2023 год – юбилейный не только для самого Московского Художественного театра и для Школы-студии МХАТ, но и для Музея МХАТ, отмечающего 100-летие.

Музей МХАТ начал свое существование осенью 1923 года выставкой к 25-летию театра; к этой выставке и за следующий год была собрана масса материалов: книг, рукописных документов, фотографий, макетов, афиш и программ, отзывов печати, мебели, личных архивов. Сотрудниками постепенно вырабатывались принципы хранения и экспозиции фондов. Внутри театра сформировалась отдельная структура – архивно-музейная комиссия МХАТ. В конце 1924 года комиссия приняла решение регулярно собираться для обсуждения текущих дел музея и принятия решений. Избранный секретарем комиссии писатель и энтузиаст театра Николай Дмитриевич Телешов (1867–1957), стоявший у истоков музейной коллекции, тщательно вел протоколы заседаний. Эти протоколы, бережно сохраняемые в музее, – неисчерпаемый источник самых неожиданных сведений о жизни Художественного театра, его музея, эпохи. В них интересно буквально все: стиль, элегантно балансирующий между официальной формальностью и живым языком людей, обдумывающих главное дело своей жизни; непросто выстраивающиеся отношения музея с Художественным театром, который сотрудники, конечно, неизменно писали с большой буквы – Театр; и то и дело сбивающаяся аббревиатура – МХТ или МХАТ (звание академического присвоено театру в 1919 году); детальные описания помещений музея и обстоятельств функционирования уникальной организации внутри театра; красной нитью проходящая через протоколы тема недостаточности денежного содержания музея, неопределенности его финансовых оснований.

Предлагаем читателям выдержки из этих протоколов, относящиеся к первым годам работы Музея МХАТ.

16 апреля 1925 г.

Ввиду открытия выставки Музея, назначенного на завтра, 17 апреля в 5 часов вечера, единогласно постановлено следующее:

Приглашенные гости собираются в нижнем фойе Театра. К ним обращается П.А.Подобед с вступительным словом о значении выставки и приглашает всех собравшихся перейти вниз, в Музей. На входной двери выставки будет помещена лента, преграждающая вход, которую и разрежут ножницами почетные посетители: В.И.Немирович-Данченко и К.С.Станиславский.

Сотрудники Музея находятся внутри комнаты, каждый на своем определенном месте, в ожидании входящих.

В 4 комнате открывается стол для подарков на открытие выставки, которые частично уже поступают, а также ожидаются.

От Т.Л.Щепкиной-Куперник получено около тысячи писем к ней артистки Н.С.Бутовой и тетрадь воспоминаний о Бутовой. От А.Л.Вишневского фотографии, от О.Л.Книппер рукопись А.П.Чехова, от Менделевича бюст его работы артиста Вахтангова и др.

 

28 апреля 1925 г.

Прежде чем приступить к программе заседания, Подобед П.А. обращается к сотрудникам с просьбой: приготовить списки тех подписей ко всем экспонатам, которые необходимы, чтобы посетители могли обходиться без гида. Затем зарегистрировать все предметы выставки и внести в инвентарь и на карточки, чтобы составить карточный каталог выставки. Кроме того, все лишнее, оставшееся невыставленным, унести кверху, в макетную, и разложить по местам, в соответствующие папки и картоны. В самой же макетной хранящимся музейным материалам придать возможный внешний порядок. Несмотря на строжайшие противопожарные меры, принятые Театром, возможность возникновения пожара все-таки остается не исключенной, и была бы невознаградимой потерей утрата или порча предметов музейного значения, рукописей, писем, рисунков и т.п. Казалось бы, хранить такие предметы внизу, в помещении выставки, под сводчатым потолком, менее рискованно, чем вверху, возле чердачного помещения, обычно страдающего при пожарах в первую очередь.

Азьян М.К. предлагает ввиду цельности Музея перенести из верхнего фойе, где публика никогда не бывает, так как зал занят под репетиции, все юбилейные материалы по 10- и 25-летию Театра как вещественные доказательства успеха и уважения к Театру и разместить их в 4 комнате выставки, остающейся пока свободной и занятой материалами лишь временными; сюда же перенести и материалы по поездкам (гастролям) Театра как в России, так и за границей. Верхнее же фойе обратить в библиотечный зал, что не помешает ему оставаться помещением для репетиций. Выставка показала, что делал Театр за время своего существования; юбилейные же подношения и адреса показали бы собою оценку этих деяний; материалы по поездкам тоже подтвердили бы эту оценку, особенно поездки заграничные, благодаря которым Театр приобрел мировую известность и значение. Все это было бы интересно и кроме того внесло бы разнообразие для выставки; характер комнат не повторялся бы, как это неизбежно случится, если 4 комнату снова будем занимать постановками пьес наподобие 3 комнаты, увешивать стены открытками, всем известными. Всего поставленного в Театре все равно не выставишь, всех его пьес не покажешь, а занять комнату таким же материалом, каким уже занята одна комната, и предъявить каких-нибудь 5 пьес – вовсе не так значительно, как показать материалы еще не использованные по поездкам и юбилеям.

Телешов Н.Д. рекомендует при вопросе о заполнении новых комнат материалами не забыть, что одним из очень важных явлений в жизни и деятельности Театра было возникновение и процветание его пяти Студий, четырех драматических и одной музыкальной. Обращение Первой студии во Второй Художественный театр и постановка “Анго”, “Лизистраты” и др., заполнявших два сезона, пока основная группа артистов гастролировала в Америке, – не может быть не показана на выставке. Это история Театра, и ее не исключишь. Кроме того, не мешает вспомнить и тот материал, веселый и остроумный, который фигурировал на знаменитых капустниках Театра, в “Летучей мыши”, и просто имеется в архивах разных лиц и артистов в рисунках и панно талантливых художников, близких друзей Театра. Все это, по счастливому выражению покойного Бурджалова, основателя нашего Музея, составляет “нашу улыбку”, которой, как показал опыт прошлогодней выставки, все артисты и публика очень интересовались. Я не настаиваю на своем предложении, но прошу не забывать, что такой материал у нас имеется, и что показать его я не считаю лишним. Кроме того, было бы полезным выставить материалы библиографические, коллекцию афиш и программ.

П.А.Подобед возражает Азьяну, находя, что заполнение комнат постановками, т.е. макетами, фотографиями, рисунками и др. материалами, рисующими искания артистов, их волнения, ошибки и достижения, значительно интереснее материалов юбилейных, на три четверти неискренних и преувеличенных. Надо дать такой материал на выставке, чтобы сюда приходили не только обозревать, но и учиться.

М.К.Азьян отстаивает свой взгляд: целая комната уже занята такими постановками; музей – показатель того, что было; на выставке надо заполнять пробелы, а не повторяться.

Ввиду того, что заполнение комнаты материалами предстоит не в ближайшее время, решено отложить этот вопрос и всем сотрудникам обдумать его и представить свои соображения на одном из будущих заседаний.

Собираться решено каждый вторник в

4 1/2 часа хотя бы на несколько минут, если не будет вопросов значительных.

Июль месяц считать свободным для всех сотрудников и Музей закрыть.

В течение лета один будний день в неделю, ближайший к воскресенью, сделать свободным от работ.

Впредь до каникул установить для каждого сотрудника день, когда он дежурит по выставке и показывает ее посетителям, между 2 и 6 часами, кроме праздников.

19 мая 1925 г.

Выясняется, что надписи к витринам и экспонатам выставки вчерне готовы, хотя и не все, но приглашать каллиграфа уже возможно. Подготовка карточного каталога также производится. По поводу перенесения вниз музейных материалов еще не выяснено, что именно следует переносить в первую очередь как наиболее ценное.

Подобед П.А. указывает на некоторую небрежность хранения материалов. Так, например, на временной выставке по Музыкальной студии, в день 5-летия ее, 16 мая, фотографии по “Анго” были загрязнены, имели вид нехороший, в некоторых местах проткнуты кнопками. Желательно в дальнейшем ни булавками, ни кнопками фотографии не протыкать и держать их в коробках, чтобы не пылились.

27 мая 1925 г.

Маторина Р.П., не возражая против протокола № 6 и того места в нем, где говорится о фотографических снимках по Музыкальной студии, небрежно хранящихся в Музее и запачканных, обращает сегодня внимание Собрания на 23 фотографии, действительно захватанные, с легкими пятнами на полях; это и есть те самые 23 фотографии, которые, по распоряжению Правления, были выданы из Музея для репродукции. Только эти 23 штуки и вернулись загрязненными; все же остальные фотографии по той же Музыкальной студии остаются до сего дня вполне чистыми, в чем предполагается убедиться по натуре, и снять с Музея упрек в небрежном хранении.

Из этого примера, а также и из некоторых иных, Собранию становится ясно, к чему приводит выдача музейных предметов в чужие мастерские во временное пользование. Как подтверждает опыт, нередко взятые вещи возвращались в музей запачканными, иногда попорченными, а иногда и вовсе не возвращались, особенно открытки и фотографии из редакций газет и журналов. Желательно поэтому не выдавать никому на сторону ничего из музейных коллекций, а в случае надобности в копиях, фотографировать тут же в Музее, или вообще не выходя из стен Театра. Указывалось также на эскизы-оригиналы к пьесе “Елизавета Петровна”, которые вернулись из мастерских в крайне дурном состоянии, почти в виде хлама. Поэтому желательно в будущем принять меры к обеспечению рисунков от порчи при работе по ним в мастерских, путем ли закрытия их слюдой, или применением какого-либо иного способа, о котором надо собрать сведения у художников в других театрах.

 

25 сентября 1925 г.

П.А.Подобед сообщает, что сумма, отпущенная на содержания Музея, в нынешнем сезоне крайне незначительна, что те 2 места в Театре, которые в прошлом году продавались в пользу Музея, также отпали, что “Кинопонедельники” в зале Второй студии, дававшие Музею известный доход, пока не разрешены в пользу Музея. Таким образом, средства Музея ограничены настолько, что являются недостаточными для каких-либо приобретений и устроений, кроме самых необходимых. Поэтому придется остановиться на мысли о взимании платы за вход в Музей с вечеровой публики Театра; кроме того открывать Музей для платных посетителей и экскурсий 2 раза в неделю, с 2 до 6, установив дежурство сотрудников для дачи объяснений; по вечерам же во время спектаклей следить за Музеем будут служители, которых надо немедленно приучить давать объяснения экспонатов.

24 октября 1925 г.

Старинная мебель театра

Заслушано предложение К.С.Станиславского, сообщенное Е.В.Калужским, – передать Музею МХАТ заботу о сохранении стильной и старинной мебели, принадлежащей Театру, а также других вещей музейного значения. Сейчас все это находится в бутафорских вместе с бутафорскими вещами. Желательно под наблюдением членов Музея отобрать и зарегистрировать все эти вещи, убрать их в особо отведенное Театром помещение, от которого ключ будет находиться в Музее.

Постановлено: принять предложение в том случае, если отведут особое помещение, так как на площади Музея совершенно нет места для хранения громоздких вещей. Вещи принять по описи.

13 февраля 1926 г.

Подобед П.А. спрашивает: что, по мнению Музея, войдет на эту выставку, какие пьесы и по какому плану? Что вообще должно обнять эти две комнаты. Не следует ли считать обязательным мнение В.И.Немировича-Данченко, высказанное им в беседе при открытии Музея, когда он на перечне пьес, шедших в МХТ за 25-летний период, отметил так называемые “праздники” Театра, т.е. пьесы, имевшие значение достижений Театра. Среди этих пьес находятся те, которые публика не приняла, но они, тем не менее, остаются для самого Театра достижениями и потому – праздниками. Вот эти “праздники” и следовало бы представить на выставке и считать это задание для Музея обязательным, так как не Музей должен сказать деятелям и созидателям Театра “Вот каковы ваши достижения”, а деятели Театра через Музей вправе сказать всем: “Вот наши достижения”.

Азьян М.К. напоминает слышанное им от К.С.Станиславского при его посещении Музея: “Вы выставили здесь то, за что нас хвалили, а за что бранили нас, этого не показали”. Поэтому он задается вопросом, не следует ли на выставке среди многих достижений показать и какую-нибудь незадачу.

19 октября 1926 г.

Третьяков В.В. рекомендует возбудить вопрос о постановке в один из понедельников пьесы “Дни Турбиных” в пользу Музея. Это сразу вывело бы Музей из экономического затруднения. Возможно, что к этому отнесутся сочувственно не только участвующие артисты, но и рабочие сцены, как к поддержке культурного начинания.

Собрание, не уверенное в благополучном разрешении этого вопроса со стороны профсоюза, также и Дирекции, хотело бы отнестись к возбуждаемой просьбе с возможной осторожностью и считает за лучшее сначала прозондировать почву, чтобы не получить официального отказа.

Постановлено обратиться в Дирекцию за разрешением для Музея продавать фотографические портреты артистов, главным образом, “стариков”, о которых Музей все время запрашивается. У нас есть негативы и открытки Кузьмина, и хотя нет запрещения, но нет и разрешения обратить эти статьи в доход Музея.

Выработан текст объявления, приглашающего 27 октября, в день годовщины Художественного театра, посетить Ново-Девичий монастырь к 10 часам утра, чтобы почтить память скончавшихся артистов МХТ. Заказать в монастыре панихиду поручено Е.П.Аслановой.

От предложения А.А.Бахрушина передать Музею МХАТ оригинал барельефа для могильного памятника М.Г.Савицкой работы Веры Поповой, из гипса на железном каркасе, ввиду огромного размера и веса доски и неимения в Музее свободного для этого места, отказаться, выразив Бахрушину благодарность за предложение.

6 ноября 1926 г.

Телешов Н.Д. информирует, что временная выставка по пьесе “Дни Турбиных”, открытая в Музее в комнате № 4 с 5 октября по 5 ноября, закрыта, что в продолжение месяца ею живо интересовались молодые актеры, а также сторонние посетители. В настоящее время некоторые фотографии переносятся в фойе на продолжительное время.

21 февраля 1928 г.

Архив В.И.Немировича-Данченко.

Телешов Н.Д. сообщает, что от Владимира Ивановича поступило распоряжение, переданное через его секретаря С.Л.Бертенсона, о том, что нашему Музею предстоит выдать из личного архива Вл.Ив. материалы, имеющие отношение к М.Горькому, на временную выставку в залах Библиотеки имени Ленина по поводу юбилея Горького, как то: письма, фотографии, автографы и проч., с тем, чтобы Музей озаботился получить эти вещи обратно по окончании юбилейной выставки. Кроме того, Вл.Ив. выразил желание передать в Музей имени А.П.Чехова из своего архива все те материалы, которые характерны для него как литератора периода, предшествовавшего возникновению Художественного театра. Таковые предметы намечены к передаче в собственность Чеховского музея.

Доводя об этом до сведения Архивно-музейной комиссии, Телешов говорит, что им были сделаны попытки склонить В.И. не дробить своего архива по разным музеям, а сосредоточить весь материал в каком-либо одном месте, чтобы предстать перед историей во весь рост. Таковым центральным местом мог бы быть только Музей МХТ, т.к. нигде не может быть такого обильного материала, как здесь, ибо помимо личного архива у нас огромный театральный архив, и вряд ли какой иной музей отнесется так бережно к его архиву, как наш; кроме того, во всяком ином музее личность Вл.Ив. может занять более или менее рядовое место среди других выдающихся писателей, тогда как здесь он будет всегда, как основатель Театра, на первом месте, всегда рядом с К.С.Станиславским, согласно их историческому значению. Но с такими доводами В.И. не согласился, по словам Бертенсона, и решил, что личность его как писателя домхатовского периода должна быть представлена в Чеховском музее, и о своем согласии он уже написал заведующему Музеем Чехова. Конечно, все это не может нас радовать, однако положение это имеет для нас скорее принципиальное, чем практическое значение, т.к. среди имеющихся у нас материалов едва ли найдется десяток объектов, подлежащих изъятию, т.к. своего литературного багажа В.И. нам не передавал до сих пор. Печально только то, что мы теряем надежду получить этот писательский архив со временем, если он только вообще цел. Что же касается только что подобранной и выставленной в нашем Музее коллекции изданий пьес, романов и рассказов В.И., то эта коллекция состоит из книг, частью принадлежавших ранее Театру и частью пожертвованных в собственность нашего Музея Екатериной Николаевной Немирович-Данченко. Книги эти передаче в иные музеи, несомненно, не подлежат, и образ писателя Немировича-Данченко, домхатовского периода, у нас сохранится в Музее в этих изданиях.

 

1 марта 1928 г.

Записи граммофона

Телешов Н.Д. сообщает: не однажды возникал в Музее вопрос о записи на граммофонные пластинки голосов наших руководителей Театра и наших артистов. Пять лет тому назад, когда впервые на юбилее МХАТ в Музее заговорили об этом, нельзя было и думать об осуществлении этой мысли; она оставалась только в идее, т.к. революционная разруха была еще достаточно велика. В дальнейшем, приблизительно год тому назад, явилась первая возможность и были начаты первые переговоры с частным предпринимателем, но разговоры эти ничем не кончились: после второй беседы предприниматель исчез. Нынешней осенью явилась иная, более серьезная возможность, которая в настоящее время уже вылилась в прямое предложение. Не далее как вчера Телешов имел продолжительную беседу с Элинсоном Наумом Осиповичем, представителем Муз-преда (Государственного Музыкального треста).

Элинсон правильно поставил вопрос: если запись нужна Музею исключительно для его интересов и будет составлять его собственность, и характер наговора артистов будет исключительно интересным одному Музею или Театру, то такая запись обойдется довольно дорого. Но если наговор будет артистическим исполнением какой-либо роли, и если пластинки эти поступят в продажу, то тогда не Музей будет платить Музпреду, а наоборот – Музпред заплатит артистам соответствующий гонорар. На это Телешов ответил, что он мыслит запись именно такую, которая давала бы ясное представление о мастерстве артиста, о его голосе, манере говорить – чтобы слушатель мог чувствовать присутствие живого артиста, как бы говорящего со сцены. Надо надеяться, что такие наговоры артисты согласятся допустить до широкого распространения. А если пластинки поступят в продажу и Музпред будет на них зарабатывать, то естественно, что артисты должны получать за наговор известный гонорар, по предварительному условию. Музею же следует выговорить какой-то процент или вообще какой-то профит.

Элинсон предложил назвать имена артистов, чьи голоса желательно записать в первую очередь. Телешов назвал имена народных и заслуженных артистов нашего Театра, а именно: Станиславский, Немирович-Данченко, Качалов, Москвин, Книппер, Лилина, Раевская, Александров, Вишневский, Грибунин, Леонидов, Лужский. Всего 12 человек. На это Элинсон заметил, что в первую очередь он мог бы пустить не больше половины, т.е. человек 6. Во вторую очередь остальных. Он надеется, что к дню юбилея Театра пластинки уже будут готовы и Музей сможет их демонстрировать.

 

Бюст Станиславского

Скульптор С.Д.Меркуров сообщил Телешову, что бюст Станиславского вчерне почти готов. Но необходимо проверить его по натуре. В мастерскую около Измайловского зверинца Станиславский вряд ли поедет, поэтому Меркуров предлагает привезти бюст в Театр и дать ему комнату для работы дня на два. Необходимо только обеспечить присутствие Станиславского на час или полтора. Больше он его беспокоить ничем не станет. Но эта проверка необходима. По этому поводу Телешов говорил уже с Р.К.Таманцовой и предлагал комнату в Музее, где хороший свет и полная изоляция от посторонних. Необходимо еще раз напомнить Таманцовой и просить ответа для сообщения Меркурову.

2 апреля 1928 г.

Уничтожение объектов музейных коллекций

Телешов Н.Д. читает составленный акт:

“В субботу 31 марта, около 4 ч. дня, в Музей МХАТ вошла артистка Театра Л.М.Коренева и заявила о желании видеть фотографию свою в роли Наташи из пьесы “На дне” Горького. Ей был раскрыт музейный альбом, где собраны фотографии всех артистов в различных ролях за все время существования Театра, т.е. почти за 30 лет. Указывая на упомянутый снимок, Л.М.Коренева стала упрекать сотрудников Музея в том, что они хранят неприятное ей изображение без ее согласия и просила уничтожить этот снимок. Заведующий Музеем на это заметил, что снимок, по его мнению, не содержит ничего обидного или неприятного для артистки; он из самых обыкновенных снимков – не плохой и не хороший, – но он интересен как факт исполнения Кореневой определенной роли в определенной пьесе. Иного снимка не существует, и протестовать против хранения такого снимка видимых причин нет. Кроме того, снимок как предмет был передан в свое время не лично ей, Кореневой, а поступил по списку среди многих иных предметов, от Р.К.Таманцовой, в качестве театрального имущества. Поступление его зарегистрировано, снимок имеет свой номер и внесен в инвентарь Музея, а потому принадлежит Музею на правах его собственности, и может быть изъят из коллекций Музея только по особому акту, подписанному лично Директором Театра, – служащие же Музея не имеют права своею властью уничтожать музейное и театральное имущество. Не желая однако вызвать в артистке неприятного чувства к Музею, Заведующий предлагал: положить сейчас же снимок в особый конверт и сделать на конверте надпись: “Фотография не подлежит ни опубликованию, ни обозрению посторонних лиц”. Если и на это не последует согласия, то остается способ, о котором уже говорилось, т.е. подать просьбу Директору Театра об изъятии из коллекций этого снимка, составляющего театральное имущество. Если Директор согласится на такое изъятие, ничем, в сущности, не вызванное и не оправданное, то Музей выдаст снимок указанному Директором лицу, а иначе самовольное уничтожение Музеем дара, полученного от третьего лица, помимо превышения Заведующим власти, было бы принципиально недопустимым явлением, дискредитирующим Музей в глазах дарителей, и могло бы повлиять на приток пожертвований. Однако Л.М.Коренева не была согласна ни с чем иным кроме немедленного уничтожения снимка, считая, что хранение его в коллекциях Музея является “насилием над личностью артиста”, и быстрым движением залила снимок чернилами. Правда, после этого она извинялась за свой поступок и пыталась стереть платком с альбумина чернила, но фотография была уже безнадежно испорчена”.

Выслушав акт о печальном происшествии, которому все сотрудники были свидетелями, постановили: испорченный снимок вместе с копией акта убрать в папку “Инциденты” при отделе Внутренней жизни Театра, а в Инвентаре сделать соответствующую отметку. На будущее же время, во избежание повторений подобных случаев, иметь особую осторожность при показывании портретов и по возможности реже прибегать к раскрытию альбомов.

Архив Музея МХАТ

Публикация Марии ЛЬВОВОЙ

«Экран и сцена»
№ 19-20 за 2023 год.