В большой беде

Фото предоставлено пресс-службой театра
Фото предоставлено пресс-службой театра

Денис Азаров поставил рассказ Исаака Бабеля “Поцелуй” из “Конармии” как театральную поэму, где свет Ивана Виноградова переплетается с пластикой Анны Закусовой в мастерских режиссерских рифмах, а пространство Николая Симонова напоено чувствами до предела.

Актеры в этом спектакле подробны, психологически точны, слиты со своими героями – в одних эпизодах. В других – отстранены и кажутся символами: просто женщины, тоскующие без мужчины, солдаты, мечтающие о том, что сделают после войны. Они пишут своим матерям письмо, одно и то же, “во первых строках которого сообщаю, что я жив и здоров”, а потом умирают один за другим. Женщина, к которой они обращаются (она названа в программке “Степь”, ее играет Мария Матвеева), подходит к каждому, касается письмом плеча, и он валится на стол, уже неживой. Слов, которые она дает сказать каждому следующему, сидящему за столом, все меньше.

Этот длинный-длинный стол пересекает сцену по диагонали. По нему ходят, за ним едят, на него наваливают шинели, на нем и случается поцелуй, вынесенный Бабелем и Азаровым в название, – в контровом свете, превращающем происходящее во фреску или видение.

Позади стола, в центре огромной (на самом деле относительно небольшой, но здесь кажущейся необъятной) сцены стоит остов дома со скошенной крышей и окнами-провалами в человеческий рост. Он обнесен металлическими прутьями-ветками. Высохшими деревьями? Частоколом? Когда в финале в проломе на втором этаже появляется Томилина, ее высвечивают так, что тень оказывается на задней белой кирпичной стене сцены. Фонарь кружится под колосниками, и тень двигается, словно паря в вечности сюжета: женщина, провожающая мужчину на войну.

Героиня Дарьи Авратинской в этом эпизоде спектакля – строфе этого театрального стихотворения – прощается с только что обретенным любимым, военным “из бывших” Лютым (Павел Лёвкин). В очках, чуть сгорбленный, пылкий, он еще совсем молод, но уже очень много хлебнул на войне. Их роман развивается медленно, тягуче, при этом каждая мимолетная встреча героев наэлектризована до предела. Ведь эти двое действительно как провода под током. Отношения разобраны режиссером и сыграны артистами во всех подробностях, показанных зрителю с нежностью и вниманием к деталям, словно создатели спектакля любуются этими ростками жизни, пробивающимися сквозь обстоятельства войны. Как любуются они пятилетним сыном героини Мишей (Иван Новоселов) – он носится по сцене, самим своим существованием утверждая главенство жизни над смертью.

Драматург Ольга Никифорова, сделавшая инсценировку, бережно превратила текст Бабеля в литературную основу спектакля, где мало слов и много сценической поэзии и музыки.

Свет заливает подмостки, становясь таким же значимым, как люди, музыка Кирилла Таушкина и видеопроекции Николая Симонова – несущиеся по полю то ли лошади, то ли ошметки веток на ветру, то ли тени – образ мятущихся на огромном пространстве живых существ в большой беде. Драматические актеры становятся танцовщиками, когда это необходимо той театральной ткани, которую плетет режиссер. Шинели и ярко желтые лимоны наполняют сцену и пространство жизни героев, стремящихся жить, а не воевать. Они цепляются за любое проявление жизни как за ту самую соломинку.

Спектакль – насквозь метафоричный, возносящий реальность на уровень театрального иносказания, короткий (всего час) и при этом цельный, досказанный до самого конца, – вышел очень ко времени. Создавая вечные образы, он попадает не в нерв даже, но в самую больную точку сегодняшнего дня.

А вот шампанское, которое перед началом пресс-показа наливали гостям, шампанское в высоких тонких фужерах на длинных ножках, было лишним. Оно как раз было не к месту и не ко времени. И уж точно не к этому спектаклю.

Катерина АНТОНОВА

«Экран и сцена»
№ 20 за 2022 год.