“Сон в летнюю ночь” Искандэра Сакаева на сцене Государственного Русского Драматического театра Удмуртии – новая возможность для ижевского зрителя обратиться к одной из любимейших шекспировских комедий и услышать ее в “авторском варианте”, включающем в себя переводы Н.Сатина, М.Лозинского и Т.Щепкиной-Куперник. Предощущение чуда не покидает пришедшего на спектакль с того самого момента, когда в его руках оказывается пожелтевший от времени и перевязанный холщовой нитью свиток программы. Однако с первых минут зритель окажется погружен скорее в сумрак, нежели в феерию. Комедия Шекспира решена в мистериально-трагедийном ключе, режиссер полностью отошел от сказочного действа. Трансформация комедии в трагедию – тревожный симптом, указывающий на крайнее неблагополучие сегодняшнего мира. Впрочем, ощущение тайны, опасности сопровождает множество шекспировских пьес, призванных “судить о скрытой сущности вещей”. Неудивительно, что многие исследователи продолжают видеть в пьесах великого драматурга, в том числе “Сне в летнюю ночь”, тайный шифр, за которым скрываются сложнейшие интриги современного Шекспиру общества. Вряд ли Искандэром Сакаевым был задействован этот план, хотя уже жанр спектакля – “театр военных действий” – отсылает к идее особой режиссерской стратегии и тактики, которые необходимо разгадать зрителю.

Сферическое пространство шекспировского “Глобуса” заменено режиссером на черный квадрат, пустое пространство сцены уподоблено черному ящику. Эта всемирная пустота одновременно восходит и к Елизаветинскому театру, как известно, не знавшему декораций, и к спектаклю Питера Брука, поставившему “Сон” на абсолютно белой сцене (в скобках отметим, что отсылки к творчеству европейского режиссера-реформатора проходят через весь спектакль). Искандэр Сакаев воссоздает на сцене то, что можно назвать пространством воображения. В истории человеческой культуры пустота всегда была мощнейшим механизмом порождения смыслов (не случайно “Черный квадрат” Казимира Малевича родился именно на театральной сцене).

Знаменитые слова Петрония, начертанные на фронтоне “Глобуса” (“Totus mundus agit histrionem” – “Весь мир лицедействует”), обретают в ижевском спектакле буквальный смысл. Еще до начала действия несколько актеров располагаются на сцене (впоследствии они окажутся труппой актеров-ремесленников, разыгрывающих историю о несчастной любви Фисбы и Пирама). Вынесенная за пределы спектакля мизансцена являет собой застывшую композицию. Режиссер при этом добился не только ощущения “геометрии сцены”  (пересекающиеся в строгом рисунке копья в руках актеров подчеркивают ее), но и эффекта смещенной точки зрения. Находясь под пристальным взглядом актеров, зрительный зал превращается в театральную площадку, граница, отделяющая зрителя от лицедея, оказывается крайне условной. Принципиальное не различение между субъектом и объектом зрелища порождает ощущение призрачности мира. Чувство призрачности усиливается и благодаря действию световых коридоров, которые рассекают черную плоскость сцены и придают ей многогранность.

Итак, режиссер разворачивает на сцене “театр военных действий”. До конца спектакля даже хорошо знакомый с сюжетом пьесы зритель не подозревает, какая интрига разворачивается на его глазах. Только по окончании действа становится понятно, что режиссер вел скрытую игру. И здесь нелишне вспомнить истину об обманчивости человеческого зрения, скользящего по поверхности вещей, но редко проникающего в их суть. В этой связи интересна та функция, которую выполняет в ижевском спектакле свет. Направленный на зрителя, он призван не осветить, а затемнить действо (действие света усилено настолько, что он переходит в свою противоположность – тьму). Прежде всего, речь идет об ослеплении любовью, восходящей к рассуждениям Лукреция. Как в одном из своих сонетов писал сам Шекспир: “Любовь слепа и нас лишает глаз. / Не вижу я того, что вижу ясно”. Однако слепа не только Титания (Елена Мишина), увидевшая в Основе-Пираме-осле (Николай Ротов) предмет своего вожделения, слеп каждый, сидящий в зале. Прозрение наступает в финале, когда Ипполита со слугами выносит на авансцену большие узлы с кровавыми пятнами и бросают их в сторону зрителя. В одно мгновение волшебная феерия превращается в кровавую мистерию.

Однако не тема человеческой слепоты всего более занимает режиссера. Главной пружиной действия становится противоборство мужского и женского начал. Спектакль выстроен в соответствии со строгой симметрией: финальные сцены зеркально отражают начальные. “Сон в летнюю ночь” начинается с монолога Тезея (Игорь Тиняков), празднующего свою победу над Ипполитой. Вся первая половина шекспировской пьесы утверждает безусловное первенство мужской воли, женское начало здесь является претерпевающим: повержена гордая Ипполита, страдает от неразделенной любви Елена (Екатерина Воробьева), теряет своего возлюб-ленного Гермия (Дарья Гришаева). Финальные сцены контрастны по отношению ко всему предшествующему действию – три амазонки торжествуют свою окончательную победу над Тезеем, Лизандром (Константин Феоктистов) и Деметрием (Антон Петров).

Шокирующий финал – главная загадка спектакля. Какую смысловую нагрузку несут окровавленные белые узлы? Идет ли здесь речь о действительном убийстве, или Ипполита демонстрирует следы первой брачной ночи трех пар? Участником смертного или свадебного пира становится сидящий в зале зритель? Отметим, что режиссер искусно уходит от однозначной интерпретации развязки. Да и сам пир в истории человеческой культуры неразрывно связан как с семантикой жизни, так и с семантикой смерти. Вопросы остаются открытыми, после просмотра не отпускает тревожное чувство сна, перемешанного с фрагментами реальности.

Образ Шекспира безжалостно эксплуатируется режиссером. Символично, что воспроизведенное на программе и афише изображение Шекспира являет собой коллаж: узнаваемый портрет составлен из сотни маленьких портретов. Действительно, мы имеем дело с многочисленными мифами о Шекспире, из которых и складывается образ одного из самых загадочных европейских драматургов. Шекспировский портрет становится полноправным участником развернувшегося действа. Не расстается с огромным фолиантом с портретом Шекспира Пигва (Ирина Дементова); на груди у Основы красуется татуировка с изображением Шекспира. В спектакле задействован люк, на крышке которого – также облик великого драматурга. Следует вспомнить, что в елизаветинском театре люк символизировал связь с преисподней. Любопытно и то, как обыгрываются в спектакле копья. Знак копья – это не только священный знак, соотнесенный с кельтской мифологией, которая, как известно, лежит в основании “Сна в летнюю ночь”. Само имя создателя комедии связано с этим знаком, поскольку иногда переводится как “потрясающий копьем”. Образ и имя Шекспира входят в саму ткань спектакля, одновременно возвышаемые и пародируемые.

“Сон в летнюю ночь” Искандэра Сакаева интересен, прежде всего, публике, небезразличной к истории театра. Второстепенный для пьесы сюжет репетиции в лесу получает на ижевской сцене особое звучание. Репетиция “трагической комедии” становится великолепной пародией на нравы современного театра.

Режиссер пошел по пути обнажения театральных приемов. Уже в программе сказано, что в пластической партитуре спектакля воспроизведены элементы биомеханических этюдов Вс.Мейерхольда “Бросок камня”, “Удар кинжалом”, “Пощечина” и “Выстрел из лука”. На протяжении спектакля зритель видит явные и скрытые отсылки к творчеству великого режиссера. Даже костюмы главных героев решены в супрематическом ключе (художник Наталья Кузнецова), в результате чего герои напоминают механистичных кукол. Вообще, эстетика начала ХХ века чрезвычайно близка авторам постановки. Вслед за английским режиссером Питером Бруком в спектакль введены акробатические номера. Ижевские актеры не только успешно выполняют сложнейшие акробатические этюды, но и жонглируют. Роли Тезея/Оберона и Ипполиты/Титании играют одни и те же актеры, и это тоже было когда-то впервые придумано Питером Бруком. Иными словами, перед нами настоящий интеллектуальный театр, требующий от зрителя предельного внимания.

Смысловые сдвиги – необходимое условие жизни текста в большом времени. Для великих классических творений нет ничего более страшного, нежели устоявшаяся интерпретация. “Сон в летнюю ночь” Икандэра Сакаева смотрится современно и порождает массу споров. И пока “Проект о введении единомыслия в России” (Козьма Прутков) еще не принят, подобные авторские прочтения демонстрируют самое важное – театр по-прежнему остается пространством свободы.