Еврейский культурный центр на Никитской организовал в Москве гастроли спектакля режиссера и драматурга Геннадия Островского “Уроки персидского”, поставленного им в Риге. Бруно Шульца, писателя и художника польско-еврейского происхождения, расстрелянного в 1942 году в гетто в Дрогобыче, которому посвящен спектакль, сыграла актриса Мария Данилюк.
– Предание гласит, что вы слету поступили на легендарный “рижский” курс Олега Табакова в Школу-студию МХАТа, и что Табаков звал вас к себе в театр. А потом вы оказались в театре Бориса Юхананова. Как все так необычно сложилось?
– Это предание, и все было не совсем так. Когда мы поступили в Школу-студию, у нас был уговор – вернуться в Ригу. Мечты и амбиций остаться в Москве у меня не было. К тому же Москва напугала меня. По сути, для меня МХАТ и являлся “Москвой”, потому что с самим городом я познакомилась намного позже. Я думала, что, поступив в Школу-студию МХАТ, я попадаю в волшебную сказку. Оказалось, что не так, на самом деле – это тяжелая школа искусства и жизни со своим регламентом и связями, своя система отношений, это махина, которая создает новую личность, изнутри перестраивает сознание или ломает. На первом курсе я поняла, что для меня пути назад нет, я бесконечно влюбилась в театр, в Школу-студию, в педагогов, они стали частью меня. Но когда я вернулась в Ригу и поступила в Рижский русский драматический театр, меня постепенно настигла апатия. Я каждый день ходила в театр, и у меня появилось чувство, что я служу бухгалтером, – театр стал обыденностью. Это не было связано с самим театром, его замечательный директор Эдуард Цеховал любит и понимает театр, он сделал Русскую драму интересной, не без его участия был сформирован наш курс. Эдуард Ильич возлагал на него надежды, но прошло три года после окончания вуза, и из театра ушли в Табакерку мои однокурсницы Яна Сексте и Алена Лаптева, потом во МХАТ – Ростик Лаврентьев, а Андрей Тублис, Лера Суркова и Никита Тарасов сразу после диплома остались в Москве.
В какой-то момент я познакомилась с Галиной Полищук, ученицей Бориса Юхананова. Она ставила в Русской драме, до этого работала в Новом Рижском театре у Алвиса Херманиса, была настоящей звездой. После встречи с ней все для меня поменялось.
– Вы оставили работу в Риге и поехали к Юхананову?
– Договор с театром закончился, к тому же я вышла замуж в Москве и уехала из Риги.
– Борис Юхананов в это время преподавал в ГИТИСе?
– Он уже не преподавал, у него была Лаборатория Голем, шла работа с драматической поэмой Г.Лейвика “Голем” и текстами Торы. Впоследствии из этого вырос театральный проект, и в 2007 году он вошел как спектакль в театр “Школа драматического искусства”. Он состоял из девяти частей, с документальными текстами Юхананова, каждая часть шла 4,5 часа. Проект разрастался, заново рождая, дополняя себя самого.
Когда я решилась пойти к Юхананову, я спросила тех, кто с ним уже работал: “Надо прочитать Борису Юрьевичу что-то? Я Пушкина подготовила”. Мне загадочно ответили: “Иди и поговори с ним!” Только потом я поняла, какой это был бред – готовить отрывок.
– Почему?
– Он совершенно по-другому смотрит на артистов, разговаривает, видит – можешь ты быть с ним или не можешь, многие вещи угадывает.
– Чем вас привлекает способ существования, предлагаемый Юханановым актерам?
– Попытаюсь объяснить. Если раньше я всегда знала, “как надо”, помнила, что существуют правила, то первое, чему я научилась у него, и за что я ему очень благодарна, – не давать оценки. У него вообще неоценочное восприятие. Борис Юрьевич границы любых правил стирает, в том числе границы твоих актерских возможностей. Внутри его проектов ты ощущаешь другую энергию, – он транслирует космос.
– После переезда в Москву не было желания устроиться в стационарный театр? Артисту важно регулярно выходить к пуб-лике, взаимодействовать с залом, а Борис Юхананов вошел в историю театра фразой: “Главное – процесс”.
– Да, процессуальность… У меня были порывы – я сотрудничала с театром Калягина в спектакле “Олеся”, его ставила Галина Полищук, а я была ассистентом режиссера и играла в нем. Сейчас у меня в работе интересный театральный проект с режиссером Олесей Невмержицкой, я надеюсь, что он случится.
Конечно, есть режиссеры, с которыми я мечтала бы работать. Меня восхищают такие личности, как Юрий Бутусов, Миндаугас Карбаускис, Константин Богомолов, но работать в репертуарном театре я не хочу.
– Судьба подкидывает варианты, которые поддерживают вас в вашем свободном путешествии. Так и “Уроки персидского” появились в вашей жизни внезапно?
– Да, Геннадий Островский, кинодраматург и режиссер, у которого я снималась, написал великолепную пьесу и предложил мне роль в своем спектакле. Сыграть Бруно Шульца я согласилась сразу! Влюбилась в пьесу, как только начала читать. Текст пьесы “Уроки персидского” поэтический, в нем заложены огромные возможности и варианты для исполнения.
Геннадий – удивительный художник, в театре и кино работает совершенно по-разному. В кино – через визуальное, там он очень конкретен, а в театре – “пишет спектакль”.
Геннадий задействовал в пьесе тексты самого Бруно Шульца, а они невероятные, сказочные, в них мистификация на уровне сложения слов. У меня его тексты ассоциируются с картинами Марка Шагала, которого я очень люблю. В них сочетание поэзии и полета, шагаловского легкого, едва уловимого дуновения, и чего-то страшного и неестественного, как у Гойи. Это меня завораживает.
– Вы играете спектакль в Риге в двух версиях – на латышском и на русском. Это разные спектакли?
– Мы репетировали на латышском языке, этот спектакль изначально выстроен на латышском менталитете. Но у нас получаются два абсолютно разных спектакля. Латышского зрителя нужно очень аккуратно вводить в историю, делать паузы, вовлекать постепенно. Если так играть для русской публики, она заснет на пятой минуте, ее надо сразу крепко брать и держать. В русском спектакле текст значит больше, чем созданное артистом произведение.
Важно, что в Риге мы играем в музее Жаниса Липке, человека, прятавшего во время оккупации у себя в доме евреев, благодаря этому в спектакле создается особенная атмосфера. В Музее совершенно иначе, чем в любом театральном зале, устроена сценическая площадка. Там по-другому надо работать со зрителем и его вниманием, там все иное – свет, звуки, и это учитывал сценограф нашего спектакля Рейнис Суханов, и Екабс Ниманис – композитор спектак-ля, а они за эту работу номинированы на высшую театральную награду Латвии.
– Что насчет кино?
– В кино у меня сейчас сложный период, я снимаюсь несколько лет в сериале и надеюсь, что он когда-нибудь выйдет, но там все время добавляются новые серии, потом съемки останавливаются, и так уже несколько лет.
– Процессуальность вас настигает.
У вас есть опыт работы в Москве и Риге – в чем принципиальное отличие?
– Я думаю, что разница в энергии. Латвия небольшая страна, там другой менталитет. В Москве жизнь идет быстрее, люди активнее. Олег Павлович говорил, что мы должны быть конкурентоспособными: встал – место потерял. И в Москве так и есть, это чувствуется. В Риге нет этого бешеного ритма, жизнь идет размеренно и спокойно. В Москве больше проектов, Москва переполнена возможностями и выборами, но жить мне комфортнее в Риге. Времена меняются, сейчас Русский театр в Латвии интегрируется в латышский, и наоборот, прекрасные латышские артисты играют в Театре Русской драмы. Жизнь идет, театр меняется вместе с жизнью. Театр – это мостик от одного человека к другому, и я очень бы хотела находиться среди строителей! Наш спектакль “Уроки персидского”, в котором я играю с замечательными латышскими актерами – Элитой Клявиня, Рихардом Леперсом, Йолантой Стрикайте-Лапиня, – и есть один из элементов этого строительства. На мой взгляд, он очень хорошо сделан, по-настоящему!
Беседовала Юлия ГИРБА
Фото из личного архива