Реального героя ищем в прошлом

• Сцена из спектакля “Привет, Рэй!”Название екатеринбургского всероссийского фестиваля “Реальный театр” (нынешний – 11-й по счету) придумано его директором Олегом Лоевским. Человеком, парадоксально сочетающим бурную креативность с трезвой иронией. Он – экспертный совет в одном лице – в течение двух лет собирает будущую программу, считая такую модель селекции наиболее правильной.
Личная, а не коллективная ответственность – тяжелая ноша. На афише “РТ” – огромный кирпич, завернутый в бумагу (такой шутники подкладывают наивному прохожему), а рядом – маленькая фигурка Лоевского, вытирающего пот со лба. Что, видимо, означает: сизифов камень водружен на место, а уж как он будет выглядеть: понравится или скатится в пропасть – судить зрителям.
Попасть на “Реальный театр” – мечта российских режиссеров. Но в скитаниях по городам необъятной родины Олег Семенович не устает повторять: “формат фестиваля включает работы, несущие новые тенденции, свежие идеи в театральном движении”. Легко сказать, но, ой, как трудно найти такие спектакли. Особенно в сегодняшней, во многом тупиковой, ситуации.
В этом году неоспоримым подспорьем для всей атмосферы фестиваля и подарком горожанам стала акция “Золотой Маски” – “Лучшие спектакли в Екатеринбурге”. В нее вошли “Дядя Ваня” Льва Додина из санкт-петербургского Малого Драматического Театра – Театра Европы и три работы московского РАМТа – “Ничья длится мгновение” Миндаугаса Карбаускиса, “Как кот гулял, где ему вздумается” Сигрид Стрем Рембо и “Бесстрашный барин” Марфы Горвиц (последние два названия – часть проекта “Молодые режиссеры – детям”, о них, как и о “Ничье”, газета не раз писала).
Акция “Золотой Маски” задавала тон, поднимала “планку” всего мероприятия, но Лоевский не был бы Лоевским, если бы свел фестиваль лишь к заведомому “верняку”. Программа Олега Семеновича всегда показывает картину если не достижений (это уж как получится), то направлений, векторов сегодняшнего театра. Сюда входят и необычные интерпретации классики – внимательно и неторопливо прочитанные современным взглядом “Без вины виноватые” Григория Дитятковского (екатеринбургский ТЮЗ) и, напротив, короткий по времени, но эпатажный, постмодернистский “Дядюшкин сон” Бориса Мильграма в инсценировке Эдуарда Боякова (пермский Театр-Театр). Премьера Николая Коляды “Борис Годунов” в жанре особого площадного, балаганного действа. Работы Коляды всегда лучше всего смотреть в Екатеринбурге, дома, в особенной атмосфере его театра, своеобразного Музея-квартиры, где предметы былого, воскрешающие недавнее прошлое, готовят зрителей к спектаклю.
Новая драма была представлена “Днем за жизнь” (“Убийцей”) А.Молчанова в постановке Ральфа Зибельта (омский Пятый театр).
Еще одна традиция фестиваля – приезд из Перми театра “У Моста” с новой постановкой Мартина Макдонаха. Руководитель и основатель коллектива Сергей Федотов открыл этого автора российскому зрителю. На этот раз екатеринбуржцам был показан “Безрукий из Спокэна”.
Собрать старожилов и новых пришельцев – принципиально для директора. На фестивале состоялась своеобразная презентация новорожденной петербургской “Мастерской” Григория Козлова (постоянные зрители хорошо помнят его “Преступление и наказание”, “Лес”, которые становились событиями “РТ”). Ученики Григория Михайловича привезли две работы – “Идиот. Возвращение” и “Старший сын”.
Каждый спектакль рождал споры о том, куда движется (и движется ли?) современный театр.

***
О тенденциях и идеях “Реального театра”-2011 мы беседуем с драматургом Михаилом БАРТЕНЕВЫМ (соавтором многих затей Олега Лоевского).

– С первых шагов фестиваля в центре жарких споров всегда оказывались спектакли Анатолия Праудина. В этом году предметом обсуждения стала работа “Привет, Рэй!”, поставленная в Самарском театре юного зрителя “СамАрт”. В программе она значится как “проект М.Бартенева, О.Лоевского и М.Рамлёзе памяти Рэя Нусселяйна, друга и учителя”.
Читатели “ЭС” помнят пьесу Рэя Нусселяйна “Коробочка на балконе”, которую мы публиковали несколько лет назад благодаря вашей помощи. Этот удивительный человек, создатель датского “Театра под зонтиком”, ушедший из жизни непоправимо рано, оставил глубокий след в душе не только тех, кто его хорошо знал, но и зрителей, которые сегодня стали взрослыми. Он не боялся говорить с детьми о самых серьезных вещах, таких, как смерть близких, свобода. И дети его понимали. Мечта сделать о нем спектакль – очень давняя. На одном из “Реальных театров” состоялся теплый, трогательный вечер воспоминаний о Рэе.
• Сцена из спектакля “Видимая сторона жизни”
– В 80-х годах Рэй привез к нам совсем другой театр. Контрастный тому, что практиковался у нас в Союзе. Довольно давно мы с Олегом задумали цикл спектаклей, который для себя обозначили как “Театр Рэя”. “СамАрт” откликнулся на идею. Первым спектаклем этого проекта был “Счастливый Ганс”. Мы поставили задачу создать традиционную по форме пьесу (режиссером стал Александр Кузин), но сделать ее “в пространстве Рэя”. Отсюда возникла палатка. Вторым был “Геракл”. С нашими артистами спектакль ставил западный режиссер, воспитанный на других принципах. К сожалению, по техническим причинам, он не удался. И третий – что-то вроде реконструкции, связанный с Рэем напрямую. Какой она будет, эта реконструкция, мы не знали. Цикл растянулся лет на десять. Сначала мы думали сделать одну “Коробочку”, потом побоялись, что получится калька со спектакля Рэя. Кто будет играть? Сначала решили, что это будут мужчина и женщина. Потом возникли две женщины. Родилась мысль рассказать о Рэе и вплести в этот рассказ фрагменты его спектаклей. Мы подумали, что правильнее сделать не спектакль-монолог, а диалог, тогда может появиться конфликт. Параллельно писались наброски текста.
– И сразу возникла фигура Анатолия Праудина?
– Нет. Были разные варианты, переговоры, пробы. Но потом поняли, что режиссером должен стать Толя.
– Признаюсь, меня удивил выбор режиссера. Ведь, по сути, как личности, Рэй и Праудин – полярны во всем, в отношении к миру, в частности, миру ребенка.
– Спектакли Рэя Толя не видел. И это было важно для нас. Он долго не смотрел диски с записями. Стал смотреть их только тогда, когда шла уже очень плотная работа над материалом.
– Как я понимаю, сценарий делали вы?
– Моя роль свелась к композиции текста, переходам, сочинению микроконфликтов двух персонажей. Там есть мои отдельные куски, но нельзя сказать, что я – автор. Скорее, как в музыке: текст – это вариации на тему Рэя.
– Поговорим о героинях. Вам нужно было придумать образы, которые как-то корреспондировались бы с Рэем. Как вы пришли именно к таким персонажам? Имели ли вы, когда их сочиняли, конкретных, заметим, чудесных актрис – Ольгу Агапову и Маргариту Шилову?
– На последнем этапе. Был вариант, что одна актриса будет из Екатеринбурга, а другая – из Самары. В тексте персонажи никак не обозначены. Они называются А и Б. Для меня было понятно, кто они. Не облик, не возраст, а характеры. Условно говоря: А – учительница, которая знает, что можно и что нельзя детям, и Б – со своим мнением и особым восприятием, близким Рэю. Рэй очень много воевал с взрослыми. Известен случай, когда на гастролях в России он не начинал спектакль, пока все высокопоставленные лица в зале не уступят места детям. Эта тема легла в основу спектакля. А дальше два персонажа могут меняться ролями. Для меня это было важно. Воспоминания собственного детства вдруг способны пробить броню, сломать железную схему. Мы хотели, чтобы все переходы не были слишком логичными, дидактичными. Иногда через визуальные образы.
– Кстати, о визуальном образе. Мои впечатления от этого спектакля связаны с масштабами, соотношением предметов и героев. Я видела “Коробочку” Рэя, и волшебство его искусства заключалось в интимности, что касалось и его микроскопических персонажей, “живущих” в домах-башмаках артиста, и способа общения с аудиторией. Было ощущение “коробочки” как пространства. Зритель должен был рассматривать маленьких персонажей вместе с маленькими предметами. А здесь коробочка обернулась коробищей, сундуком, становящимся огромным гробом с крестом. Вы сами согласны с тем, что эти вещи (портсигар, сигары и т.д.) вырастают?
– Мне трудно сказать. Я привык к этому спектаклю. Кроме того, “Привет, Рэй!” был задуман художницей Ксенией Бурланковой как перформанс. Там есть работа с масштабами. Но для меня Рэй гораздо шире, чем его “Коробочка на балконе”. Я видел целый ряд его спектаклей. Он работал с разными пространствами. В спектакле по Магритту, например, это было выстраивание огромного магриттовского неба. Притом, что зрителей было 50.
– Я помню, что у Рэя после спектакля было долгое общение со зрителями, когда он контактировал практически с каждым ребенком, показывал им “слезы”. Моя дочь, сегодня мать двоих детей, долго вспоминала и саму “Коробочку”, и общение с Рэем.
– Это есть в спектакле, но на фестивале общения не получилось.
– В зале не было детей, во всяком случае, на том показе, который я видела.
– На втором – их было двое. На этом спектакле нет никаких поклонов. Героини говорят: “Мы уйдем” и потом, сидя на своем чемоданчике, провожают зрителей. У нас в тексте оговорен этот финал.
На последнем спектакле в Самаре (он был благотворительным) были два почти слепых мальчика, и им дали пощупать домик, дерево, бабушку, “слезы”.
– Видимо, этому спектаклю противопоказан только взрослый зритель.
– Да, идеален смешанный зал. Хуже всех воспринимают спектакль учителя. Дети реагируют замечательно, включаются очень быстро, смотрят заворожено. Даже долгую экспозицию. В тексте есть провокация, когда зрителей просят сказать обидную глупость. Только один раз кто-то из детей попытался что-то обидное сказать, и его тут же устыдили сидящие рядом зрители. Дети повзрослее плачут. Ну, не все, конечно. Лучшая реакция: за мной из зала выходила мама с маленькой дочкой, я не расслышал, что спросила девочка, но мамин ответ был: “мы сейчас придем домой и будем долго про это разговаривать”.
– Спектакль идет с успехом?
• Сцена из спектакля “Башлачёв. Человек поющий”– К такого рода спектаклям в театре бывает недоверие. Поначалу у тех, кто продает билеты, были сомнения. Но сегодня в Самаре у “Рэя” очень хороший резонанс, у него есть свой зритель.
– Мне кажется очень правильным, что в программе “Реального театра” появились “Кот” и “Барин”. Неважно, что на многих фестивалях их уже показывали. Была бы моя воля, я бы устроила турне всех четырех спектаклей РАМТовского проекта по всей России. Ведь они продолжают идею “другого детского театра”, о которой мы говорили. Они идут в маленьком пространстве, здесь есть особое, индивидуальное отношение к ребенку, они возбуждают фантазию, пользуясь самыми простыми средствами.
– Конечно! У меня были опасения по поводу спектакля о Рэе: не поздно ли мы за него взялись. Когда Микаэль Рамлёзе (датский режиссер, драматург, арт-директор фестиваля “Караванен” – Е.Д.) приехал, он сказал, что это спектакль-манифест. Но говорить о торжестве нового направления не приходится. Несколько спектаклей Молодежного театра и, может быть, еще два-три из других театров – вот вам и вся палитра. В масштабах страны этого очень мало. После “Счастливого Ганса”, который мы играли в Линце, в Австрии, я разговаривал с директором фестиваля. “С вашей точки зрения, наш “Ганс” – экзотика, или он в русле того, что делает европейский театр?”. Он подумал и ответил: “Где-то посередине”. На Западе давно ушли от психологического театра для детей. Там господствуют социальный, публицистический, пластический, синтетический жанры. Много талантливого затейничества. Игры с детьми.
– Кстати, у нас этого направления почти нет. Что очень жалко. Вспоминаются спектакли театра “Тень”, в Санкт-Петербурге есть Карлссон-Хаус.
– Многие практики задают вопрос: театр ли это? Спектакль, где артисты становятся затейниками? Может быть, иногда, и нет. Но что важнее и полезнее: общение ребенка с посредственными артистами или талантливым воспитателем детского сада?
– Ответ однозначен. Детям полезно иметь дело с талантливыми людьми, не важно, с воспитателями или с артистами. Я вообще – за театрализацию жизни, которая начинается с дома. Хорошо, если в квартире есть сундук со шляпами, масками, карнавальными костюмами. Если он есть, веселее смотреть в окно. Конечно, вы правы: говорить о кардинальных сдвигах в театре для детей (да и для взрослых!) рано. Но в этом году возник очевидный прорыв: я имею в виду волшебный по форме и глубокий по мысли спектакль Андрея Могучего “Счастье” в Александринском театре по “Синей птице” Метерлинка. Так же как Рэй, Могучий говорит с детьми о смерти, о связи сущего с инобытием. Правда, делает он это в большом пространстве, прекрасном пространстве петербургской Александринки. Впрочем, мы отвлеклись.
“Реальный театр” – недетский фестиваль. Мне показалась интересной тема, по касательной связанная с вашим проектом. Она прозвучала в “Видимой стороне жизни” Кировского “Театра на Спасской”. Спектакль посвящен ленинградскому поэту Елене Шварц. Борис Павлович начинал его ставить, когда Елена была жива. Но ее смерть в 2010-м (так же, как у Рэя, безвременная) многое изменила.

– Мне тоже была интересна эта работа. Я подходил к режиссеру спектакля Борису Павловичу, наговорил ему много восторженных слов. На меня “Видимая сторона…” произвела большое впечатление. Прежде всего, своей целостностью.
– Борис Павлович очень тонко сделал сценарий.
– Безусловно. Я вижу, что режиссер надергал куски из прозы (да режиссер этого и не скрывает). Но и спектакль сделан лоскутно, от этого возникает и трепет, и нерв. Мысли героини прыгают, начала говорить про одно, стало неинтересно, перескочила на другое. Вдруг возникает стихотворение. Какая она была, Елена Шварц, не знаю. Я не был с ней знаком. Но у меня возник яркий образ человека, о котором мне рассказала актриса Яна Савицкая.
– Получился, на мой взгляд, собирательный образ поэта. Человека, живущего совсем в другом, параллельном мире. И здесь дело не в реалиях. Я жила с Леной в одном городе и знала ее стихи, которые она начала писать еще в школе. Они были ослепительно талантливы. Естественно, все знали, что она – дочь легендарного завлита БДТ Дины Морисовны Шварц. Сама Елена выбрала путь изгоя, ее стихи ходили в самиздате, печатались в тамиздате, и только после перестройки она стала издавать книги, получила Премию Андрея Белого и “Триумф”. Но Борис Павлович, по счастью, не делает спектакль-биографию. Хотя дает понять масштаб поэта.
Сила спектакля в том, что зритель оказывается рядом с таким явлением, как большой талант.

– Я бы сказал, с космосом таланта.
– Павлович находит форму, где одиночество поэта, его неприспособленность к жизни, замкнутость и желание вырваться за пределы “клетки” находят художественное выражение. При очень скромных средствах, небольшом пространстве (спектакль играется в буфете) нет ощущения “бедного театра”, чему способствуют свет, образующий какие-то метафизические моменты, и, конечно, замечательное, наполненное состояние актрисы, перепады и переходы настроения, держащие зрителя в постоянном напряжении.
При этом в спектакле нет пафоса. Героиня Савицкой живет неправильно. Но правильно живущий поэт вряд ли может быть поэтом.
В финале был показан спектакль, который рифмуется с теми двумя работами, о которых мы говорили. Это – “Башлачёв. Человек поющий” петербургского Большого Театра Кукол в постановке Руслана Кудашова. Его поют и играют ученики Мастерской Кудашова. Получился скорее “театрализованный концерт”, чем спектакль. Но этот концерт необыкновенно привлекателен своей энергией, талантом молодых исполнителей, пониманием времени, о котором рассказывается.
Своим трагическим мироощущением Александр Башлачёв выразил эпоху. Он написал около 60 песен и сам свел счеты с жизнью в 27 лет. Как писал Илья Смирнов: “С Сашей мы похоронили “время колокольчиков” (так называлась его, быть может, самая важная песня. – Е.Д.), попрощались с тем, что нас объединяло и придавало ежедневному бытовому мельтешению высший смысл”.

– Я лично не знал Башлачёва. Хотя находился внутри зарождающейся рок-плеяды. С Лешей Романовым (группа “Воскресенье”) учился в одной группе, мы с ним дружили. С Андреем Макаре-вичем – приятельствовали. Выходили из института и видели: у фонтанчика сидит Стас Намин. И связь, и конфронтация с питерскими командами – все это происходило на моих глазах. Интересно, как произошло расслоение поколения. Кто-то уходил из жизни, а кто-то становился мейнстримом.
– Но вот что крайне любопытно. Молодые рассказывают нам о людях другого поколения, видя в них героев, проживая на сцене их судьбы.
– Мне кажется все дело в тяге к замещению. Схема грубая, но сегодня не про кого рассказать. Есть ощущение, что нынешнее поколение не выдвинуло кого-то серьезного. А запрос есть. Время требует протеста. Это ощутимо. Сегодня никто душу не дерет. И берутся герои тех поколений, где существовал нонконформизм. И заметьте: ищут таких героев молодые люди. Я говорю о режиссерах, таких, как Борис Павлович, Руслан Кудашов.
– Но ведь на то и существует театр, чтобы прошлое стало настоящим и, может быть, помогло в будущем.
На “Реальном театре” в этом году, как никогда, было много молодежи. И на сцене, и в зале. Что создавало приподнятую атмосферу. Спектакли воспринимались горячо. Конечно, Екатеринбург – один из культурных центров России. Но, как мне кажется, в том, что в городе есть развитая, заинтересованная театральная публика – несомненная заслуга “Реального театра”.

Материал подготовила
Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ

«Экран и сцена» № 18 за 2011 год.