Лифт приезжает на первый этаж, и парень в потрепанном плаще выволакивает из лифта велосипед – где же еще хранить велосипеды, как не на верхнем этаже. Место, куда заехал лифт-Харон, ему сразу не нравится – «не мое». Но дверца захлопывается, лифт из-под носа уезжает, чтобы больше не вернуться за Зиловым из «Утиной охоты» БДТ. Режиссер Антон Федоров как-то между делом угадал и мой многолетний ночной кошмар – лифт, привозящий меня на чужой незнакомый этаж, откуда не выбраться, и уезжающий. Зилов застревает в этом пространстве, в котором есть сразу все: бедная квартирка, обозначенная диваном, пивнушка «Незабудка», обозначенная столиком, «водочка-водочка-водочка», обозначенная хлопком по кулаку, вокзал, где застревают поезда и потерялся мальчик Гриша Чабан (по имени актера, сыгравшего Зилова, чей отец Александр Чабан тоже играл Зилова – эта музыка будет вечной, стоит лишь заменить батарейки), свежая могила (и всех нас гроб, зевая, ждет). Над странным пространством зависло ватное, душное, подчеркнуто бутафорское облако, под ним муляжи летящих птиц: мертвых, про которых невозможно представить, что они живые, – перевертыш охотничьей формулы лакея Димы. Где-то далеко скрипят на ветру огромные корабельные сосны. Сценография, которую, как в подавляющем большинстве своих спектаклей, сочинил сам Антон Федоров, напоминает разом кинопавильон и необжитое, захламленное пространство памяти. Зилов–Чабан все ищет в нем ту точку А, из которой выехал велосипедист или вышел пешеход, и пошел не туда, и зашел не туда, земную жизнь пройдя до половины, а выход найти не может. Он-то думал, что точка Б, куда надо попасть, это утиная охота, тишина леса, позволяющая расслышать себя.

Если смотреть на спектакли Федорова как на единый мегатекст, нетрудно найти сквозные мотивы. Вот уже второй спектакль подряд, вместе с «Е-ее-ее», таким мотивом становится лес, его собственный Арденский лес, символ избавления от «не моей» жизни. Но в «Утиной охоте» и лес оказывается обманом, плоским задником тира. Чем яснее проступает неотвратимость охоты, тем больше Зилов понимает – и утиная охота «не мое». За ее романтикой, мужским адреналином охотника, встречей с первозданной природой все равно, как ни крути, стоит грех убийства. И даже если ты промазал или вовсе не поднял ружье – грех соучастия в убийстве. Невольный, но несмываемый грех.

«Зилов и Галина пережили эту драму миллион раз, прежде чем мы открыли пьесу, – говорил Антон Федоров на одном из своих редких публичных выступления в лектории “Прямая речь”. – Переживали-переживали, все тропинки взаимоотношений мужчины и женщины истоптали. И что найти в этом нового, чтобы было интересно? Этот вопрос, на самом деле, и является мотивом. Мы как-то разбираем эти буквы и приходим к тому, что в человеческих отношениях нет правды (это мое мнение). Мы столько прожили друг с другом, что как будто бы невозможно опять заговорить о том, что, мол, мне больно, потому что ты такая-то или такой-то. В этом нет правды, ни сценической, ни человеческой. Через свою слабость, странность, уязвимость персонажи, максимально далекие от условной нормы, если она вообще существует, пытаются отыскать потерянную правду».

В поисках потерянной правды режиссер Антон Федоров заходит как сталкер все дальше и дальше вглубь нашего коллективного бессознательного, общей памяти и общих фильмов, ищет формулу вещества того же, что наши сны. Чем больше этот процесс мучает и затягивает, тем больше Федоров ценит юмор, смех на репетициях, рожденные там словечки-рифмочки-прибауточки (вроде венчания в «циркве»), возникающее душевное родство с актерами (с актерами БДТ – впервые, а с кем-то уже пройдены огонь, вода и медные трубы). Память о веселых репетициях остается в актерах, они входят в опасную реку спектакля с куражом и бесстрашием. И это парадоксальное сочетание безнадежности высказывания и актерской радости составляет эликсир федоровских спектаклей.

Здесь нет мальчишки Витьки, который принес Зилову поминальный венок, – это мир без детей и без будущего. Венок приносит строгая пожилая женщина из толпы безмолвных соседей-соглядатаев-сослуживцев, которая мигрирует по сцене вслед за героями темной тучей, толпится рядом, подслушивает, подсматривает (режиссер пригласил в массовку не актеров, но современников вампиловской эпохи). У одного из них (Виктор Бавин – Очевидец) есть даже бессловесная роль то ли покойного отца, то ли альтер эго самого Зилова. Вместе с жутковатым Официантом (Алексей Винников) они образуют невидимую ось происходящего: Официант руководит действием, точно загоняет свою добычу в загон, умело расставляя силки – где надо, услужливо притащит водочки-водочки-водочки, где надо – придушит за дебош, но не до смерти, где надо – потащит на охоту, обрядившись в диковинный костюм лешего. А загадочный Очевидец видит время насквозь, как воннегутовские тральфамадорцы, и просто ждет своего Зилова.

Зилов чувствует себя лишенным собственной сути, бесконечным отражением этих известных ему и неизвестных людей. В первую очередь запоминаются женщины: хищная деловая Валерия (Варвара Павлова), легко ломающая мужа (Рустам Насыров), предающего с послушностью марионетки. Навечно пьяная в своем шатании между «Аликами» Вера (Карина Разумовская), которая кажется самой родной из всех. Хрупкая, ломкая, навсегда привязанная к своему мужу (какой там поклонник в другом городе), вытравившая из себя ребенка, жизнь, будущее Галина (Юлия Марченко). Жутковатая Ирочка (Александра Юдина) с двумя голосовыми регистрами: кукольно-ангельским, «невинным» колокольчиком и «страстным», захватническим басом взрослой ушлой бабы. Зилов тащит ее в невесты не как свою последнюю мнимую надежду, а как потенциальную бомбу, которая, может быть, снесет преграду между «не моей» и «моей» жизнью, какой бы трагичной она ни была. Доломает все окончательно. Позорнее такой спутницы уже ничего не найти.

Гамлет решал, быть ему или не быть – принять жизнь со всеми ее подлостями (а значит, и разделить с ней ответственность за то, что играешь по ее правилам) или отказаться от этой «чести», приняв страх неизвестности. И выбирал быть и действовать. Зилов из федоровского спектакля с облегчением выбрал бы «не быть», но такого варианта у него нет. Есть отчаянные попытки заработать себе небытие: вот Зилов несколько раз стреляется из подаренного фоторужья, вот он воет от отчаяния и рвоты с напяленным на голову подарком новоселу – огромной кастрюлей. А вот рыдает над другим подарком (дорогим, престижным) – головой рогатого оленя, которую Зилов обнимает, испытывая жгучее чувство вины и немного зависти – этот красавец как-то сумел «не быть».

Зилов не умеет «быть» и не может выбрать «не быть», не пройдя все круги… нет, не Ада, не Чистилища и уж точно не Рая, а какого-то безвременья, безличья, липкой смолы, из которой не выбраться. Утиная охота становится последним кругом, в нем растут мертвые сосны, падает вниз мертвая тушка, и жгучее темное солнце – софит, рентген твоей души – нещадно слепит глаза.

Ольга ФУКС

«Экран и сцена»
Июль 2025 года