Когда в стране часть населения мучительно решает, куда и как бежать, а остающиеся – как выжить в условиях, ничем не напоминающих привычные, драматургия не может остаться в стороне – она и не осталась сто лет тому назад. Пьесы, изучающие многие интересные стороны жизни 1920-х годов, сегодня очень востребованы театром – только в Москве “Мандат” Николая Эрдмана поставили в этом сезоне Сергей Женовач и Владимир Панков, “Самоубийца” того же автора появился в афише Театра имени Евг. Вахтангова, а “Бег“ Михаила Булгакова идет теперь в трех театрах столицы.

Евгений Писарев этот сезон в Театре имени А.С.Пушкина посвятил Булгакову – вместе с Федором Левиным поставил “Багровый остров”, а под занавес выпустил “Зойкину квартиру”. Роднит две пьесы сюжет о вторжении некоей недоброй силы – в театр с цензурой в первом случае и в жизнь как таковую во втором – и о кульбитах, которые люди начинают вытворять, надеясь спасти спектакль в первом случае и свое будущее во втором.

“Зойкина квартира” красива в старомодно роскошном смысле. Зиновий Марголин построил сходящиеся к заднику пол и потолок – получилась щель; раздавленный внешним нажимом прежде благополучный дом, снизу вздыбленный и сверху сплюснутый. Но эта щель сохраняет лишь часть признаков прежней роскоши – дорогой паркет, хрустальная люстра, диван и рояль. А приметы стронувшегося с мест бытия как бы наступают на это собранное в щепоть пространство – с авансцены лезут к нему буржуйка и чугунная ванна, с потолка свисает мигающая голая лампочка. Лишь потом, во втором действии, иллюзия былого, которую сотворит хозяйка квартиры Зоя Пельц, заиграет на потолке проекцией утраченной лепнины.

Мария Данилова одела героев с изысканным шиком – они выглядят как завсегдатаи парижского кабаре в нарядах черно-серебряного блеска. Они явно себя таковыми и ощущают, но вот беда – они в советской Москве, откуда чают выбраться любыми путями, как из щели, куда их загнали обстоятельства. Виза, валюта, граница – все эти слова так понятны сегодня зрителю.

Зоя Пельц в исполнении Александры Урсуляк – прямая, строгая, на шее черных четок ряд, жесты отточены, позы картинны – мундштучок, каблучок, горжетка, резкий взгляд из-под шляпки. Это женщина в лихорадке позднего цветения, она одержима и потому сосредоточена и устремлена к цели, как пуля. Предмет ее одержимости – молодой любовник, а цель – вывезти его отсюда, где он так страдает, за границу. Здесь сыграна любовь, самозабвенная, болезненная, жалеющая: как она хлопочет добыть ему дозу “лекарства”, как по-матерински ласкает его больную голову, как готова буквально на себе его вынести – в одной из сцен ее Павлуша ложится навзничь ей на плечи, раскинув руки, и она не теряет прямизны осанки и острого блеска в глазах. Зоя слишком роскошна для здешних обстоятельств места и времени, у Урсуляк она не бандерша, а осколок прежней жизни, дама из бывших, наделенная умом, хваткой и волей. Красивая острой драматичной красотой немого синема, со сжатым алым ртом на бледном лице, с мгновенными реакциями и напряжением скрученной пружины, она всей сутью своей конфликтует с советской реальностью. Кажется, и не будь Павлуши, она бы так или иначе вступила в игру-схватку с оскорбляющей ее действительностью.

Ее возлюбленный Обольянинов у Александра Дмитриева – очевидный аристократ. В комичной сцене абстинентной ломки он почти бескостно пластается по сцене в немыслимых позах, но дальше сквозь эту краску смешного ничтожества у него проступает тихая драма человека безвольного и беззащитного, у которого все отнято, и наркотики – его сознательное самооглушение. Конечности плавают, как водоросли, удвоенные взмахами боа; вскрики-всхлипы “Я не тапер!” – это верность себе из последних сил. Весь в прошлом и все в прошлом – от Ниццы до стихов и музыки. Изящество в нем соединяются с сознанием обреченности, и усталая брезгливость, с которой он замечает вломившимся с арестом: “К смокингу ни в каком случае нельзя надевать желтые ботинки” – его способ сохранить остатки достоинства. Черные туфли, разумеется, тут же стянут с него, переглянувшись, трое чужаков.

Он трогателен и печален, как Пьеро, и то, что перед нами классический треугольник при сильной, умной и жесткой Коломбине, подчеркивает явление Арлекина-Аметистова. Молодому артисту Александру Кубанину выпала непростая задача – комическая роль при его героической типажности. И это получилось: его Аметистов – великолепный образец самца с чутьем и сноровкой: ловок, энергичен, в меру подобострастен, в меру хамоват и пронырлив. Материализуется он при запахе поживы дурного толка, когда Зоя намеревается торговать живым товаром под прикрытием ателье, и атмосфера тайного борделя – живительная для него стихия. Его, явившегося в обносках, Зоя в сверкающем платье собственноручно отмывает в ванне – и он, жалостно повествуя о своих мытарствах, лукаво наслаждается, протягивая ей то ногу, то руку. Явный простолюдин по сравнению с изысканным Обольяниновым, он куда более живуч и неуловим. Услужливой припрыжкой кружит вокруг гостей, щеголяя новыми ботинками и белой манишкой, скучает разве что по пиву и картам и мгновенно исчезает, унюхав опасность.

Гусь-Ремонтный Владимира Майзингера – чистый шарж на негнущегося от собственной значительности советского чинушу. Это не нэповский энергичный деятель треста, это матрица всех будущих гранитных держиморд, заготовка для памятника. Живое чувство к женщине у него наименее правдоподобно, кажется, что лишь препятствие своим хотениям и заставляет его Гуся багроветь и таращить глаза.

А еще по квартире тенью бродит не замечаемый никем персонаж – седая дама (Инна Кара-Моско) словно пытается встроиться в новую жизнь старых стен. Это привидение из прошлого, которому нет здесь места, а оно упрямо скользит между пока еще живыми.

В спектакле подчеркнута условность, небывалость, карикатурность сюжета и героев. Здесь трагический декаданс мешается с нэповским шиком, но через эту смесь сквозит инферно грядущего. Оно подано иронически, но явственно в виде преисподней – вздымающиеся на первом плане планшеты, из которых вырывается словно бы не пар китайской прачечной, а адский дым. Китаец Газолин – порождение этих глубин, чужеземный злодей, влюбленный в горничную Манюшку (отличная комическая роль Елизаветы Кононовой), наркоторговец и убийца – вышел у Никиты Пирожкова хитрым и опасным, героем страшной сказки, бесом с пластикой шаолиньского монаха.

Свет Александра Сиваева и музыка Павла Акимкина создают все мрачнеющий и мрачнеющий мир. Даже парад-алле девиц перед клиентами, сыгранный с веселой и злой лихостью, выглядит макабрически, там мертвецки пьяный мало отличим от убитого, а натужно веселящиеся – от отчаявшихся. Отчего-то всем тошно в новых условиях, от которых прячутся в тайный разгул, как в нору, и никто не хочет и не может тут оставаться – наверное, что-то случилось. Никто никуда не уедет, конечно, и их даже жаль – за крушение последних надежд.

А кто же те стражи законности, кто должны противостоять упадничеству и пресечь преступные затеи Пельц? Председатель домкома Аллилуйя у Сергея Миллера как снулая рыба, узкий, в глухом сером френче, с бегающими глазами, скользок и вертляв. Угрозы сочетает с лебезящей алчностью, спешит урвать свое и полагает совершенно естественным и врать, и заставлять врать других; при явлении тех, кто очевидно сильнее, едва не теряет рассудок от страха. Власть в его лице – органическая часть криминала. Но если он скорее гадок, то трое в сером всерьез пугающи. Эти безликие слуги закона на самом деле просто представляют куда более могущественную группировку, чем доморощенные сутенеры, и вызывают невольные ассоциации с теми их коллегами, кто врывались в дома, потроша перины и животы, уводя домочадцев от рыдающих близких. К этому отсылает и финальная сцена, поставленная уже безо всякого юмора. Отчаяние, с которым в финале Зоя кричит Обольянинову, вырываясь из держащих рук: “Я не брошу тебя в тюрьме!” – говорит о страшной реальности, вторгающейся в жизнь, чтобы смять и разорвать ее.

Булгаковские герои, над которыми привычно едко иронизировать, здесь вызывают сочувствие, а их оппоненты – явную антипатию. Смешная зойкина авантюра не разгромлена, а, кажется, экспроприирована и может быть развернута крепкими ребятами в сером уже без дилетантов.

Наталья ШАИНЯН

«Экран и сцена»
№ 13-14 за 2023 год.