Когда-нибудь, быть может, мы выберемся на берег из океана царящего безумия, в котором от обилия самых немыслимых событий притупляются все базовые сложные чувства – сострадание, понимание другого, умение быть счастливым от самой жизни. Мы, хочется верить, будем заново учиться любить, жалеть и понимать всех живущих, припоминать вкус прустовской «мадленки» – размокшего в липовом чае бисквитного печенья, разбудившего в герое память о детстве. Пусть в «Леве» роль «мадленки» исполняет тюря – размоченный в чае черный хлеб, его пробует на вкус мальчик Лева, подражая отцу. И с удовольствием отмечает, что и смешливая мама развела ее себе в чашке, ведь все у них общее: и дом, и любовь, и страх, и согласие, и Лева, и главный деликатес военного детства, тюря.
Рузанна Мовсесян поставила в РАМТе спектакль «Лева» о вновь обретаемой полноте жизни, увиденной сквозь призму потерь, жизни, где есть и радость, и боль, и страх, и счастье, и темный ужас, и восторг. Только за прошедшие годы их «цена» стала намного выше.
«Детство Левы» (в названии – явная перекличка с «Детством Темы», классическим романом взросления) – дебют писателя Бориса Минаева, принесший ему большую известность и премию «Заветная мечта». Непрошедшее время, двойная, детская и взрослая, оптика при взгляде на одни и те же события – одна из главных тем спектаклей Рузанны Мовсесян. «Леву» произвели на свет в абсолютной любви, среди своих – своя Мария Утробина (художник спектакля), свои актеры и особенно актрисы (Нелли Уварова, Дарья Семенова, Татьяна Веселкина), свой музыкант – композитор и скрипач Давид Мовсесян и свой звукорежиссер Иван Волков. И этого нельзя не почувствовать. «Лева» еще и оммаж Москве – старой, ушедшей в прошлое, в которой знали соседей по подъезду и могли на них положиться. Символ той Москвы – не Кремль и не сталинские высотки (хотя одна из них появляется в финале на заднике ручной работы Марии Утробиной, с аппликацией, вышивкой и вырезанными окошками), не арбатские переулки или Большой театр. А старый подъезд с громыхающим лифтом и широкой лестницей, место встречи всех со всеми. Образ дождя, на который завороженно таращится Лева Сергея Печенкина (а за ним все взрослые обитатели подъезда, зачарованные, в свою очередь, видом мальчишки, который так чувствует поэзию момента), передан с лаконизмом чеховской фразы. «У него на плотине блестит горлышко разбитой бутылки… вот и лунная ночь готова» – у Марии Утробиной по темному полу разбросаны яркие мокрые листья: вот и романтичный дождь ранней осени готов. Дождь – проявитель всех местных тайн, не случившихся любовей, нечаянных откровений. «Лева» – это ворох ярких, как листья, и разных, как листья, воспоминаний.
Сергей Печенкин играет Леву – мальчишку. И хотя, казалось бы, от этого амплуа он, актер с органикой мальца и живчика, должен был сознательно бежать, двойная оптика спектакля ставит ему интересную задачу – быть ребенком и взрослым одновременно. Вживаться и остраняться, играть и быть, мгновенно соскальзывать в мальчишество, как в воду летом, и так же быстро вскакивать «в вагон» своего истинного возраста, балансировать на грани, мерцать.
Его родителей играют Нелли Уварова и Иван Воротняк. Им выпала роль знатоков «в неведомой науке счастья», просто неприлично по советским меркам влюбленных друг в друга людей, когда даже ребенок может почувствовать себя немного лишним. Сколько же у этой «неведомой науки» оттенков и состояний: от знойного опьянения до почти животного, абсолютно эгоистичного страха потерять свое счастье, хоть кусочек от него.
А Пушкин вспомнился не просто так. Он бродит где-то рядом – в первых сказках на ночь, в Вещем Олеге, загадочно принявшем смерть от коня, в литературном голоде всех интеллигентных обитателей подъезда. В буйной попойке обычно тихого пушкиноведа Жоры Нуделя (Андрей Бажин), получившего в подарок букинистический раритет про любимого поэта, имя которого так свято, что его нельзя поминать всуе. И, наконец, в явлении духа Пушкина (Дарья Семенова), бродящего по дому, ворующего пироги и хихикающего над букинистическим раритетом – вот ведь понаписали.
Четверым актерам достаются роли всех обитателей подъезда и не только. Жора Нудель делит исполнителя с бодрым соседом, не чуждым романтики. Уютную тетю Лену Нудель, обложенную толщинками до шарообразного состояния, а еще уморительную няню Марусю Ивановну – с поджатыми ножками, благостным личиком богомолки и бесенком ярой спорщицы в глазах, а также явно отсидевшую бесстрастную и бесцветную Ольгу блестяще играет Татьяна Веселкина. Дарья Семенова – тонконогая докторша, на которую не смотрит сосед дядя Паша, лишая ее последней надежды на счастье, хулиганский дух Пушкина и, наконец, Надя, жена пропойцы и мать его малышей: Мадонна с помойным ведром, которая тянется к семье Левы, как мотылек к свету. Здесь так уютно, столько любви, а главное, здесь появилась пластинка с неведомым Вертинским. В коротенькой сценке Дарья Семенова играет ни больше, ни меньше – запоздалое рождение души. И мама Левы, которая так боится заразиться несчастьем от соседки, не смеет отобрать у нее заветную пластинку.
Несчастье вползает в этот советский послевоенный рай бочком еще до появления Нади – вместе с родственником дядей Юрой (Виталий Тимашков – он же суровый дядя Паша, и важный актер Овалов). Умелец-золотые-руки, сиделец за какой-то подпольный бизнес, любящий муж и отец семьи, у которой нельзя остаться ночевать, он тайком приходит к родственникам, подставляя их под удар. Липкий страх облавы поражает и маму с папой. Лева видит, как близки к предательству его сильный, веселый отец и обожаемая мать. Как загнанным зайцем прячется любимый дядя. Как легко может человек потерять тонкий слой достоинства.
Создатели спектакля не делают этот эпизод кульминационным – идут дальше. Достаточно осознавать свою слабость. И наличие силы ее преодолеть – броситься в ночь, чтобы вернуть в дом гонимого человека. Преувеличивать этот порыв не надо, но и преуменьшать его тоже не стоит. Тем более, что смерть, впервые закравшаяся в сознание ребенка, который лезет в родительскую постель, чтобы пережить, переболеть саму мысль о смерти, оказывается так близко. А в памяти – так и вовсе рядом: вот мальчишка пикируется с отцом остротами о похоронах, а вот уже он юношей хоронит отца. А вот, взрослым, бродит по опустевшему двору своего детства, ловит из космоса голоса ушедших людей и смотрит, как бежит кошка – «быстрая, как жизнь».
Ольга ФУКС
«Экран и сцена»
Июнь 2025 года