости окружающей среды?

– Конечно, жизнь и характер способствовали возникновению в нем этих качеств, однако все время хочется адресовать этому персонажу вопрос: «почему не сделаешь шаг и не попробуешь?» И у Чехова ответ таков – доктору Рагину так удобнее существовать, ни на кого не оглядываясь, абсолютно никому не сочувствуя и при этом живя в более-менее приличных условиях, по сравнению с остальными. В этом он совершенно спокойно признается. Увлекаясь древнегреческой философией или идеями Канта, он тем самым стремится обратить ситуацию в свою пользу – ведь античный философ Марк Аврелий, изречения которого он цитирует, приносил пользу другим, создавал юридические законы, занимался экономикой. У доктора была попытка измениться – но он сломался, понял, что ничего сделать нельзя. Действительно, страшно, как мало можно было изменить, но это не оправдывает его жизненной позиции. Это приобретенное равнодушие коренным образом отличает его от Громова, который настолько был поражен жестокостью и беспощадностью этого мира, что потерял душевное равновесие и рассудок.

– Во что трансформировалось сегодня понятие пошлости, так точно описанное Чеховым? Чем сегодняшняя пошлость отличается от той, чеховской?

– Пошлость рождается вместе с человеком и остается с ним, как и самовлюбленность, себялюбие, попытка объяснить все в свою пользу. Она всегда была и всегда, наверное, будет. Изменение чего-то в себе или попытка не сделать того, что нельзя, чего делать не рекомендуется, исходя из нравственных правил, по Евангелию и так далее – это попытка совершения шажка через пошлость, которая окружает человечество повсюду: в бытовых отношениях, в политике, на работе… На работе очень легко опошлить то, что имеет робкий нравственный росток.

– Чехов – о безнадежности?

– Чехов ни в творчестве, ни в жизни не занимался морализаторством. Он занимался самовоспитанием. Гениальность Чехова и заключается в том, что он показывает нам, как не надо, не проговаривая этого впрямую. Сам он много лет содержал семью, строил школы, в холерные годы лечил бесплатно больных, помогал деньгами близким людям и нигде этим не хвастался. Доктор Чехов, в отличие от доктора Рагина, осознавая ужас этого мира, придерживался слов своей героини Нины Заречной «Неси свой крест и веруй». Не знаю, был ли Чехов религиозен, но он выполнял заповеди, которые должен выполнять каждый. Именно по этой причине его драматургия абсолютно современна.

– Чем отличается восприятие чеховских спектаклей за рубежом?

– Я думаю, что по сути – ничем. Чехов очень близок европейскому и американскому зрителю. А внешнее восприятие, конечно, отличается. Американцы, например, больше смеются, потому что лучше чувствуют чеховский юмор и более свободны и открыты. А немцы могут весь спектакль сидеть молча, а потом стоя аплодировать двадцать минут.

– На одной из репетиций спектакля «Пьеса без названия» Лев Додин ставил перед вами задачу не открывать в себе образ Платонова, а влюблять себя в это существо, создавать из собственного нутра. Скорее всего, вы находили в себе те черты, которые свойственны вашим чеховским персонажам, иначе перевоплощение не получилось бы так органично. Но что делать актеру, если он не может найти в себе те или иные качества своего героя?

– В актере есть всё. Если актер не признает этого в себе, то он много чего не сможет сыграть. Нам необходимо понимать, что в нас как людях есть и хорошее, и плохое, и доброе, и злое. Если актеру не нравится его персонаж или он не понимает его сейчас, то он поймет его завтра, если даст себе труд. Конечно, может произойти неудача, что, мягко говоря, неприятно, но пытаться обязательно нужно. Бывает, получается влюбиться в своего персонажа на первых репетициях, а иногда только постепенно – с помощью советов, замечаний, подсказок режиссера, партнеров по сцене. Например, мы очень нелегко репетировали «Палату № 6». То, что сейчас происходит на сцене, продолжает развиваться и не похоже на то, что рождалось на первых репетициях. Теперь мне и Громов, и Рагин нравятся (смеется). Во время работы с большим рассказом, с помощью замечательного режиссера, шаг за шагом начинаешь понимать глубину и сложность этих строк, которые ты поначалу не осознал, не проанализировал. На самом деле, у меня никогда не бывает так, чтобы я сразу понял и принял весь материал. Может быть, за исключением «Дяди Вани», немногочисленные репетиции которого шли у нас очень легко, что большая редкость. Однако после премьеры мы часто ездили на гастроли и почти ежедневно репетировали – оказалось, что пьеса глубже и каждый персонаж интереснее, чем изначально казалось. Тут главное – не успокаиваться на достигнутом. Как у Пастернака – «Во всем мне хочется дойти до самой сути». До сути Чехова, Шекспира, Толстого и многих других писателей можно доходить бесконечно. Обращаясь к их творчеству, нельзя остановиться и сказать, что теперь все понятно и лучше я уже никогда не сыграть не смогу. Это смешно. Вот тут и начинается пошлость (смеется).

– Один из актеров, игравший в МДТ, рассказывал, что во время репетиции за день до сдачи спектакля у него никак не получалась сцена, он чувствовал одновременно расслабление и чрезмерное напряжение, отчего возникло чувство, что видит себя со всех четырех сторон. Не происходило ли нечто подобное с вами на сцене?

– На сцене такого состояния не возникало, а чувство отчаяния от того, что не получалось, посещало. Очень трудно с этим бороться, но необходимо, потому что отчаяние, ужас перед персонажем обессиливают актера. Человеку, о котором вы говорите, это серьезное напряжение, волнение помогло разобраться и увидеть ошибку. Бывают мгновения на сцене, когда осознаешь, что что-то случилось поверх понимания смысла роли и знания текста. Вдруг происходит что-то сверхъестественное. Мысли начинают по-другому двигаться: ты знаешь наперед, куда пойдешь и что скажешь. Это моменты секундного актерского счастья, но со стороны может казаться, что в этот миг ничего и не получилось.

Вообще, с радостью выходить на сцену после третьего звонка, играть с удовольствием – это то, к чему нужно стремиться, что бы ни происходило в жизни. Иначе театр превращается в рутину, а рутина – смерть. И в начале каждого сезона наш режиссер обязательно говорит с нами об этике театра и не перестает напоминать, что мы служим, а не выполняем тяжелую работу, хоть она иногда и тяжела (смеется).

– Какую еще роль из чеховского репертуара вы бы хотели сыграть, и почему?

– В «Трех сестрах» я бы все роли переиграл. В «Дяде Ване» уже с удовольствием сыграл бы профессора. Это не значит, что я, действительно, в нем что-то понимаю, но попробовать мог бы. И Вафлю – тоже. Всё, что предложат.

Беседовала Дарья МЕДВЕДЕВА

«Экран и сцена»
Апрель 2025 года.