Закончившийся сезон “Сатирикона” прошел под знаком русской драматургии, к которой театр многие годы только подбирался, а с некоторых пор стал себе позволять. В числе премьер – “Это все она” Андрея Иванова, хармсовская “Елизавета Бам”, чеховская “Дама с собачкой” и “Р” (гоголевский “Ревизор” в контексте современности, описанной Михаилом Дурненковым). И, наконец, “Гроза” – она грянула под конец сезона, буквально совпав с душным и грозовым московским летом.
Название, прочно обосновавшееся в школьной программе, не должно вызвать цензурных нареканий, да и сам режиссер Константин Райкин здесь явно хочет говорить о вечном. Но что поделаешь, если наше вечное – это тема свободы в царстве заскорузлости, вопиющего невежества и сгнивших догм. Образ спектакля родился на актерском междусобойчике, где молодые артисты “оторвались по полной” в танцевальной импровизации. Ее антиподом режиссер назвал муштру у балетного станка – назвал в скромно изданной, но информативной программке, в которой есть даже такой раздел, как мудборд (“доска настроений”, список произведений, дающих эмоциональную подпитку для работы и пищу для размышлений зрителям). Такая формула – импровизация vs балетный станок (сама по себе, конечно, спорная) – подарила форму спектаклю. Но осталась именно формулой, а не идеей, проживающей свои “приключения” (по меткому выражению Инны Соловьевой), встречи с контр-идеями, трансформации и развитие.
Из мобильных балетных станков и узких жестких скамеек актеры на ходу собирают ворота, церковь, пристань, скупые дома, хлам задворков (художник Дмитрий Разумов). Балетными экзерсисами у станка обозначаются все условности города Калинова, а вольными танцами – раскрепощенность темной, сильной, тайком берущей свое молодежи. В трагическом балагане (заявленный жанр) этой “Грозы” герои почти не меняются – они лишь привносят свою ноту, краску, голос, слагая цветистое и мощное многоголосие.
Печать смерти Катерина (Мария Золотухина) несет в себе с самого начала, почти с первой же реплики “любить до смерти” (есть ли еще в каком-нибудь языке такое словосочетание?). Она пробует слово “смерть” на вкус, вязнет в нем, и мироздание начинает подкидывать дровишек в эту печь: то гром грянет, то проходящая мимо кликуша в исполнении Сергея Зарубина начнет сыпать проклятиями. Молодая актриса берет оттенки черного отовсюду – из религиозного фанатизма, из молодежных субкультур, заточенных на самоубийство. Она не похожа на жену, скорее, на удочеренную девочку-подростка, рассказывающую о родной семье так странно и экзальтированно, точно сочиняет себе эту семью со странницами, богомольем и вышиванием. Девочку-подростка, которую привели к другим детям, изнывающим от пустоты и скуки, – авантюристке Варваре (Альбина Юсупова), намеренной испытать новенькую сестру на прочность, и инфантильному Тихону (Даниил Пугаёв). Вырвавшись на волю, тот учиняет пьяную драку и только в этот момент предельного напряжения, риска, физической боли и чувствует себя живым – другого способа ощутить жизнь не знает. Над этими детьми, что борются за право держаться подальше от маменьки, безраздельно властвует Марфа Игнатьевна (Марина Дровосекова), железная леди в одеждах стального цвета, вдохновитель “балетного” ада муштры, полного пинков и унижений. Но точно в насмешку над этим шаблонным образом – Кабанова и Дикой (Роман Матюнин) в одной из сцен, расшалившись и распалившись, вдруг ударяются в роскошь легкого флирта, французского шансона, обозначая свободу театра: захочет – вспорхнет от логических связей, жанровых рамок, поступи сюжета, да и улетит к восторгам и аплодисментам.
Робкий, мягкий чужак Борис (Ярослав Медведев) освобождает Катерину не только от культа смерти, но и от страха. Их последняя встреча перед разлукой отчасти похожа на свидание, с шутками и смехом. Можно солгать в словах и даже в мыслях. Но тело не может соврать – обязательно выдаст душе правду. Тело не может подумать о будущем, просчитать последствия – оно живет настоящим. Этой оглушающей, почти невыносимой телесной прав-ды Катерина и не выдерживает. Прыжок в Волгу обозначен эффектным световым занавесом, который взмывает вверх, да так и остается вздернутым, точно зрители тонут вместе с Катериной. Успевая заметить суетливые поиски утопленницы, восстановленное статус-кво Кабанихи. И перпетуум-мобиле из балетных станков – его, кажется, сумел-таки изобрести Кулигин (Яков Ломкин).
Многим подарены отдельные лацци. Например, выгуливание одушевленных механизмов: попугайски хулиганистого коптера Васи и по-собачьи преданного чемодана Феди от того же гения-самоучки Кулигина. Кстати в Борисе Кулигин безошибочно находит “своего”, как это пока еще водится на Руси – по поэтической строчке, по книгам: скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Или явления сиамских близнецов по имени Феклуша (Евгения Абрамова и Полина Райкина) с паучьими лапами и пробирающими до костей песнями о страшной свекрови и невестке, обращенной в рябину, – порождение бесконечной русской хтони. Или выступления души этой “Грозы” и единственного светлого пятна (не путать с лучом) – выдуманной Девочки (Алина Доценко). Она – точно потерявшаяся младшая сестренка Катерины, с которой смутно чувствует родство, – нацепившая на себя и пуанты, и бантик, и аккордеон, и белые гольфики, блуждающая меж уродов и людей и по-собачьи заглядывающая в глаза.
“Гроза” в “Сатириконе” – это и балаган, и фреска, дискотека Апокалипсиса, гибнущий Хор в отсутствие Героя, страшная сказка, но только не образчик психологического реализма – жанра, с которым главная пьеса Островского, кажется, разошлась окончательно.
Ольга ФУКС
«Экран и сцена»
№ 15 за 2022 год.