Семен Шестаков – выпускник единственного курса Юрия Бутусова в ГИТИСе. Яркий, запоминающийся, харизматичный, он умеет быть разным, оставаясь узнаваемо пластичным и экспрессивным. В учебных спектаклях Семен Шестаков играл знаковые для любого актера роли – Шатов в «Бесах», Сорин в «Чайке», Лопахин в «Вишневом саде». За образ последнего был номинирован на Премию Художественного театра. Сегодня молодой актер работает в РАМТе.

Мы поговорили с Семеном о начале пути, о его взаимоотношениях с учителем, о понимании театра. Обсудили и возможное воссоединение «бутусовцев».

 

– Как и когда ты решил, что театр – это твое?

– В школе я участвовал в театральных постановках, конкурсах, концертах, и все говорили, что мне нужно быть клоуном. Именно клоуном, не артистом. Но я делал упор на занятия спортом. Перепробовал все: в родном Тобольске ходил на волейбол, футбол, картинг, дзюдо, на брейк-данс и плавание. Выбрал баскетбол, но получил травму, пришлось бросить. И вот тут сразу возникла театральная студия.

– Спорт-спорт и вдруг театр?

– Это на самом деле близко. И то, и другое – про бесконечное щекотание твоего эго и внимание к тебе. Наверное, моя природа требует этого.

– Ты помнишь свою первую роль? 

– Про самые первые говорить не стоит. А вот про постановку «Чучела» в театральной студии расскажу. Я играл одного из задир, издевавшихся над героиней. Запомнил необычайный кайф от игры. Потом была роль Эраста в «Бедной Лизе». Я выходил и разговаривал не своим голосом, пытался что-то доносить до зрителя, держать спину прямо, пил молоко из кувшина. Изображал дворянина, как я его себе тогда представлял. Очень смешно.

– А что было после?

– Интересная история случилась с моим поступлением в Тобольский многопрофильный колледж. Каждый год в Тобольске проводится конкурс «Радуга талантов», я участвовал в номинации «художественное чтение». С моим педагогом Изабеллой Ахатовной Сугорнаевой мы приготовили юмористический рассказ Феликса Кривина «Если бы я был горностаем». И как-то так вышло, что я везде побеждал с этим «Горностаем». В жюри сидели педагоги из колледжа. Несмотря на то, что я еще учился в восьмом классе, мне предложили: «Не хочешь поступить на первый курс, продолжая учиться в школе? Вольнослушателем, а когда окончишь школу, мы тебя сразу на второй курс переведем». Я согласился. В школе начались жуткие проблемы, я не успевал. Но как только начал учиться в колледже, понял, что моя цель – Москва, учиться и жить там, стать актером в Москве.

– Почему?

– Мне казалось и кажется, что пик возможностей – в Москве. И если учиться, то в Москве, в лучшем ВУЗе, если работать, то тоже в Москве, в лучшем театре.

– С учебой все получилось. При поступлении в ГИТИС ты знал, кто такой Юрий Бутусов?

– Знал. В нашем колледже дают отличную базу. Мы читали много профильной литературы, знали всех мэтров, от Питера Брука до Ежи Гротовского. И Бутусова тоже «проходили». Я хорошо помню, как смотрели в записи спектакль Театра имени Пушкина «Добрый человек из Сезуана». Меня дрожь била, когда Александра Урсуляк читала финальный монолог… Я тогда впервые осознал новую для себя энергию – энергию бутусовского спектакля.

– Потом ты убедился в ее наличии? Какие у тебя были ощущения после личного знакомства с мастером? 

– Юрий Николаевич – человек уникальный. Таких больше нет. И это не просто слова. Я, правда, так считаю. Как он мыслит, как чувствует. И нас он набрал удивительно. Мы все очень разные, но главное у нас – общее. Юрий Николаевич выбрал людей, которые могут материться, пить, курить, бросаться стульями, но когда возникнет необходимость – все силы души будут отданы друг другу.

– Ты до и ты после ГИТИСа – насколько разные люди?

– Прежде всего, на меня повлиял Юрий Николаевич. А ГИТИС… Я могу сказать, что раньше я был увереннее, нахальнее, раскрепощеннее. Что-то из серии «ладно, сейчас я это не могу сделать, завтра точно сделаю». И делал. Возможно, все было немножко напоказ, но смело и энергично. Бутусов мне говорил: «Тебя опасно брать на курс, потому что ты уже учился, тебя ломать надо, переделывать».

– Ломал?

– Специально – нет. Просто рядом с ним мне хотелось быть не то чтобы лучше всех, а просто – лучше. Хотелось меняться. На первом курсе я очень много прикалывался. И Юрий Николаевич считал, что я не хочу учиться. Я тогда сказал ему: «Обидно, что вы так воспринимаете». Он меня резко перебил: «Семен, тебе никогда не должно быть обидно. Запомни. Никогда! Не используй это слово. Любые другие – больно, грустно, неприятно, я не понимаю, я в недоумении. Любое чувство, кроме обиды». И, действительно, «обидно» – это детская позиция. Она не подразумевает никакого решения или диалога.

Я дал себе обещание после первого курса работать изо всех сил, несмотря ни на что. Очень много репетировал. Наверное, это мое жизненное решение – все через упорство и пахоту. Везде не жалеть себя. 

– Мешало ли тебе потом физическое отсутствие мастера?

– Юрий Николаевич нас не бросал. Первые два года мы его видели в ГИТИСе каждый понедельник, он приходил на просмотр работ. Много объяснял, советовал, разбирал. И когда он уехал, по сути, ничего не изменилось. Он созванивался с нами регулярно, сидел в онлайне по шесть часов, всех слушал, смотрел.

– И что ты понял про свою профессию в ГИТИСе? Чему вас прежде всего учил Бутусов?

– Красоте. Помните текст Буковски про стиль? Буквальная цитата – «В собаках может быть больше стиля, чем в людях. Но не у всех собак есть стиль. Кошки безмерно стильные». Все здесь сводится к тому, что стиль – это уникальное чувство, которое можно в себе взращивать. Мне кажется, Бутусов заложил во мне это знание – как смотреть на вещи, думать, мыслить, чтобы во всем чувствовался вкус. Как реагировать, как воспринимать, как действовать.

– Как рождаются твои роли?

– Приведу пример, хотя со стороны он может показаться бредом. Была зима, репетиции «Чайки» – мы часа полтора сидели и не знали, что делать. Каких-то снеговиков лепили на сцене. Сформировали сердце из кучи снега, вставили крылья, меч, в общем, без конца что-то пробовали и от всего отказывались. И вот остался только круг снега. Сидим, снег тает. Я психую и выпаливаю: «Может быть, я на коленях стою и говорю текст?» Илья Зайцев, режиссер спектакля, вдруг согласился. Я снял брюки, чтобы их не замочить, начал читать текст Сорина. И всем понравилось. Так и осталось в спектакле. Роль – это всегда про долгий, иногда бесконечный поиск. 

– Случались ли у тебя разочарования в театре?

– Постоянно. Если говорить про ГИТИС, самым ужасным временем был третий курс: мастер уехал, мы после года занятий Достоевским, ничего не понимаем. Отдушиной стали занятия с Сергеем Волковым. Сережа – прямолинейный человек, иногда даже грубый, но при этом сам в постоянном поиске. Мы круто работали вместе, так появился спектакль «Сны смешных людей». Если бы не его присутствие, мне кажется, мы бы разошлись тогда.

– На курсе ты сыграл очень значимые роли. Разноплановые и яркие. 

– Эти наши спектакли – моя отдушина, мы продолжаем их играть на сцене ВШСИ. Если бы этого не было, я не знаю, что бы делал. Ушел из профессии, наверное.

– А если абстрагироваться от тебя лично, это хорошо – продолжать играть студенческие спектакли?

– Мне кажется, да, если спектакли хорошие. У нас они именно такие. Я уверен в этом.

– Критики писали, что ваши выпускные спектакли – это полноценный репертуар театра.

– Мы сейчас об этом думаем, ищем спонсоров. Возник человек, который увидел «Бесов» и загорелся идеей театра. Ищем варианты нашего воссоединения.

– Расскажи про значимую для тебя роль.

– Однозначно Шатов в «Бесах». До сих пор это, наверное, самая сложная роль. Ее не получается играть просто на включенности. Здесь надо как-то иначе с самим собой работать. Я разговаривал с Евгенией Крегжде, и она мне рассказывала, что к бутусовскому «Королю Лиру» она начинает готовиться за три дня. Приходит, репетирует, полностью вспоминает текст, проигрывает все сцены, ищет новое, обозначает для себя цель спектакля, готовит голос. Шатов требует того же.

У этого персонажа несвойственный мне тип мышления. Приходится искать бесконечно. Шатов ведь до последнего момента не понимает, что Мария беременна. Это не слепота, это другое. Андрей Хисамиев, режиссер, постоянно мне про это говорил – в этой работе нельзя мыслить простыми категориями. Огромный эмоциональный спектр у этой роли.

– Лопахина играть проще?

– Мне – да. Там есть маска, грим. «Бесы» – единственный спектакль, где этого нет. Персонаж сам по себе, абсолютно «раздетый». Когда мы работали над «Бесами», я в этот момент смотрел свой любимый сериал «Лучше звоните Солу». У главного героя, адвоката, есть манера слегка гипнотизировать руками людей, с которыми он общается. Как будто держит дистанцию, типа «не подходи ко мне». При этом он видит и контролирует каждое движение стоящего напротив человека. На репетициях я инстинктивно стал обращаться к этому жесту, и он закрепился за Шатовым. Я такое обожаю! Когда какие-то любимые герои вызывают ассоциации.

– Ты был номинирован на премию Художественного театра. Для тебя это важно? 

– Мне хотелось выиграть и поддержать самого себя. Чего скромничать? Но, видимо, судьбой решено иначе (смеется). Как я уже говорил, ничего просто так не достается. Но я двигаюсь по своему плану.

– Что тебе нравится в РАМТе, куда тебя приняли?

– Атмосфера! Там такие люди работают – фантастика! Я до сих пор поражаюсь. Во-первых, сам Алексей Владимирович Бородин. Вот есть Бутусов, он выше всех для меня. Почти папа. И следом Бородин. Абсолютно та же энергия заботы и участия. Как он смотрит на тебя, как общается. Его РАМТ – это большая семья, дом. Все артисты поддерживают друг друга, никто свысока не смотрит. Они все обсуждают, всем интересуются. Только столовая мне не нравится (смеется). Не хочу жаловаться, но пока в РАМТе у меня с ролями не очень. Жду начала репетиций спектакля по рассказам Федора Сологуба, ставит мой однокурсник Андрей Хисамиев. 

– А как в РАМТе и в ВШСИ у тебя складываются отношения со зрителем?

– К сожалению, я всегда чувствую зал, и он на меня влияет. С опытом становится чуть лучше, я меньше пытаюсь преодолеть зрителя. Сережа Волков и Женя Крегжде дали совет классный: «когда чувствуешь, что полная лажа, – уходишь в ноль и еще раз пробуешь». Я это использую, мне помогает. Но чаще «уезжаю» за зрителем. Зал реагирует типа «класс, давай еще», и я даю. А если зал тяжелый и не реагирует, начинаю грузиться. У нас у всех есть такая проблема.

– Есть что-то в гитисовских временах, по чему ты скучаешь?

– Я очень сильно скучаю по Юрию Николаевичу. Знаю, что многие ребята ему пишут, и он охотно отвечает. А я как будто не чувствую себя вправе. Я ему столько, на самом деле, сообщений написал, но никогда не отправлял. Стирал.

– Какой главный урок он дал тебе?

– Так не хочется пафосных слов. Но… Он учил и меня, и нас всех быть людьми. В наше непростое время оставаться людьми.

Беседовала Наталья ВИТВИЦКАЯ

«Экран и сцена»
Июнь 2025 года