В стремительно отдалившемся от нас 2006 году в спектакле “Король Лир”, в пространстве, ограниченном Давидом Боровским стеной из скрещенных наискось досок, Лев Додин размышлял, теоретизируя, над вариациями и перспективами конца – индивидов и государства. В 2023 году в тех же декорациях запустения и упадка (выпускающий художник Александр Боровский) режиссер лаконично диагностирует финал, придвинувшийся к персонажам и зрителям почти вплотную. Ожидание конца сменилось его проживанием, и трагедия, если что-то от нее и осталось, предстает отнюдь не многослойной и не многословной, и уж тем более не возвышенной, а лобовой и грубой, как намеренно прямолинеен и груб перевод шекспировской пьесы Дины Додиной. Он потребовался семнадцать лет назад для первой версии спектакля Малого драматического театра, где седобородого Лира играл Петр Семак, но оказался впору и сегодня.

Тот давний правитель Семака еще был способен на рефлексию и моменты сомнений, нынешний же в исполнении Сергея Курышева оторван от реальности и устрашает в первую очередь нераздумывающей готовностью проклясть, изгнать, вычеркнуть, расправиться и люто ненавидеть. Высокий несогбенный старик в белом балахоне и белых же шерстяных носках похож на схимника – светский акцент в аскетичное одеяние привносит длинный черный шарф, наводящий на мысль об удавке. Вердиктами и поступками этого Лира руководит не столько “призрак старости”, сколько заполонившее его сны и явь убеждение – виновны все, кто посмел оспаривать державные намерения или хотя бы пискнуть о несогласии.

Король со своим заколоченным королевством, безликими подданными и неотличимыми друг от друга дочерями-марионетками (порой их заменяют абсолютно идентичные белые ренессансные платья на вешалках, да и на отцовский гнев три сестры нарываются с не столь уж значительными вариациями), явно пребывает в жесткой изоляции, добровольно изъяв себя из большого мира. Вместо трона у Лира – складное парусиновое кресло, а вместо просторных зал – выезжающие в центр сцены черные клетушки, к тому же разделенные на еще более узкие отсеки-стойла-гробики. Из диалогов наотмашь и пафосных речей то и дело проклевывается обманчиво неприметное слово “ничего”, рефреном долбящее сознание. Приговор “из ничего и выйдет ничего”, вынесенный Корделии, Лиру предстоит прочувствовать на собственной шкуре. В самом конце спектакля он замрет у дальней стены и будет протяжно и монотонно, с характерными курышевскими интонациями, твердить: “…нет ничего, ничего, ничего…”.

Черно-белый антураж минималистского мирка, где достаточно надеть на голову капюшон, чтобы прикинуться другим человеком (именно так поступает катапультированный в принудительную эмиграцию Кент–Игорь Иванов, провозглашающий: “изгнанье здесь, свобода за границей”), тревожно оживляют красные элементы костюма Шута (Никита Каратаев), недвусмысленно обещая “кровавую развязку”. В отталкивающем королевском спутнике с алыми губами, возможно даже внебрачном сыне Лира, облаченном в штаны на подтяжках, черный котелок вместо дурацкого колпака, разные чулки и красные митенки, – подозреваешь жестокого подручного. Он бездумно и безраздельно предан своему властителю, брюзге и тирану, и явно готов на большее, нежели только распахивать перед ним двери или брать нужные аккорды на фортепиано. Когда Шут покинет действие, клавиши продолжат извлекать обрывки мелодии, поддерживая слабеющего Лира, как это происходило и в первой версии постановки. Вот уже и король сменился, и ушел со сцены жизни не только тогдашний Шут Алексея Девотченко, но и сам актер, и стремительно сгнило в государстве все, что было подвержено гниению, а клавиши по инерции еще снуют.

Доски задника прибиты так, что напоминают римское написание цифр, намекая не то на XX, не то на XXI век. Довольно быстро становится ясен масштаб атрагичности, современного провала в пустоту бесчувствия – с королевством покончено и сочувствовать здесь некому.

Новая версия “Короля Лира” Льва Додина раза в полтора короче предыдущей. Сегодняшнему миру, где вчерашний авторитет и кумир наутро не значит ничего и отправляется, словно Кент, в изгнание, а логика решений и деяний попросту отмирает, не обязательны подробности человеческих взаимоотношений. Потому, вероятно, шекспировская фраза “какое время, такие и герои”, актуальная во все эпохи, в этом спектакле МДТ разит наотмашь – ранит “так, что виден мозг“ и прочие скрученные от отчаяния внутренности.

Мария ХАЛИЗЕВА

«Экран и сцена»
№ 1 за 2024 год.