Перевернутые сны

“Концертгебау” в Амстердаме. Фото Ханса РоггенаКогда темнеет, когда зажигаются фонари на улицах и лампы и свечи в гостиных, Амстердам становится похож на гигантский кукольный дом. Жители города не жалуют шторы – окна представляют собой прозрачные стены. За ними идет жизнь. Которую не прячут. Такова концепция. И если угодно, можно искоса бросить взгляд на частный просцениум, хотя, конечно, это не принято. Квадраты света отражаются в темных зеркалах каналов, и иной раз кажется, что там, под водой, около перевернутой плиты, кипит перевернутый чайник, и накрыт перевернутый стол, и розовеет покрывало на диване. Зеркально отражающиеся витрины гипнотизируют, и кажется иной раз, что это ты, прохожий, там, на подводной кухне, разливаешь чай.

Осенью и зимой воздух города состоит из воды; дождь не то чтобы идет, он висит, он даже веселится своему постоянству. Больше сотни лет назад поэт писал: “…Тут капли балансируют умело как тот циркач удачливый. В ночи они стучат по крышам тарантеллу – и до-минор намок, и соль, и ми…” История про мокрый нотный стан наве-яна стенами одного из самых волшебных концертных залов в мире – амстердамского “Концертгебау”.

Он открылся в 1888 году – 11 апреля – концертом из произведений Баха, Генделя, Бетховена и Вагнера. И с тех пор стал самым уютным концертным залом в мире, не говоря уже о том, что здесь одна из лучших акустических систем.

Здесь никто не будет чувствовать себя одиноким, нет. Немного бархата – уютные козетки, кресла, диваны пристроились везде, в каждом углу или у окна. Немного живописных полотен – и вековой давности, и относительно современных. Представлены музыканты и дирижеры, стоявшие на этой легендарной сцене. Разномастность стиля переносит нас в атмосферу гостиной, где развешаны фотографии близких или тех, кому семья поклоняется. Часть стен стеклянные, и вы будто висите над площадью с перекрестьем трамвайных путей и светящими в темноте музеями – Королевским живописным, Стеделейком – современного искусства, собранием Ван Гога с его не чищенной картошкой во всех вариантах.

Билет на концерт включает в себя горячительные и просто горячие напитки; и вот уже вы чувствуете, будто вас просто пригласили в гости и потчуют, потчуют, и просят закусить сухим печеньем, “не откажите нам в удовольствии предложить вам еще стаканчик”. Дабы звуки помчались в вашем воображении еще более сладостным образом. И так вы переходите от одной гостеприимной буфетной стойки к другой, от портрета к портрету: то палочка дирижера взлетает роем мазков-мух на полотне пуантилиста; то клавиши между пальцами мятежного пианиста застыли в композиции антикварного кубизма; то акварельные зрители съезжаются к концерту – на эскизе тридцатых годов прошлого века; то прелестная бесхитростность реалиста семидесятых – дружелюбная оперная дива смотрит на вас с полота, будто даже немножко извиняется за свое соболье боа и восхитительную карьеру. А вы и рады за нее, за других мучеников таланта, ибо именно они позволяют нам отправиться в фантастические путешествия вслед за нотными эскападами, то опережая их в своих грезах, то зависая и левитируя, теряя нить музыкального повествования или запутываясь в ней, или нанизывая их петлями одну на другую, пока не получится невидимый мохеровый берет из пушистого Сен-Санса или шелковый из Моцарта.

Уютны фойе и анфилады “Концертгебау”, уютны нежностью, сродни той, что охватывала нас, когда мы десятилетия назад читали первые из редких счастливых страниц Диккенса, или когда учили английский текст “Моя семья”, где добрый – а главное, здоровый! – глава семейства курит трубку, малыш играет с деревянной лошадкой, папа с легитимным вожделением смотрит на мамины кудри, и неверная семейным узам тетя с улыбкой смотрит в окно на падающие снежинки.

Большой зал вмещает почти 2000 зрителей. Зал поражает своим легким пространством, которое, однако, при своих размерах не подавляет, не умножает пафос, а напротив, наполнен необыкновенным дружелюбием. Несколько зрительных рядов располагаются за оркестром, там, где в большинстве залов – просцениум или кулисы. И это, безусловно, самые лучшие места – особенно для тех, кому важно не только слушать, но смотреть. Видеть лица – дирижера, оркестрантов. Видеть инструменты, тайная жизнь которых создает звуковые детективы. Так греющие душу уставшего интеллектуала. Музыка таит больше тайн для тех, кто всю жизнь разбирается со словами. Слова прагматичней. Звуки летучи, лукавы, колдовства от них больше.

Счастьем было оказаться в стенах “Концертгебау” в тот вечер, когда оркестром Европы дирижировал Бернард Хайтинк. Культовая фигура. Хайтинк больше двадцати лет был главным дирижером на этой музыкальной площадке (1961 – 1988), одновременно (1967 – 1979) главным дирижером Лондонского филармонического оркестра, возглавлял лондонский театр Ковент-Карден, руководил Дрезденской государственной капеллой, Чикагским симфоническим оркестром. Звучали две симфонии Моцарта, 35-я и 38-я, а также вокальный цикл Вагнера “Пять песен на стихи Матильды Везендонк”, солировала Эва Мария Вестбрук.

Ей не сложно перевоплотиться в типичную вагнеровскую диву: копна волос, стать, общий драматический облик. Вестбрук прекрасно знает вагнеровский репертуар, и пела с большой легкостью, и критики написали, что ее фиоритуры надежно опирались на объем сильного и надежного голоса. Хайтинк вел оркестр так тонко – прозрачная пелена, звуковая взвесь набегающих волн окружала битвы, которые ведет сопрано.

Вестбрук, конечно, любимица в Амстердаме. И богиня, и сама простота. Было время, певицу охватывали психологические атаки. Не в силах ухватить логику карьеры, уходила со сцены. Вернулась. Она поклонница виниловых пластинок (больше всего в своей коллекции ценит пластинку Карузо, купленную на старьевочном рынке в Париже) и латиноамериканской блюз-романтики, как, впрочем, и классического джаза.

Вестбрук родилась в семье профессора геологии в Белфасте, потом семья переехала в Голландию, и в консерватории Гааги она училась пению. Трагические события в семье и неуверенность увели ее со сцены, как она говорила: “хотела петь, но чтобы на нее не давили”. И так возникла мифическая ныне история о том, как она подрабатывала официанткой, дабы быть независимой от всего. Невидима и свободна, как говорят у нас в таких случаях. А потом получила контракт в Staatsoper в Штутгарте.

После нескольких лет в Штутгарте выяснилось, что она может играть на сцене все, что угодно, голос “вырос”. Стала выстраиваться очередь из приглашений – в том числе и потому, что среди своих коллег Вестбрук считается самой надежной и самой простой в решении организационных вопросов исполнительницей. “Да, мне всегда хочется сделать так, чтобы там, где я работаю, царила гармония, но не только на сцене, а во всем театре, чтобы всех радовало то, что они делают. А иначе, какой смысл…” А еще Вестбрук говорит, что хотела бы петь танго. Также, по слухам, она немного боксирует.

В “Концертгебау” музыкантов благодарят стоя. Весь зрительный зал, аплодируя, встает (заметим, средний возраст слушателей иной раз близится к хорошим семи-восьми десяткам лет). А букеты, которые вручают солисту и дирижеру, те, как правило, бросают в зал, и цветы становятся подарком одному из благодарных слушателей. Вариант: солист с поклоном передает букет кому-то из оркестрантов.

Пожалуй, ни в одном другом зале нет такого пиетета перед оркестром как тут, в “Концертгебау”. Просцениум поднят над залом, и каждый музыкант и его инструмент так расположены и подсвечены, что выглядят своего рода сценическими персонажами. И параллельно поглощению звуковой партитуры мы можем наблюдать за спектаклем, где скрипки, альты, виолончели, контрабасы, флейты – действующие лица своих собственных сюжетов.

Итак, Вестбрук много поет Вагнера, и исполнение “Пяти песен на стихи Матильды Везендонк” продемонстрировало ее опыт. Чарующим было, однако, сочетание разных дискурсов управления звуками – соответственно дирижера и исполнительницы. Хайтинк феноменально владеет цветовой палитрой партитуры, в его руках звуковые “волны и морось”, кажется, постоянно меняют цвет. А энергия голоса Вестбрук находится будто в другой системе координат – температурной: от холода до жара. А в целом эта странная полифония координат создала удивительный эффект.

Еще одна традиция зрителей “Концертгебау”: после концерта съесть горячее яблоко в хрустящем конверте из теста. Киоск стоит прямо напротив выхода из зала. И теплый пирожок не дает вам вырваться из грез, о которых писала та самая Матильда Везендонк (конечно, со значительно большим пафосом), на чьи стихи Вагнер написал те пять песен. Вслед их запутанным мелодраматическим отношениям.

Марина ДРОЗДОВА
    • “Концертгебау” в Амстердаме

Фото Ханса Роггена

«Экран и сцена»
№ 24 за 2017 год.