Меньше всего спектакль «Коридор Барто» режиссера и хореографа Анны Закусовой с музыкой Ольги Шайдуллиной хочется разбирать как очередной театральный продукт: что получилось, что не получилось и «что хотел сказать автор», когда автор компании «Дочери СОСО» и идеи спектакля – в тюрьме. Точнее, авторка – из солидарности с представителями новой этики Женя Беркович разделила с ними и феминитивы, из солидарности с Женей будем называть ее так, как она считает нужным.

Меньше всего хочется анализировать «Коридор Барто» по законам какого-то жанра, потому что такого жанра не существует в природе. Современный танец, вербатим, рок-музыка, детские стихи, медицинский справочник, ростовые маски игрушек (Козленок, затерявшийся в траве, страшен бородой и рогами, Неваляшка напоминает почему-то «Ребенка Розмари») – он, точно башенка, сложенная из деталей разных конструкторов, которые оказались под рукой у ребенка. Не вписывается ни в жанр, не подчиняется законам и как будто бы не имеет ни начала, ни финала. Его можно длить, пока хватит сил, а можно оборвать, как сон. «Коридор Барто» – отрезок пути, вглубь себя, в свое подсознание и начало осознания своей отдельности и своего одиночества, который никогда не будет пройден до конца. Он не ставит зрителя перед фактом – вот сюжет, концепция, выводы, а зовет за собой, чтобы в какой-то момент оставить нас один на один с памятью о детстве, откуда все мы родом. По коридору Барто, чьи стихи – общий знаменатель для всех, кто придет на этот спектакль в ДК «Рассвет».

Героини – взрослеющие девочки, с их дружбой, ревностью, враждой, новой дружбой, борьбой, нежностью, обидами, прощением, жестоким буллингом, конкуренцией и общими секретиками. А еще Мишка, Слон, Мячик, Бычок, Зайка, Козленок – с этими персонажами в мир русскоязычного ребенка входит первый стихотворный размер и первый опыт сострадания и сопереживания.

Черный, скользкий, опасный пол танцкласса или спортзала, свет, похожий на всполохи северного сияния, звезды и планеты из кусочков зеркала – огромный неуютный мир, в котором негде спрятаться, по-своему красив. Из агрессивного скрежета рок-гитары высвобождается теплый плач виолончели, точно кто-то, выдержав драку, или страшный урок, дотерпел до слез, до возможности выплакаться, исповедаться, до освобождения. Нити елочного дождика приклеены к нижним векам актрис – зримый образ невыплаканных слез; эти нити они однажды решительно оторвут, и слезы «высохнут». Останется монолог повзрослевшей Тани (Наталья Горбас или Мариэтта Цигаль-Полищук), которая уронила в речку мячик (или специально бросила, чтобы ее, такую послушную и правильную, такую потерянную и одинокую, наконец, заметили, перепугались за нее, бросились утешать). Злой и отчаянный монолог о людях, не умеющих выражать и принимать сострадание («Держись!», «Поплачь, легче будет!», «Не плачь!», «Сама виновата!», «А мне каково!» – люди соприкасаются по касательной, раня друг друга еще больше, растеряв силы и талант настоящего, неподдельного сопереживания – столько боли вокруг).

Все одеты в белые платьица, и лишь одна из них (Дарья Ворохобко, актриса с балетным прошлым) – черная ворона в стае белых. Со всех сторон в нее летят мячики от «белых», все быстрее, и ей все труднее уворачиваться от них в ее резком танце. Память подсказывает эпизод: урок физкультуры, силовая игра в вышибалы, все вошли в раж командной борьбы. Я в дурацких черных трусах-шароварах остаюсь последним игроком моей проигрывающей команды. Раньше в меня не целились, я известная мазила и не представляю опасности для команды противника. А теперь мне надо продержаться до звонка под перекрестным огнем мячей, чтобы моя команда выиграла. Мальчишки-одноклассники вошли в раж, лупят от души, сил увернуться от мяча все меньше. Мяч-победитель догоняет меня со звонком, товарищи по команде смотрят с презрением – из-за тебя мы проиграли. Накрытая чувством личной вины за общее поражение, бреду в раздевалку.

«Черная ворона» отчаянно срывает черное платье, а «белые» вдруг неожиданно проявляют солидарность – сбрасывают белое «оперение», танцуют танец, веселый и бесстыжий. У каждой под белым надето черное спортивное белье – внутри «все мы немножко лошади», все черные вороны. Солидарность пришла, когда на нее уже не оставалось надежд, когда тебя уже сломали и надлом остался.

В почти бессловесный сюжет вдруг вползает бесстрастный текст рекомендации по действиям с ампутированной конечностью: как доставить ее на стол хирурга, при какой температуре ткани окончательно отомрут и восстановление конечности будет невозможно. Держись, Мишка с оторванной лапой! Поплачь! Не плачь! Сам виноват!

Финальный танец «Черной» с прорывающимися сквозь немоту звуками все больше напоминает жестовую азбуку. И память снова тут как тут. «Туты тутототьку», – говорит мой ребенок, смеясь. Я не понимаю, переспрашиваю и переспрашиваю. Он повторяет и повторяет, перестает смеяться, мрачнеет, краснеет и уже вопит «туты тутототькуууу!» Вдруг вижу себя его глазами – глазами маленького человека среди великанов, которые любят, кормят, целуют, но не понимают. И им ведь ничего не объяснишь на их непроизносимом языке. Рождающаяся речь – и ужас немоты, потребность быть понятым – и невозможность выразить себя накрывают малыша с головой. Он еще не знает, что однажды сможет говорить, как все. А сейчас ему надо во что бы то ни стало вырваться из бессловесности, удостовериться, что его поняли.

Актриса вытанцовывает буквы все быстрее, до сорванного дыхания, и они наконец-то складываются в слова. Горит на солнышке флажок, как будто я огонь зажег. Вы, взрослые, просто поверьте, что это очень важно.

Ольга ФУКС

«Экран и сцена»
Январь 2025 года.