Картины российского художника Юрия Леонидовича Купера хранятся в Третьяковской галерее, Эрмитаже, музее Метрополитен, Библиотеке Конгресса США. Но мало кто знает о его вкладе в сценографию. Мы поговорили с ним о его театральных работах, тандемах с Никитой Михалковым и Александром Сокуровым и реконструкции Центра театра и кино.

– Вы вернулись в Россию, после многих лет эмиграции, окончательно.

– Да, но это не было осознанным шагом. Сначала я приехал потому, что было можно вернуться. Повидать друзей, маму. Кроме того, на меня тогда упало предложение американского продюсера Люси Джарвис поставить мюзикл Sophisticated Lady именно в России. В конце 80-х не пускали обратно просто так, но у меня была знакомая, любовник которой был ни больше, ни меньше друг президента Миттерана. Он обещал мне помочь. Так что в Москве я оказался. И сразу на заседании театральных деятелей, которые сказали: “Все хорошо, ставьте свой мюзикл, единственное, у нас негде строить декорации”. В Москве? Негде? Я понял, что не хотят. Но задал вопрос: “А что если я найду, где строить?” – “Тогда пожалуйста”. Я при них набрал своему другу в Тбилиси, спросил, могу ли я в его театре делать декорации. Он согласился, с условием, что премьера будет сначала в Тбилиси, а потом уже в Москве. Я тогда придумал декорацию в виде лестницы, в очертаниях которой угадывалась женщина в довольно сексуальной позе. Сказать, что это был шедевр постановочный, не могу, но все случилось.

– Sophisticated Lady был первым театральным опытом на родине?

– Еще до своего отъезда за границу, в 1971 году, я выпустил в “Современнике” спектакль “Тоот, другие и майор” по антифашистской пьесе Иштвана Эркеня. Режиссеры Александр Алов и Владимир Наумов. Олег Табаков в главной роли. Потом я должен был делать во МХАТе “Медную бабушку” Зорина, но ее запретили.

– А как вообще театр возник в вашей судьбе? У вас столько разных ипостасей, что для вас театр?

– Одна из ипостасей. А возник он случайно. Мы дружили семьями с художником Мишей Аникстом. И он, кстати, должен был делать спектакль “Тоот, другие и майор”. По вечерам иногда играли в карты. Как-то раз после игры он говорит: “Ты не хочешь подняться ко мне наверх, в мастерскую? Я тебе хочу показать, что я придумал для этого спектакля”. Это история немецкого офицера, который приехал отдохнуть после госпиталя в деревню к своему солдату. Место действия – венгерская деревня. И Миша придумал развесить по стенам венгерские коврики – эквивалент наших лебедей и оленей, такие у всех в СССР висели дома. Я честно ответил: “Миша, это не очень”. Он попросил набросать идею, что я и сделал. И тогда Миша заявил, что декорацию должен делать я.

– Необычное начало.

– Согласен (смеется). Первый спектакль, и сразу режиссеры Алов и Наумов. А гораздо позже, после моего возвращения, я написал пьесу и принес ее во МХАТ к Табакову. У нее было оригинальное название “Только ветер”, так я перевел с французского милую идиому, которая обозначает что-то вроде “ерунда, ничего серьезного”.

Паша Каплевич ее кому-то показывал, но безуспешно. И я подумал, пойду-ка я сам Табакову покажу. Мы с ним дружили после “Тоота”, ему очень нравился костюм, который я ему придумал – офицерская форма, на которой видны следы танка. В Париже, куда он приезжал на гастроли, мы часто виделись. В общем, принес ему рукопись, он говорит: “Ты что с ума сошел? Или влюбился?” (смеется). Но рукопись взял. Уехал с ней на гастроли в Хельсинки. Вынес вердикт: “Ну что тебе сказать. Назвать это шедевром драматургии я не могу, но, к сожалению, мне понравилось”. И завлит его признал, что текст мой неплохо написан. В общем, решено было ставить. Режиссером Табаков выбрал Володю Петрова. Я ему тогда сказал, что вмешиваться в постановку не буду, но очень прошу, чтобы мать и дочь в моей пьесе играла одна актриса.

– Вы не говорили, что хотите быть художником спектакля?

– Это подразумевалось. Когда я принес макет, Табаков произнес только одно слово: “дорого”, но согласился. Действие происходило в кафе “Палет” в Париже, где полупьяный герой перед отъездом в Москву спит за столиком. Народа там нет, кроме его водителя и официантки, у которых отношения. Спектакль под названием “Двенадцать картин из жизни художника” вышел в 2007 году и шел четыре сезона.

На роль героя пригласили Шакурова. На женскую не без сомнений и борьбы была утверждена Даша Мороз. Помню, Шакуров сказал: “Ты написал потрясающую пьесу, короткую! После спектакля я еще могу успеть в ресторан ЦДЛ”.

А много лет спустя Володя Петров познакомил меня с директором воронежского драмтеатра.

– Так вы оказались проектировщиком интерьеров Театра драмы имени А.В.Кольцова?

– Да. В наше время существует такой тренд – чем ты продвинутей, тем больше тяготеешь к крашеному бетону или кирпичам в интерьерах. Я же в театре хотел сделать все иначе – просто, но с благородной и приятной патиной. Из дерева и зал, и фойе. Вторую сцену, правда, сделали красной, а я хотел черной. Шторы везде не те повесили.

– Юрий Леонидович, создается впечатление, что вы знаете в театральном мире всех.

– Далеко не все, кого я знаю, мне интересны, понятны и тем более близки. Некоторые – да. Шакуров, Табаков, Ефремов. С Александром Сокуровым в театре было безумно интересно работать. (Юрий Купер выпустил с Александром Сокуровым в Большом театре оперу “Борис Годунов” в 2007 году. – Н.В.) Но очень нелегко.

– В чем заключалась трудность?

– Он очень требовательный. Опера – не его жанр, впрочем, и не мой тоже. По сюжету много раз меняется время года, что-то происходит летом, что-то зимой. Сокуров спросил: “Что ты предлагаешь?” – “История вымыш-ленная. Какая разница, какое было время года. Давай засыплем все солью-снегом. Как будто зима повсюду. Даже царские палаты засыплем. И келью, и корчму”. Он ни в какую.

Спустя время Мстислав Ростропович должен был делать в Ла Скала “Хованщину” Мусоргского. И пригласил Сокурова в качестве режиссера, Сокуров – меня. История повторилась.

– Когда не по-вашему, вы злитесь?

– Устаю. Единственный человек, с которым у меня не было и нет таких проблем, – Никита Михалков. То ли потому что мы с ним с детства дружим, в юности даже дрались вместе. Понимаем друг друга с полуслова. И все делается так, как я прошу.

– Ваша первая совместная театральная постановка?

– “Неоконченная пьеса для механического пианино” в Риме. Мы тогда разорили театр (смеется). У нас там даже река в оркестровой яме была, в ней Мастроянни ловил рыбу. Голубятня с настоящими голубями на крыше дома.

– И вы никогда не спорили с Михалковым? Он на все соглашался?

– Абсолютно! Но у него и у самого было феноменальное решение. Веранда дома генеральши, обращенная к зрительному залу. Арки, которая за домом, не было видно. И Никита, глядя на все это, говорит: “Слушай, а почему мы не можем раздвинуть этот дом генеральши?”. И мы это сделали. В какой-то момент дом “открывался” внутрь, и зритель видел огромный сад.

Рим аплодировал стоя. Приезжала Катрин Денев, Федерико Феллини был, Джульетта Мазина. Настоящий театральный блокбастер.

Я не рассказал, почему я все это построил на сцене! Потому что Никита, заключая контракт с театром, отправил меня туда узнать, что можно, а чего нельзя на сцене. Приезжаю я в театр, он открыт, никого нет. Брожу по пустым коридорам и натыкаюсь на молодого парня, художника по свету. “Слушай, мне надо макет делать, а я не знаю, что можно, что нет. Какие у вас пожарные занавесы, можно ли что-то строить на сцене”. – “Все можно. Делай”. Я, недолго думая, так Никите и сказал. Когда я прибыл в Рим с макетом, у главного администратора случился шок. Но выхода уже не было (смеется).

– Как бы вы описали Мастроянни, его работу?

– Он отличный актер и потрясающий мужик! В “Пьесе” была финальная сцена на скамейке, в саду – он ждет, что придет его первая любовь, и они убегут. Он – от жены, она – от мужа. И Никита говорит ему: “Марчелло, ты в этой сцене пьян. Ты не хочешь уезжать. Тебе страшно объясняться с любовью юности. Но ты решился”. А Марчелло отвечает: “Что значит пьяный? Какой пьяный? Немного пьяный? Сильно?” Когда Никита дал ответ, Марчелло перестегнул пуговицы на своем плаще определенным образом и как будто изменился даже внешне. Вот это великий актер.

– Постановка “Неоконченной пьесы” в Риме для вас главная работа в театре?

– По своему масштабу и интересности, и близости с режиссером – конечно. Не было вот этого “снега не надо”, “декорации не те” и т.д.

– Вы работали и в европейском театре, и в российском. В чем главное отличие?

– Театры ничем не отличаются, отличаются режиссеры. Марсель Марешаль считается хорошим режиссером, но для меня Михалков и Сокуров в разы интереснее и ближе, и дело не в национальности. Сейчас я, к примеру, делаю “Ревизора” в Центре театра и кино Никиты Михалкова. Режиссер Владимир Панков. Спросил его: “Скажи мне в двух словах, что ты хочешь?”, он мгновенно ответил: “Я хочу провинциальный театр с уставшими декорациями”. Идеальная формула!

– Вы ходите в театры?

– Нет, редко. Я люблю хороший театр, но его так мало. Одно время ходил в театр “Около дома Станиславского”, к Юрию Погребничко. У этого театра есть свое лицо. Очень понравился его “Магадан”. Хорошо Крымова знаю, еще с тех времен, когда он был только художником. В театре я люблю его первые опыты больше, чем недавние работы.

– Как вам кажется, в каком положении находится сегодня русский театр?

– Я считаю, что, как и во всех областях искусства, в театре есть только несколько мастеров. И я надеюсь, они останутся и будут что-то делать. А вся остальная мишура рано или поздно уйдет. В живописи та же история. В мое время были бульдозерные выставки – ну, и где сегодня все эти художники? Когда не мастерство имеет значение, а придумка, акция… Это все от лукавого. Прибить мошонку к асфальту на Красной площади или лаять, как собака – какое это имеет отношение к искусству?

– А что для вас искусство?

– Отвечу так. Однажды мы с Георгием Костаки были у Марка Шагала. Шагал меня спросил: “Кто вам из художников нравится?” Я говорю: “Не знаю. Альберто Джакометти” – “Да, у него есть химия” – “Что значит химия?” – “Когда краска перестает быть краской. Ты кладешь на холст краску, она становится чем-то другим. То есть кожей, тканью, материей. А если остается краской, то химии нет”. Еще одну формулу я позаимствовал у Леонардо да Винчи. Он советовал начинающим художникам: “Если вы хотите понять, что такое живопись, смотрите чаще на старые стены. Потому что изможденная поверхность – это драгоценная поверхность”. Всю жизнь следую этому совету.

– Вы главный художник Центра театра и кино Никиты Михалкова в Новых Черемушках. Что входит в ваши обязанности?

– На сегодняшний день – достроить театр, потому что это целиком и полностью мой проект. Здание – исторический памятник конструктивизма. Мне важно его сохранить.

Беседовала Наталья ВИТВИЦКАЯ

«Экран и сцена»
№ 17-18 за 2023 год.