Обе работы принадлежат к числу ранних произведений хореографа. Хотя о временной принадлежности постановок Килиана говорить не совсем верно. Он – хореограф-философ, размышляющий о вечном, а потому хронос над ним не властен. Килиан всегда современен, ибо не стремится ни казаться, ни быть актуальным. Его волнуют исключительно высокие темы: жизнь, любовь, смерть, но пафос в его спектаклях отсутствует. О главных категориях человеческого бытия Килиан размышляет серьезно и просто. Его постановки требуют от артистов предельной внутренней сосредоточенности, полной пластической свободы и глубокого понимания того, что они делают на сцене. Звучит высокопарно, но каждое движение у Килиана полно смысла, а мир его спектаклей – полноценен и гармоничен. Даже если он делит сцену на два пространства – черное и белое (как, например, в знаменитой постановке “Деготь и перья”), – внутри спектакля каким-то чудесным образом создается удивительное равновесие, гармония противоречий.

“Забытая земля” поставлена на музыку “Симфонии-реквиема” Бенджамина Бриттена, имеющей интересную историю. Она написана в тревожном 1940 году по заказу правительства Японии к празднованию 2600-летней годовщины Императорской династии. Свой опус английский композитор посвятил памяти родителей. Прозвучавшие в его сочинении христианские ассоциации не устроили тогда заказчика, но четыре десятилетия спустя привлекли внимание Иржи Килиана, у которого абсолютный слух и безупречное чувство музыки. Тем не менее, в своих работах он довольно часто отталкивается от живописи или поэзии. На создание “Забытой земли”, помимо симфонии Бриттена, его вдохновила картина Эдварда Мунка “Танец жизни”, входящая в цикл “Фриз жизни: поэма о любви, жизни и смерти” (раздел “Рассвет и закат любви”).

Иржи Килиану не интересны конкретности, его спектакли объемны и метафоричны, как метафоричны зачастую и их названия. Под “забытой землей” можно подразумевать и потерянный Рай, и землю обетованную, и наше детство, и глубоко упрятанные воспоминания, и утраченную любовь. Постановки Килиана – прекрасный источник для самых причудливых зрительских фантазий, дающий пищу воображению.

Картина Мунка, как и большинство полотен норвежского художника-экспрессиониста, исполнена скрытой тревоги. На фоне моря танцует несколько пар. На первом плане видны девушка в алом платье в объятиях партнера и две одинокие фигуры: барышня в белом с развевающимися волосами, возможно, в ожидании любви, и женщина в черном со скорбно сложенными руками.

Спектакль “Забытая земля” начинается под шум ветра. Разбросанная по сцене группа танцовщиков застыла спиной к залу и вглядывается в морскую даль, уходящую за линию горизонта. Они – словно потерпевшие кораблекрушение и выброшенные на пустынный берег. Сиротливые люди начинают медленно продвигаться вглубь сцены, навстречу разбушевавшейся водной стихии. Штормовые порывы гнут их тела и отбрасывают назад, заставляя сбиваться в кучку, из которой выступают пары. В спектакле их шесть. Три из них – ведущие, определяющие эмоциональную окраску действа, одеты, как и героини Мунка, в цвета чистоты, скорби и любви, (последнюю, согласно некоторым истолкованиям, символизирует красный).

Танцовщицы, словно подбрасываемые волнами, взлетают в высоких поддержках. В руках партнеров они бьются, как пойманные птицы, и вдруг затихают в спокойном объятии, жмутся друг к другу, как заблудившиеся дети. В танце любого из дуэтов – целый спектр эмоций, но фатальное предчувствие, заложенное в “Симфонии-реквиеме” Бриттена, сквозит в каждом движении исполнителей. Трагическая нота с особой выразительностью доминирует в танце пары в черном, начинающей спектакль. Владислав Лантратов и Екатерина Шипулина точно передают эту перемену состояний от льющейся плавности движений к мятежному пластическому взрыву и мощному эмоциональному всплеску. В стремительных движениях пары в красном в исполнении Янины Париенко и Вячеслава Лопатина – более порывистых и жизнелюбивых – проскальзывает даже ироническая интонация. Но наиболее ярким, хотя и неровным, светом залит дуэт в белом, идеальный лирический дуэт Большого театра – Ольга Смирнова и Семен Чудин, чей танец временами напоминает молитву.

Несмотря на гармоническое взаимодополнение всех шести пар, спектакль завершается на тревожно-нервной ноте. На фоне постоянно менявшего свою окраску в зависимости от настроения танца задника остаются только три женщины – в белом, красном и черном – с раскинутыми в сторону руками. Изломом линий они напоминают крылья подстреленных птиц.