Вот дом, который построил… плодовитый петербургский архитектор Григорий Карпов. На полу за парадной дверью мозаика-дата – 1878. Cтиль – эклектика, или историзм. Улица Жуковского, дом 37. Второй этаж. Венецианское окно под эркером. В левом углу прилепилось ласточкино гнездо. Весной в мае ласточки прилетали как раз к моему дню рождения. Однажды птицы исчезли навсегда (сейчас сказали бы: ухудшилась экология).

Справа от окна висел большой портрет прабабушки. В детстве я подолгу рассматривала ее платье, отделанное кружевами, брошку, часики на цепочке, лорнет на шнурке. Но, наверное, главное, что сумел передать фотограф, – особую, естественную грацию облика, выражение лица, на котором читаются покой и душевное равновесие. Точной даты съемки я не знаю, но известен автор портрета – придворный фотограф Яков Абрамович Белоцерковский, гордость Одессы (адрес ателье – Дерибасовская, 13).

Прабабушка Соня родилась в Бахмуте, но воспитывалась в доме дяди – Абрама Яковлевича Липскерова, издателя московской газеты “Новости дня”. Семейное предание рассказывает об атмосфере редакции, сотрудники которой завтракали, обедали и ужинали вместе с чадами и домочадцами хозяина издательского дома (ему принадлежали не только “Новости дня”, но и “Русский сатирический листок”, “Новости иностранной литературы” и журнал “Семья”). Часто Абрам Яковлевич брал ложу в Большом или Малом театрах для дружной компании, в которую в разное время входили Николай Эфрос, Александр Амфитеатров и Александр Кугель, вспоминавший, как приезжая из Петербурга, “по обыкновению останавливался у Липскерова, совершенно так, как заезжают в гостиницу”.

На старой фотографии можно видеть нарядный двухэтажный особняк Липскерова на Садовой-Спасской у Красных ворот (здание, как и ворота, снесли, здесь построили всем знакомую высотку). Скорее всего, именно в этом доме произошло знакомство Сони с Александром Эрмансом, заведующим редакцией “Новостей дня”.

Александр Соломонович Эрманс начинал свою работу в газете, будучи студентом московского Университета. Он учился на медицинском факультете, но вовсе не из любви к медицине (прадедушка так и не выписал ни одного рецепта, – рассказывала бабушка). Диплом о высшем образовании давал еврею право жить в столицах. “Университет становился делом побочным и второстепенным, печальной необходимостью, которую надо было побороть, преодолеть и только <…>. Получить диплом и отрясти прах от ног своих…” – писал Дон Аминадо в своей биографической книге “Поезд на третьем пути”.

Делом жизни Александра Эрманса стала журналистика. Судя по воспоминаниям бабушки, Александр Соломонович был человеком по природе азартным, увлекался скачками. Эти игры сблизили его с “королем фельетона” Власом Дорошевичем. Амфитеатров уверял, что именно Эрманс привел Власа в “Новости дня” и с этого момента “ужасная и неприличная” газета изменила свой облик. Когда Дорошевич ушел из “Новостей”, Эрманс пригласил молодого, очень перспективного, как он считал, петербургского журналиста Александра Кугеля. “Я был весьма полезен газете и крайне читабелен”, – писал Кугель в своих “Литературных воспоминаниях”. “Читабельность”, собственно говоря, и приносила ежедневной газете признание и внушительный тираж – 25 тысяч экземпляров (включавший подписку и розницу). Читателей привлекали “занимательность и бойкость изложения, остроумные заграничные и русские корреспонденции”. Кугелю вторит Амфитеатров, отмечавший живой и бойкий характер газеты с налетом либерализма.

Роман заведующего редакцией с племянницей издателя чуть было не завершился ссорой. Соня в сердцах уехала к матери в Бахмут. Туда пришла телеграмма: “Эрманс сделал предложение. Едем на свадьбу”. В 1891 году родилась Маня. Когда я спрашивала бабушку о самых первых впечатлениях детства, она вспоминала день, когда родители узнали о смерти Чайковского. Для них, как и для многих современников, это была глубоко личная утрата, горе настолько сильное, что двухлетняя девочка запомнила траур в семье на всю жизнь. Когда к нам с братом в детстве приходили гости, бабушка играла на пианино вальс из “Спящей красавицы”, любимый вальс прабабушки. И мои первые театральные впечатления связаны с “Щелкунчиком” и “Спящей” в Кировском (Мариинском) театре.

Детство бабушки прошло в Одессе, куда в начале 90-х позапрошлого века переехала семья. Липскеров помог прадеду стать издателем “Одесских новостей”. С этого момента потерявшая было читателей газета начала завоевывать популярность. У Брокгауза и Ефрона можно прочесть о том, что в 1893 году ее “программа значительно расширилась, газета стала называться политической, научной, общественной и коммерческой”. Дон Аминадо писал, что “Одесские новости” сыграли “большую, почти выдающуюся роль в истории русской провинциальной печати”.

Семинар по русскому театру в ЛГИТМиКе вел Анатолий Яковлевич Альтшуллер, сразу одобривший предложенную мной тему курсовой работы “Театральный отдел газеты “Одесские новости” (1895–1905)”. В газетном зале “публички” на Фонтанке я читала рецензии на спектакли многочисленных гастролеров, охотно приезжавших в Одессу. Большинство откликов были подписаны псевдонимом Ст.Т. или Старый Театрал. Автор – И.М.Хейфец – заведующий редакцией газеты (позднее ставший издателем “Одесских новостей”). Он писал о драматических спектаклях, о музыкальных же повествовал Лоэнгрин (П.Т.Герцо-Виноградский).

В рассказах бабушки возникал портрет Старого (на самом деле, вовсе не старого, немного за 40) Театрала, влюбленного в юную поэтессу и певицу Изу Кремер, частую гостью редакции. Иллюстрируя рассказ, бабушка напевала какую-нибудь из песенок Кремер (“Он поет, так что-нибудь особенного, в двадцать пять раз лучше Собинова” или “Madam Lulu, я вас люблю”). Все члены семьи Эрмансов были страстными театралами. Издателю газеты полагалась своя ложа в знаменитом театре, где по вечерам можно было видеть почти весь небольшой, но сплоченный коллектив редакции, сотрудники имели свои места в партере. Итальянский корреспондент газеты, Владимир Жаботинский, подписывавший очерки псевдонимом Altalena, вспоминал: “Приятно пройти (бесплатно) в городской театр, один из лучших в стране, и приятно, что капельдинер, одетый в ливрею эпохи Марии Антуанетты, кланяется тебе и провожает к креслу”.

Коллега Жаботинского, английский корреспондент газеты Корней Чуковский, много лет спустя писал: “От всей личности Владимира Евгеньевича шла какая-то духовная радиация. В нем было что-то от пушкинского Моцарта, да, пожалуй, и от самого Пушкина <…> Он казался мне лучезарным, жизнерадостным, я был уверен, что перед ним широкая литературная дорога. Но вот прогремел в Кишиневе погром. Володя Жаботинский изменился совершенно. Он стал изучать родной язык, вскоре перестал участвовать в общей прессе”. Погромы начала века сделали блестящего молодого человека, плоть от плоти европейской культуры, знавшего в совершенстве семь языков (иврит в их число не входил), защитником прав своего народа. Жаботинский лично принимал участие в отрядах еврейской самообороны. Как раз в Одессе погромщики получили серьезный отпор, на помощь этим отрядам пришли студенты-кавказцы.

Семья Эрмансов не пострадала от погрома, но события повлияли на решение прадеда покинуть Одессу.

Портрет прабабушки немало странствовал. Из Одессы в Петербург, ровно сто лет назад ставший Ленинградом. Менялись не только адреса, но, разумеется, и интерьеры. С 1912 года портрет висел в доме на Троицкой (ныне улице Рубинштейна), известном благодаря Сергею Довлатову. После революции квартиру “уплотнили”, позднее семья переехала на улицу Жуковского. В ее распоряжении оказались две комнаты, кухня и соседняя с ней, восьмиметровая “людская” (так называлась комната для прислуги). Чтобы согреться в лютую блокадную зиму, бабушка и мама жгли библиотеку.

– Что же вы сожгли “Обыкновенную историю”, а “Обрыв” оставили…

– Жгли те книги, что стояли ближе к буржуйке. Сил было очень мало.

Мысленно пытаюсь представить картину сжигания книг. Баржу, на которой под бомбами плыли в эвакуацию чуть живые бабушка и мама. Их возвращение домой, в квартиру, где обосновалась парочка мародеров. С ними придется жить вместе много лет.

С годами семья разрослась, все мы (нас пятеро и няня, ставшая членом семьи) теснились в пространстве полутора комнат. Несмотря на тесноту, наше с братом, названным в честь прадеда Александром, детство было беззаботным. Я часто вспоминаю большую комнату, бабушку за круглым столом, раскладывающую пасьянс. Под портретом прабабушки телевизор с линзой, на нем обожал спать кот Мурзик, любимый член семьи.

Этот портрет и сегодня висит у меня над диваном в шестнадцатиэтажном панельном доме, каких тьма на московских окраинах в спальных районах. Вместе с ним переехали в Москву старинная японская лампа (она есть на фотографиях, снятых в одесской квартире в начале прошлого века), серебряный поднос с гравировкой: “Высокочтимому редактору издателю от разносчиков “Одесских новостей” 25 декабря 1904 года”…

Прекрасный сценарист Наталья Рязанцева говорила в интервью Александре Свиридовой (“ЭС”, 2023, № 3-4): “Я бы вещи снимала и расспрашивала про них… Все так быстро меняется, а вещи – история”.

Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ

«Экран и сцена»
№ 1 за 2024 год.