«Евгения Онегина» Мурата Абулкатинова сыграли в Москве в августе, перед самым началом нового учебного года. Расчет руководителей Красноярского ТЮЗа, где поставлен спектакль, выглядел точным – зал Театра имени Вахтангова, принявшего гастроли, был полон, в том числе, и подростками, которым мамы, сидящие тут же в постоянном наклоне неуемного комментирования происходящего, решили показать Пушкина на академической сцене. И вот их-то расчет оказался неверным, возмущенные родительницы, шипя нечто уничижительное про разрушение традиций, яростно покидали зал.

Между тем злиться не на что. Постановщики нигде не заявляли о том, что предлагают классическую версию «Онегина». Напротив, на сайте театра обозначено нейтральное «сентиментальная трагедия» как жанр, и «сценическая композиция театра по роману в стихах Александра Пушкина» – как литературная основа. Но кто же читает аннотации.

«Онегин» Мурата Абулкатинова, меж тем, является классическим образцом постмодернистского театра, восприятие которого целиком зависит от начитанности, насмотренности, наслушанности зрителя и меры его погруженности в культуру, историю и сегодняшний контекст. Сколько конкретный человек видел спектаклей по Пушкину и не только, столько цитат в постановке Абулкатинова он и разглядит. Отсылки к Римасу Туминасу (и в декорациях Софьи Шныревой, и в главной, самой запоминающейся, мизансцене, когда все персонажи сидят в ряд лицом к публике вплотную к серой стене, которая и часть залы дворянского дома с его высоченными потолками, и обветшалая стена усадьбы с перегородчатыми заиндевевшими окнами второго этажа, и огромный экран, на который проецируется видео), к Дмитрию Чернякову (мигающая от перебоев электричества в пиковые моменты сюжета люстра – лишь один из них), к опере Чайковского, которая неслышно звучит постоянным фоном. Вот тот минимальный пласт ассоциаций, который поможет считать заложенные в спектакле Абулкатинова смыслы. Неочевидные и порой убийственно точные. Как, например, нарастающий гул – он заглушает отповедь Онегина (Александр Дьяконов) после письма к нему Татьяны (героиня Татьяны Скрябиной пишет мелом на полу, никакой привычной задумчивой статики, вся – порыв, истерика, жар непереносимой первой любви, выраженный пластически). Или – зеркально – тот же гул параллельно монологу замужней Татьяны, его силится услышать и не слышит оглушенный внезапной страстью Онегин.

Предполагается, что публика хорошо помнит текст романа в стихах. Иначе история, поданная создателями спектакля обрывками, шепотом, недомолвками, вскриками, вдохами, сбивающимся дыханием, – не будет прочтена. Иначе не поймешь пластическую пантомиму (режиссер по пластике – Никита Беляков), когда какие-то дикие персонажи всё валятся и валятся на длинный стол из кулис, пугая нас, как пугают чудища Татьяну в ее страшном сне.

Столь же необходимо для адекватного прочтения спектакля Абулкатинова хорошо знать оперу Чайковского. Иначе пауза, во время которой Татьяна мечется на своих именинах, расставляя бокалы на длинном, во всю сцену, столе (снова привет постановке Чернякова), будет казаться бесконечной. Но это не так, если в этот момент мысленно напевать куплеты месье Трике. Не знаю, имел ли в виду этот музыкальный фрагмент Абулкатинов, но у меня по сценическому времени совпало идеально. Ночной – шепотом – прерывистый разговор Татьяны и няни не произведет такого впечатления, если не представлять себе оперный вариант этой сцены, и тогда она становится по-настоящему сценически эффектной.

Если постоянно помнить об опере Чайковского, то второстепенные персонажи романа, выведенные массовкой в безлико-серых костюмах, становятся оперным хором. Он обыгрывается в сцене, когда именно массовка, а не Татьяна, читает текст ее письма, судорожно пишущегося мелом на полу. Тут важно упомянуть музыкального руководителя постановки Николая Балышева, выступающего здесь и как высокопрофессиональный хормейстер.

Спектакль видится математически точно выстроенным с его «рамочными» сценами бешеного бега Татьяны и Онегина в начале и в финале, с хореографически выверенными движениями хора-массовки. При этом в него зашиты мгновения почти болезненных эмоциональных всплесков, когда до мурашек жалко Татьяну, такую застенчивую, книжную девочку, всю в комплексах и мечтаниях. Жалко в спектакле и Ленского, которого играет Салман Джумагазиев, восточной выписанной красотой напоминающий Пушкина. Этот Ленский, конечно (и тут снова отсыл к «Онегину» Чернякова в Большом) – и есть идеальная пара Татьяне.

А Онегин – что Онегин? Как и у Пушкина, у Абулкатинова он красивый светский хлыщ, волей случая оказавшийся в центре этой вечной истории про юность, любовь и предательство.

Катерина АНТОНОВА

«Экран и сцена»
Сентябрь 2024 года.