Жизнь рядом с ней становилась умней и ясней

• Алла МИХАЙЛОВА. Фото предоставлено журналом “Сцена”Алла Александровна Михайлова ушла из жизни внезапно. Ушла, готовя очередной номер своего любимого журнала “Сцена”, покинув всех тех, для кого она была опорой. А опорой Алла Александровна была для многих. Отсюда горькое чувство сиротства, ощущение образовавшейся громадной пустоты. “Она нас объединяла”, – признался художник Станислав Бенедиктов. Прощание с Аллой Александровной стало подтверждением этих слов. Люди разных профессий – художники, режиссеры, театроведы – сплотились в единую семью.
Эта семья благодарила Аллу Александровну за счастье общения, за заботу и поддержку, признавалась ей в любви. Все, кто нашел в себе силы высказать те чувства, которые, без сомнения, испытывало большинство, говорили, ощущая ее незримое присутствие. Вот почему не прозвучало ни одного неверного слова, интонации. Словно Алла Александровна руководила нами.
Вадим Моисеевич Гаевский вспоминал, как смолоду, еще студенткой ГИТИСа, она поражала мудростью и спокойствием. В те времена, когда сохранять эти качества было трудно. Мудрость и спокойствие, мудрость и достоинство пронесла через всю жизнь, оставаясь верной им в самых сложных, самых драматических обстоятельствах.
Алла Александровна для многих была Учителем, хотя преподавание и не стало для нее основной профессией. Сергей Женовач вспоминал, как она рассказывала студентам-режиссерам ГИТИСа «о пространстве и о том, как оно зависит от игры, придуманной режиссером… Сколько у нас ни было курсов, мы всегда старались, чтобы Алла Александровна сводила студентов на выставку “Итоги сезона”». Но ее учениками были все, кто с ней соприкасался. Лучшее воспитание – на собственном примере. Так и учила.
Конечно, она была уникальным специалистом. Но никогда – монополистом. Наоборот, всю жизнь Алла Александровна мечтала о том, чтобы талантливых людей в ее области было больше. Все, что делала, делала образцово. Анаит Оганесян писала в юбилейном номере “Сцены” пять лет назад: “В любых ее текстах – ни витиеватости, ни долгих описаний. Отсутствуют ненужные словесные подробности, нет традиционного многословного искусствоведения. Есть безупречная выверенность формулировок, точный анализ и сценография всегда в совокупности с сутью режиссуры, сутью смыс-лов, увиденных ею в сценическом произведении. Школой был ГИТИС эпохи П.А.Маркова”.
В этом году в мае ей исполнилось 85. Она не любила юбилеев и всегда стремилась спрятаться, уехать от чествований. Своим примером Алла Александровна доказывала, что возраст – формальность, а формальностей она не любила.
Ее сила как искусствоведа, критика, литератора таилась в личных качествах. Она стояла особняком в своем цехе. Валерий Фокин говорил: “Алла Александровна является примером высокой интеллигентности и безупречного вкуса в этой профессии. Это талант – по-человечески оценивать и людей, и явления, и ценности… Она является представителем уходящей, к сожалению, эпохи, давшей ряд блестящих людей. Представителей каких-то особых моральных качеств, соединяющих профессию и этику. Сегодня эта эпоха просто тает на глазах. Алла Александровна – тот вид критика, который уходит или уже ушел…”.
Неслыханная простота соединялась в ней с самоиронией, поразительным юмором, без которых любой ее словесный портрет был бы неполон. Она придумала свои обращения к друзьям и коллегам, называя их “матушками” и “батюшками”. Она сохраняла русский язык, оставаясь абсолютно современным человеком.
На поминках в Бахрушинском музее, где она была членом Ученого совета, вспоминали ее многочисленные “мо”, рассказывали о путешествиях вместе с Аллой Александровной на ее машине, о том, как она могла огорошить гаишника неожиданным вопросом: “чем прогневала?”, отчего страж порядка “выпадал в осадок”.
В нашу последнюю встречу (это было ровно за неделю до похорон) она была озабочена предстоящим потеплением: ждала урожая опят, за которыми намеревалась выехать за город, как только они “пойдут”.
“Сцена” и “ЭС” – соседи. Но с момента рождения нашей газеты (тогда еще не было ее посвященного сценографии журнала, работу над которым она считала счастливым и веселым делом) Алла Александровна была нашим автором и другом одного из основателей “Экрана и сцены” Натэлы Георгиевны Лордкипанидзе. Придумала и вела рубрику “Свое пространство”, в которой писала о художниках. Совсем недавно помогала нам с публикацией фрагментов мемуаров Елизаветы Котовой.
Пространство, которое она занимала в нашей жизни, очень велико. И его никто не сможет заполнить.
Редакция “ЭС”
 
 
 
Инна СОЛОВЬЕВА
Я знала Аллу Михайлову очень много лет. С того самого момента, когда все они поступали на курс, набиравшийся Павлом Александровичем Марковым. Марков передал им замечательные свойства, которые ему как критику, ему как человеку, я бы сказала, как русскому критику, русскому человеку, были присущи. Умение выбрать позицию честную, нужную всем, полезную для всех в очень сложной, быстро меняющейся, подчас необыкновенно дурной жизни. Алла жила долго. Ее жизнь совпала с очень разными моментами существования нашей страны. Она спокойно и уверенно ставила себя в очень сложное положение. Не боялась принять ответственность за свою связь с жизнью этой страны. Мы знаем, что она работала в обкоме ВЛКСМ в Новоси-бирске, где работал ее прекрасный муж, которого хотелось бы вспомнить, режиссер Лев Михайлов, ставивший замечательные спектакли и в Новоси-бирске, и в Москве. Она работала в ЦК. Она умела принять реальность, в которой существовала, и внести в эту реальность много, бесконечно много хорошего. Умела облагораживать ту жизнь, с которой соприкасалась. Сохранять благородство, которое в этой жизни есть. То благородство, что жило в ней самой.
Алла Михайлова была замечательным человеком, полным сил, полным ума. Полным трезвости, твердости, иногда жесткости, без которых, вероятно, и невозможно продержаться с такой убежденностью, с которой она продержалась. Ее нельзя было не уважать.
Это огромная потеря. Ее драгоценным свойствам не успели научиться. Их не спешили перенять. Те редкостные черты, которые были ей присущи с рождения и сопутствовали на каждом шагу ее жизни.
Это огромная потеря и для меня лично. Просто потому, что я знала ее с момента, как она поступала в ГИТИС, и на протяжении всей очень долгой моей и ее жизни. Мы ровесники.
Я люблю ее со всеми ее свойствами, люблю ее верстак, на котором она умела работать – у нее были замечательные руки. Она умела работать с деревом, умела резать, умела починить. Она умела жить. В любых жизненных обстоятельствах.
Жизнь рядом с ней становилась умней, светлей, проще, яснее.
Мы не так уж часто встречались, к сожалению. Я очень рада, что успела ей позвонить и сказать, какая она замечательно талантливая (в связи с моей работой я перечитывала фрагменты ее книги “Мейерхольд и художники”).
Она была, сверх всего, замечательно ясным, одаренным человеком. Царствие ей Небесное.
 
 
Эдуард КОЧЕРГИН
Алла Александровна – часть моей жизни. Но не только моей, она – часть многих жизней. Она редкостный человек, который сохранял в этой стране культуру. Это миссия. Сейчас говорят: безыдейное время, нет никаких идей в России. Идея сохранения нашей культуры – древней, не древней, девятнадцатого века, теперешней, всякой – уже миссия.
Алла Александровна это замечательно делала, и уход ее, конечно, огромная утрата. Она была очень энергичная, очень конструктивная. Абсолютно точная. Никогда не говорила лишних слов. Все, что она думала, высказывала, писала, все очень конструктивно, от самого корня культуры.• Алла МИХАЙЛОВА в редакции "Экрана и сцены". 2006. Фото М.ХАЛИЗЕВОЙ
Она – потрясающий человек. Умный и остроумный. Для меня, питерца, она замечательное явление, тип, человек абсолютно московский, хлебосольный. Она замечательно принимала гостей, замечательно готовила блюда, мне не знакомые (например, тельное, козленок в молоке), которые в Питере неизвестны. Ее хлебосольство было, я бы сказал, эпично. В ее доме обреталась старая Москва, целая страна, история.
Конечно, Алла Александровна была колоссальным профессионалом. Ее первоначальное образование (когда-то она училась на художника кукол) отразилось в ее дальнейшей судьбе. Она все изучала конкретно. И эта конкретность, ясность – от конкретного дела.
Она была авторитетом в своей профессии. Я даже не знаю, как ее назвать: критик ли, искусствовед ли, философ ли. Наверное, философ. К ней это больше подходит. Повторюсь: она на все смотрела от корня, от истока, от начала начал. И вот это самое мощное ее качество. Занимаясь нашим делом, она поднимала его. Алла Александровна Михайлова – редкое явление.
 
 
Марина ТИМАШЕВА
Можно бесконечно говорить о том, что Алла Александровна Михайлова была фантастическим специалистом-предметником. Так, как она знала искусство сцены, сценографию, декоративное искусство, все, что связано с костюмом, наверное, во всем бывшем Советском Союзе не знал никто. Я думаю, она была последним специалистом такого уровня и такого масштаба. Это признавали многие люди, не мне чета. Великие театральные художники. Валерий Левенталь, Сергей Бархин, Эдуард Кочергин и многие другие. Не знаю художника, от самых старших до самых молодых, кто бы не считался с мнением Аллы Александровны. С одной стороны, она была критиком, писала о сценографии как театральный критик. Она была принципиальным, даже жестким человеком с очень определенным мировоззрением, с очень строгими требованиями к театру. При этом она умудрялась всегда писать так, чтобы людей никоим образом не обидеть и не задеть. Чтобы из ее статей они могли извлечь суть претензий, но ни в коем случае – не окрик или жандармское одергивание. Она, будучи первым человеком в этой области, никогда не стеснялась позвонить любому из художников, выйдя после спектакля, и спросить, допустим: из чего сделан задник, из чего сшиты шторы или какие краски использованы. Она переспрашивала, если сама не была уверена в том, что права. Я многократно видела, как после спектакля она поднималась на сцену и трогала декорации, чтобы придти к каким-то выводам. Мы ведь знаем, как современные художники вместе с художниками по свету изощренно работают, выдавая тюль за металл, а ржавую жесть за дерево.
Алла Александровна была любопытна (считается, что это слово имеет негативный оттенок, но я с этим не согласна). Она была любопытна, как ребенок. Она хотела все знать, и ей это удавалось. Но никогда не делала вид, что все знает заранее. Она никогда не была важной дамой, женой известного режиссера музыкального театра Льва Михайлова. Она работала в ЦК, казалось, могла бы сделаться такой “бабой на чайник”, но ничего этого не произошло. Она была скромной, не склонной к малейшим проявлением себялюбия.
Кроме всего прочего, у нее был дом не для нее одной, для всех людей, с которыми связывала ее жизнь. Квартира в самом центре города, куда могли придти все, кто приезжал из других городов, все, кто знал ее сорок или пятьдесят лет, и те, с кем она познакомилась вчера.
В ее доме всегда был накрыт стол. Эта женщина умела очень многое делать своими руками, как умели ее подшефные художники. Не знаю никого, кто бы так изумительно готовил, как Алла Александровна. Она знала старинные русские рецепты. В каком-то смысле она была по-настоящему русская, что как раз и проявлялось в ее широком, просторном доме.
По стенам висели картины, которые ей дарили величайшие художники. Они могли бы эти картины продать, и за очень большие деньги. Но для них было ценно, что их картины висят не в какой-то частной богатой коллекции, в знаменитом музее, а украшают стены ее дома.
Она была ужасно активная. Легко сказать: ей – 85, она прожила долгую жизнь. Да, долгую жизнь. Но эти 85 были написаны в паспорте, а нигде – ни в поведении, ни в том, как она относилась к тем, кто младше, – их не было.
Алла Александровна водила машину. Несколько лет назад дети подарили ей вместо старой машины новую. Надо было переходить с ручного управления на автоматическое, не всякий молодой мужчина сможет так быстро освоить новую технику. Она уже через два дня гнала, как ни в чем не бывало.
Как только появился компьютер, она тотчас его освоила. К моему стыду, она мне многое объясняла, а не наоборот, она пользовалась интернетом, умела макетировать.
Алла Александровна была страстным рыболовом и грибником. Все то, что никак не сочетается с ее возрастом. Ни старенькой, ни дамой ее не назовешь. Кочергин назвал ее “цеховая тетка”, она была работяга. Вот даже то, как она одевалась… Одевалась, как рабочий: брюки, клетчатая рубашка навыпуск, закатанные рукава. Всегда быстро двигалась, руки не холеные. Руки рабочего человека. Человек всю свою жизнь что-то делал: писал, готовил, заводил машину, собирал грибы, что-то вколачивал, пилил. Вроде бы критик, искусствовед, а вот облик не вязался с этим родом занятий – ничего в ней не было от чистенького, пишущего свои книги и статьи воздушным перышком автора…
Она всю жизнь трудилась. Трудилась для того, чтобы тот театр, которой она любила, как-то поддерживать своей энергией, воспитывала друзей, чтобы они тоже любили такой театр. И ей это удавалось.
За два последних месяца ушли один за другим Петр Наумович Фоменко и Алла Александровна Михайлова. Есть такая старая немецкая сказка про героя, опоясанного железными обручами. У меня ощущение, что Петр Наумович и Алла Александровна были для меня “обручами”, защищающими от того театра, который разрушает меня как личность. Грустное впечатление, что во мне подряд лопнули один за другим два “защитных обруча”, и я не очень понимаю, кто остался вместо этих двух хранителей и работяг. Настоящих верных друзей.
 
 
Алла МИХАЙЛОВА
Из выступления на обсуждении выставки “ИТОГИ СЕЗОНА-44”. Новый Манеж, 2008.
 
…От этой выставки у меня ощущение двойственное. Заключается оно в том, что мы уже который год стоим на месте. Стоим, потому что стоит театр. Но стоим на очень хорошем фундаменте. На очень хорошей основе. Эта основа – школа, традиции. Они видны на этих стенках.
Когда-то художники задавали движение театру, но они это делали вместе с режиссурой. Они были демиургами, их самоощущение было роскошным, оно было неслучайным, сейчас такого самоощущения у художников, по моим наблюдениям, нет. И, более того, есть некое самочувствие подневольного, зависимого человека. Очень важно для художника не сдаваться (пусть даже договор будет расторгнут). Конечно, союз с режиссером важен, все так. Но мне действительно кажется, что новая режиссура сейчас часто ставит слишком простые задачи. А художник имеет свойство ставить перед собой сложные задачи. Что данная выставка в некотором роде и демонстрирует. Еще мне кажется, что возвращается цвет, и это радует (я обратила на это внимание еще на прошлой выставке).
Юрий Федорович Хариков говорит, что раньше театрально-декорационное искусство было выделено в искусствоведении в отдельную строчку. О нем много писали, его издавали, и оно влияло на другие области. Было чему влиять.
Боюсь компьютерной опасности. Боюсь за искусство. Такого рода работы были на прошлой выставке, есть на этой, будут и на следующей. Я не отрицаю уровня этого искусства в целом, но, посмотрите, как это скучно, как это похоже на очень многое другое. Я не хочу рассматривать компьютерные фигурки, они мне не нужны, уж извините. Особенно эта опасность заметна была на Квадриеннале, ведь компьютерная графика российского художника похожа на графику австралийского художника, американского и канадского. На фиг нам нужен этот глобализм! Не нужен!
Я знаю, что компьютер разовьется, сама работаю на компьютере, занимаясь своим делом. Наверное, со временем, когда-нибудь, он получит сказочную возможность передавать руку художника, его чувства. Но пока этого нет. Поэтому давайте работать руками. Хочется, чтобы все шло от сердца к руке.
Последнее. Самое для меня оскорбительное, когда по отношению к художнику употребляют слово “стильно”. Стильные декорации такого-то, стильные костюмы такого-то. Это опускание на мещанский, бытовой уровень. Я воспринимаю каждое определение “стильно” как пощечину художнику. Как представитель критического цеха должна сказать, что я никогда такого определения не употребляла. Будьте снисходительны, когда увидите эти слова в печатной прессе…
Основная наша задача, и художников, и критиков, – не терять КАЧЕСТВА. Правильно?

 
 
 
 
Материал подготовила
Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ
«Экран и сцена» № 19 за 2012 год.