Отлично помню, когда впервые услышала имя Яны Туминой. Она была участницей, актрисой и режиссером (вместе с Максимом Исаевым и Павлом Семченко) философской мистерии Инженерного театра «АХЕ» – «Sine Loco», ставшей открытием и откровением фестиваля «Золотая Маска»-2003 в номинации «Новация». Стало ясно, что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать. Способных создавать визуальный и визионерский Театр художника.

С тех пор Яна Тумина неоднократно оказывалась лауреатом «Золотой Маски» в номинации «Театр кукол», в сезоне 2017/2018 в конкурсе участвовали три ее постановки. Случай исторический. Два спектакля – лирический хоррор «Комната Герды» и живая легенда «Деревня канатоходцев» и сегодня в репертуаре петербургских театров «Особняк» и «Открытое пространство».

На карте Петербурга мы не найдем дома, где работает «Театральная лаборатория Яны Туминой». Однако спектакли режиссера (и премьеры, и долгожители) можно увидеть на сценах Большого театра кукол и Большого драматического театра имени Г.А.Товстоногова, Александринского театра, Малого драматического театра – Театра Европы. В центре города и поодаль от него – «За Черной речкой», на Свердловской набережной Невы (Упсала-цирк). Весь список приводить не будем. Важнее сказать о неразрывной связи жизни и творчества Яны Туминой с Северной Пальмирой, городом прекрасным и трагичным. Истории Петербурга посвящены один из сильнейших ее спектаклей «Гекатомба. Блокадный дневник» в Театре на Литейном, проект «Memoriae», игравшийся в Катакомбах Петрикирхе на Невском.

Востребованность Туминой объясняется особенностями ее дара. Она работает на стыке жанров, предлагает артистам свой индивидуальный способ работы над ролью. Яна – режиссер-педагог, за плечами более чем двадцатилетний опыт преподавания на кафедре актерского мастерства и режиссуры театра кукол в РГИСИ. В ее работах всегда есть «кислород театрального чуда».

6 апреля в театре «Шалом» состоится премьера «Люблинский штукарь» по И.Башевису-Зингеру. В разгар репетиций мы побеседовали с Яной Туминой.

 

 – В романе Исаака Башевиса-Зингера есть темы, перекликающиеся с вашей «линией жизни». Главный герой циркач, канатоходец, трюкач. И сразу в голову приходят ассоциации с вашими спектаклями – «Деревня канатоходцев» и «Трюк». Очень удивилась, когда узнала, что название подсказал Олег Липовецкий.

– Мне подарили книгу с прозой Зингера, когда мне было лет двадцать пять, и там был этот необыкновенный роман. Прошли годы, но я запомнила свое сильное впечатление от прочитанного, и когда Олег Михайлович предложил мне рассмотреть «Штукаря» для постановки, сердце ёкнуло. Мне всегда сложно находить материал, необходима не ремесленная, а личная включенность в тему, иначе не смогу ни вдохновиться, ни начать сочинять. А тут – прямое попадание. Я взяла с полки книгу, перечитала и поняла, что это будет сложно и очень интересно.

– Роман написан на идише, исчезающем языке евреев восточной Европы. Он блистательно переведен Асаром Эппелем, посвятившим свой перевод памяти деда, «всю жизнь прожившего в зингеровском Люблине». «Штукарь» многослоен, приметы авантюрного романа переплетаются с мистикой. Что для вас оказалось главным при переложении прозы на язык театра?

– Конечно, можно было заняться реконструкцией этнографических реалий местечковой культуры Люблина того времени, реконструировать время, раскрывать термины, следовать букве, но я сразу решила, что на основе этого текста возможно создать специфический мир, на стыке наивного цирка, инженерного театра, пластики, и даже своих детских впечатлений и воспоминаний об отце, дедушке, бабушке. Они, кстати, говорили на идише. Отец был художником, и от него я узнала о Шагале и о библейских сюжетах в живописи. «Люблинский штукарь» – глубокий психологический текст, но в то же время там есть поэтические, свободные для трактовок «тропы», которыми можно двигаться внутри романа. Стало ясно, что «Штукарь» в театре может быть раскрыт как трагикомическая притча. Текст Зингера дает увлекательные возможности сочинять форму, и, конечно же, очевидная кинематографичность романа – это настоящий вызов для его воплощения на сцене. А я всегда вдохновляюсь сложностью задачи. Когда увидела сегодняшнюю труппу театра, сомнений в том, что это материал для «Шалома», не осталось.

– Вы часто ведете мастер-классы на фестивалях, руководите Лабораторией молодых режиссеров и художников, организованной несколько лет назад Кабинетом театров для детей и театров кукол СТД. Прекрасная петербургская актриса Марина Солопченко, участница четырех общих спектаклей, рассказывала о вашем индивидуальном способе репетировать, непривычном подходе к ролям. Как осваивают ваш язык артисты «Шалома»?

– Здесь настолько открытая и талантливая труппа, что при всем возможном недоумении, относящемся к моему способу репетиций, возникает полноценный отклик, вдохновение, что, надеюсь, приведет нас к «орнаменту», в котором все линии на месте. Из суеверия страшно говорить о результате перед премьерой, ведь полным ходом идет сочинение спектакля, пока мы его не собрали. Но будем надеяться, что все сложится.

– Будут ли в вашем спектакле куклы?

– Куклы в привычном понимании – нет, но атрибуты кукольного театра все же будут. Будут маски, предметы. Само пространство так придумано, что актеры управляют им, возникает много объектов внимания и задач для координации. Есть задача завязать все «шестеренки» в единый, сложный механизм. Готовность артистов «Шалома» погружаться в такой вид работы для меня знаменательна. Не все драматические актеры идут на это с интересом и пониманием. Здесь же я чувствую доверие и увлеченность.

– Вы много лет преподаете в РГИСИ. Вас можно назвать наследницей по прямой. Ваш отец преподавал, был одним из основателей Школы изобразительной композиции в Петербурге.

– Не только отец. Мама тоже преподавала многие годы, да и я в режиссуру пришла через педагогику. Главное в педагогике – живая энергия, она питает и вдохновляет. Не дает чахнуть. Скажу модную фразу: студенты заставляют тебя все время быть в тренде, держать нос по ветру.

Важный момент – протяженность, каждый курс предполагает свой ритм работы, с ним проводишь четыре года, и здесь важен момент наблюдения, терпеливого возделывания, взращивания.

– В чем, на ваш взгляд, отличие студентов нынешних от тех, кому вы начинали преподавать?

– Атмосфера, воздух в пору, когда я начинала, были не похожи на сегодняшнюю. Достаточно сказать, что педагоги могли курить в аудитории. Вообще все было другое. Как сравнивать телефон-автомат с двумя копейками, куда выбегаешь звонить без пальто на морозе (потому что в коммунальной квартире к телефону стоит очередь), с мобильником? Это разные миры. Сегодня мой курс – дети, попавшие в ковидную волну, те, кто частично учились онлайн. Курс не похож ни на один предыдущий выпуск. Сама идея этого набора появилась благодаря проекту «Театр и школа. Байкальский эксперимент», организованному директором Бурятского театра кукол «Ульгэр» Баирмой Дашидоржиевой. Преподаватели нашего института и приглашенные педагоги два года подряд читали лекции, занимались с ребятами, часть их была из далеких деревень Бурятии. К сожалению, не все из отобранных нами будущих студентов смогли набрать бессмысленный проходной балл по результатам ЕГЭ. Какое-то количество талантов мы из-за этого потеряли. Пришлось делать добор.

– Я вспоминаю мощный студенческий спектакль «…И звали его Домино» по Сетону-Томпсону, позднее вошедший в репертуар театра «Ульгэр».

– Это был русско-монгольский курс, которым я действительно горжусь. Мои студенты организовали свой независимый театр в Улан-Баторе, выпускают уже четвертый спектакль, русская часть курса тоже проявляет себя разнообразно, талантливо.

– Кем еще из учеников вы гордитесь?

– Могла бы многих назвать по именам. Расскажу про Игоря Бекагаева, как раз выпускника русско-монгольской студии. Он приехал учиться из Гомеля, занимался паркуром, гимнастикой и вот еще решил стать кукольником. На втором курсе я рассказывала студентам о Джеймсе Тьерре, показывала видео его спектакля «Симфония майского жука». Игорь был потрясен: «я должен найти возможность поработать с этим человеком». Спустя несколько лет после выпуска я получила фотографию – небольшая картинка приколота булавкой к винтажным обоям, на картинке изображен майский жук и сообщение от Игоря – «Яна Марковна, как вы думаете, где я сейчас?». Фотографию он прислал из парижской квартиры Тьерре! Он стал участником проекта с Тьерре в Гранд Опера. К этому времени у моего ученика уже был опыт танцовщика в труппе «Балет Москва», в международных проектах, но все равно эта новость показалась ошеломительной!

– Опыт педагога, многолетнего общения со студентами помогает вам в работе с профессиональными коллективами?

– Лет десять назад ответила бы на ваш вопрос утвердительно. На данном этапе педагогика мне не то что мешает, она тормозит мою режиссерскую волю. Это происходит тогда, когда в процессе репетиций спектакля возникает трудный личный маршрут актера к роли, и во мне начинает побеждать педагог. Я не могу торопиться и замедляюсь, и это, конечно, не лучшее в процессе выпуска в установленные сроки. Я понимаю всю ответственность перед театром, где я ставлю, но порой педагогические задачи становятся важнее режиссерских. Не могу сказать, что это украшает мой профессиональный путь постановщика.

– Поговорим о том, что украшает ваш путь. Слышала, что вам повезло побывать в гостях у Тонино Гуэрры.

– Вы правильно сказали – мне повезло. Никаких специальных моих заслуг, это был подарок небес. Тонино Гуэрра хотел пригласить кого-то, кто занимается театром художника, кого увлекает поэзия в образах. Кто-то посоветовал ему Инженерный театр «АХЕ» (в то время я работала там как актриса и режиссер-педагог). И мы поехали. Оказались в одном автобусе с Рустамом Хамдамовым, Юрием Любимовым, Камой Гинкасом, направляющемся в Пеннабилли поздравлять Тонино. Помню, что было ощущение сна. Остались неизгладимые впечатления от личного общения с маэстро и с Лорой Гуэрра. Соединение открытости, простоты и при этом невероятной глубины.

– Спектакль «Польвероне» («Солнечная пыль») по текстам Гуэрры уже двенадцать лет идет в петербургском Большом театре кукол (БТК). И в вашем недавнем инклюзивном спектакле-лаборатории «Ау», поставленном в БДТ имени Товстоногова, звучит «Сказка об ангеле с усами» Тонино Гуэрры. Расскажите об этой работе. Вы говорили, что ваша задача и в «Колином сочинении», и в «Я Басё» стереть границу между людьми с особенностями и без оных.

– Борис Павлович, посмотрев спектакль «Ау», сказал: «Замечательно. И мне показалось, что среди ребят ни у кого нет явных кейсов». То есть ярких проявлений признаков аутизма. Это был самый горячий комплимент. Только те, кто был с самого начала в работе, знают, какое преображение случилось с каждым из участников. Безусловно поражает, насколько театр – мощный инструмент терапии, адаптации. К нам приходили сотрудники фонда «Антон тут рядом» и говорили: «стерты границы диагноза, профессиональные актеры и молодые люди с РАС существуют в едином ансамбле». Если эта разница проявляется, то она работает на художественные смыслы. Работа шла почти год, мне сложно назвать это постановкой, все-таки такие проекты больше, чем театр.

– Удивительно деликатно существуют в спектакле актеры – Алена Кучкова, Виктор Княжев, Ренат Шавалиев. Ренат играет в целом ряде ваших работ – в «Польвероне», «Трюке», «Деревне канатоходцев». Он член вашей команды, как и Марина Солопченко.

– Тончайшие артисты. Ренат недавно ввелся в мой спектакль «Снежинка, которая не таяла» в БТК и таким образом сохранил его. У этой работы своя удивительная история. Спектакль был придуман ради студентки Алены Беловой, она так же, как и Ренат, училась на курсе Руслана Кудашова, и на втором курсе у Алены обнаружили лейкемию. В какой-то момент я предложила ей вместе со мной начать разбирать сказку литовской писательницы Витауте Жилинскайте о снежинке, которая хотела жить вечно: «Да, это грустная история, но она может помочь. Ты поправишься, и я найду возможность сделать спектакль». Не буду описывать, сколько всего пришлось пройти, но Алена стала поправляться, мы получили грант Фонда независимых театральных инициатив при Театре Наций и сочинили спектакль. Совсем недавно у Алены родился второй ребенок. «Снежинка» играется уже почти 10 лет.

– В начале нашего разговора вы говорили, что воспоминания о вашем детстве, о родных помогают вам в работе над «Люблинским штукарем». Лев Рубинштейн считал, что «Память дана нам <…> в качестве парашюта. С ней мы не падаем, а лишь приземляемся». Может ли искусство стать «парашютом», помогающим не разбиться?

– В театре сочиняются живые истории, сочиняются миры, и этот процесс становится если не спасением, то местом безопасного приземления, укрытия и утешения. Хотя бы на время спектакля. И не только для тех, кто трудится в театре, но и для тех, кто туда приходит как зритель.

Беседовала Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ

«Экран и сцена»
№ 4 за 2024 год.