«Горький аэропорт» – дебютная работа режиссера Дмитрия Волкострелова в Малом драматическом театре. Ученик Льва Додина, выпустившийся в 2007-м из его мастерской в Театральном институте на Моховой, основатель театра post, спектакли которого играются вне театральных пространств, снова обратился к одному из самых важных для себя современных драматургов – Павлу Пряжко. В постановке на Камерной сцене театра участвуют трое, в том числе Наталья Акимова, которую зрители знают не только по ролям Лизы в легендарных абрамовских «Братьях и сестрах» и Лебядкиной в «Бесах» Достоевского, но и по сложнейшей роли Антонины в фильме «Груз 200» Алексея Балабанова.

Обстоятельства пьесы Пряжко, как всегда у него, кажутся типичными. Немолодая Наталья (Наталья Акимова), ожидающая в аэропорту посадки на рейс, ведет обыденные разговоры по скайпу с дочерьми в режиме реального времени (на стене висят часы). Говорит о завтраках, обедах и ужинах, черных волосах зятя и цветной капусте, волнуясь, звонит супругу, просит его не утруждать себя ремонтом на даче и скорее спускаться с крыши, но за потоком фраз постепенно проступает странный ритуал. Становится ясно, что аэропорт этот не простой, а потусторонний, гудки интернет-связи – условность, за которой проглядывают отчаянные попытки восстановить потерянную, а может никогда и не существовавшую, близость.

Налицо уникальный режиссерский стиль Волкострелова, в котором текст воспринимается как ведущий персонаж спектакля, а актеру отводится роль проводника. Исключением можно назвать его «Лекцию о ничто» по Джону Кейджу, когда в течение всех пятидесяти минут спектакля актеры сидели в кубе и молчали, или пятиминутного «Солдата».

Исполнительницы «Горького аэропорта» существуют будто в вакууме или в аквариуме, разделенном на три части. Катя и Таня (Екатерина Клеопина и Надежда Некрасова) словно находятся в соседних комнатах, где на белоснежных стенах развешены фотографии, на полу разбросаны детские игрушки, мать сидит спиной к ним на черном кожаном диване, изредка пьет воду из бутылки, достает контейнер с едой, но так его и не открывает. Знаками того, что Наталья находится в аэропорту, служат редкие шумы взлетов-посадок и объявления о рейсах. В этом спектакле, в отличие от многих других работ Дмитрия Волкострелова, актеры не произносят ремарки. Несмотря на нарочито приглушенную театральность, минимализм описаний и обезличенность персонажей, режиссер ловит в этом аквариуме пустоты ярких рыбок слов и фраз, высвобождает символы, окрашивает бесцветное. За словоизвержением банальностей в диалогах кроется подтекст: рыба-аргентинка по маминому рецепту – это воспоминание дочери о семейных традициях, гибель знакомого, который летел и разбился при выполнении военного задания, выглядит намеком на зыбкость человеческой судьбы, а подступивший к горлу комок стыда у Натальи из-за внезапного желания купить бутылку виски, чтобы немножко забыться («Кто бы слушал – подумал: совсем баба сдурела») – перекличка с каждым, кто когда-либо чувствовал что-то похожее. Бытовые разговоры временами отзываются настоящей болью. Слова – и пустое сотрясение воздуха, и то, в чем есть горькая соль жизни или ее ежедневная имитация. Наслушавшись, как Катя упрекает мать в том, что они с отцом постоянно приезжают к сестре, а не к ней, как Наталья хочет дать денег дочери на покупку топленого масла, но та отрезает – «сама куплю», а предусмотрительная Таня инструктирует, что в эконом-классе пассажиров нормально не кормят и потому надо поесть в бизнес-зале в аэропорту, где подают бутерброды с лососем (который люди, «голодные до санкционки», только и выбирают, а батон оставляют на общей тарелке), у зрителя возникает ощущение полной погруженности в их жизнь. При этом Волкострелов отстраненно наблюдает за состоянием персонажей, пытается разглядеть признаки пульсации в самом холодном и простом, на первый взгляд, слове. Зритель в этой постановке – точно набоковский соглядатай: он вправе увидеть в героях свое отражение или решить, что так живет большинство.

Мать, сидящая на кожаном диване, который почти незаметно, словно само время, двигается вглубь сцены и в финале скрывается во мраке, – гостья с того света, дух, решивший посетить близких. Дочери, занимающиеся домашними делами, вспоминают тот мир, где мать была жива и могла порадоваться успехам внуков. Поочередные разговоры с нею Кати и Тани – нить, из которой они плетут вязь воспоминаний, чтобы сохранить в памяти дорогое. Их вопросы, поела ли мама, спала ли она, долго ли ей еще ждать посадки, склоняют предположить, что, быть может, это и не об аэропорте и «зале ожидания повышенного комфорта» речь, а о тех днях, когда, согласно представлениям о загробном мире, смерть уже наступила, но душа человека еще летает по земле, чтобы вскоре вознестись на небо, пройти мытарства и обрести покой. Может быть, их и проживает душа Натальи.

С другой стороны, ноль-позицию, в которую ставят исполнителей драматург и режиссер, можно рассматривать не в метафизическом плане, а на бытовом уровне. Из-за нарочитого отсутствия экспрессии и психологической глубины, что явно непривычно ученикам Льва Додина, иногда прорывается банальная демагогия. Все трое коротают время за пустословием, сплетнями, переживаниями, но чувствуется зазор, некоторая недосказанность: точно персонажи испытывают потребность говорить совсем о другом, уже близки к откровенности, но порыв сникает, и они так и не приближаются к важному для всех троих разговору.

Ждать самолета, а точнее, тихой гавани, в которой душа главной героини успокоится, остается еще больше четырех часов – об этом нас уведомляет всплывающий на экране в финале постановки текст. Но ясно, что бессвязные беседы прекратятся не скоро, потому что боль утраты близкого человека ослабевает медленно. Интересно, как этот спектакль приживется на сцене эталонного психологического театра и как в нем будут чувствовать себя актрисы впоследствии.

Дарья МЕДВЕДЕВА

«Экран и сцена»
Июнь 2025 года