Трикстер

В России Эрих Кёстнер известен прежде всего как детский писатель. В Германии он еще остроумный сатирик, лирический поэт, автор воспоминаний о жизни в Третьем рейхе; в 1999 году, к столетию со дня рождения, были изданы две его многостраничных биографии. И тем не менее, он до сих пор продолжает удивлять историков и литературоведов, скрываясь за именами Роберт Нойнер, Бертольд Бюргер, Мельхиор Курц, Петер Флинт, Эберхард Фёрстер, Э.Фабиан и, возможно, какими-то еще. Обо всех псевдонимах писателя неизвестно до сих пор. И если во времена Веймарской республики, представляясь разными людьми, он получал больше возможностей для публикации, то в Третьем рейхе чужие имена помогали ему заработать на существование. Для запрещенного автора это была прибыльная, но опасная игра, любой ход мог оказаться шагом в концлагерь.

***

Берлин, май 1933 года. В толпе молодых людей, на чьих ликующих лицах пляшут блики костра из книг, Эрих Кёстнер. Ему тридцать семь лет, он смотрит, как горят его тексты, как нарастает пламя и вместе с ним все больше и больше пьянеют его ровесники. Может быть (скорее всего), он улыбается – хотя радоваться нечему – улыбается своим мыслям, своему будущему, своим читателем, которые здесь, вокруг него. Совсем недавно они смеялись его остроумным стихам, ходили в кабаре или отбирали у засидевшихся до ночи детей экземпляр “Эмиля и сыщиков”. Внезапно раздается пронзительный женский вопль: “Это Кёстнер!”. Хотя в эти дни такие крики часто оборачивались драками, а то и арестами, ничего не случается – только несколько человек в недоумении оглядываются. Книги продолжают лететь в огонь, Кёстнер уходит в одинокую квартирку в районе Шарлоттенбурга и пишет письмо матери. Он остается на родине по двум причинам: чтобы иметь возможность общаться с ней и, как будет неизменно отвечать позднее, чтобы свидетельствовать.

“Писатель должен испытать, как люди, среди которых он существует, проживают свою судьбу в тяжелые времена. Выезд за границу оправдан только острой опасностью для жизни. В любом другом случае его долг – ежедневно рискуя, быть свидетелем, чтобы когда-нибудь дать показания”.

Кёстнеру запрещено вести публичную деятельность и печататься в Германии, но его книги издаются за границей, преимущественно в Швейцарии, а фильмы, основанные на его сюжетах, выходят по всей Европе и даже в Америке – так что кое-какие средства к существованию имеются. Кёстнер не еврей, потому других лишений не терпит. Через пару месяцев подает заявление на прием в Палату писателей – осознает, что получит отказ, но хочет зафиксировать сам факт, свое желание участвовать в построении новой культуры, этим планирует защищаться в самом крайнем случае. Его, конечно, не принимают, ссылаясь на “культур-большевистское отношение”, зато приглашают посотрудничать с Министерством пропаганды в журнале, который будет издаваться специально для иностранцев: рассказы о чудесной новой жизни в Германии, реклама режима. Кёстнер отказывается. У него хватает мужества и безрассудства затеять игру – с цензурой, с эпохой и даже с будущим.

Дальнейшая его творческая жизнь до сих пор остается загадочной, исследования строятся на предположениях, допущениях, интерпретациях скудных и к тому же двояких фактов. Кёстнер в письмах и воспоминаниях, в дневниках и юридических документах будто специально выстраивает площадку для игры в его собственную биографию, где жонглирование именами и датами не просто возможно – желательно.

Зыбкая хронология фиксирует, что в 1934 году он пишет веселый безобидный роман “Трое в снегу” про миллионера, притворяющегося бедняком, про переживающую за него дочь, про его мудрого, но неловкого камердинера и про молодого неудачника с добрым сердцем. Главные герои выдают себя за других или их принимают не за тех, кем они являются, мистификация разрастается, но все завершается безупречно благополучно. Книга “Трое в снегу” выходит в Швейцарии, а 7 сентября на сцене бременского театра с успехом играют спектакль “Вечный ребенок” по пьесе Роберта Нойнера. За исключением имен и мелких деталей, тексты сюжетно идентичны. В предисловии к роману рассказана история, объясняющая ситуацию: Эрих и Роберт однажды ехали в поезде и услышали от попутчика один забавный анекдот. Немного поспорив, друзья договорились: Кёстнер пишет роман, Нойнер – пьесу. История эта как бы невзначай выстраивает надежную линию обороны от цензуры: господин рассказчик – пожилой почтенный крестьянин, цель поездки – посмотреть Бамбергского всадника, одну из икон нацизма, упоминается и девушка – умная, но послушная своему мужу, хорошо понимающему систему семейных ценностей. С другой стороны, сложно не заметить, что автор относится с большой иронией и к внезапной популярности средневековой скульптуры рыцаря, и к тому, что основная функция женщины – смотреть за очагом, и с неменьшей иронией – к птичнику, робко испрашивающему разрешения рассказать свой анекдот попутчикам. Это одна игра. Но есть и другая, посложнее: никакого Роберта не существовало.

Вернее так, несколько стихотворений были подписаны его именем еще пятнадцать лет назад, так что можно сказать, что он был когда-то начинающим поэтом, а потом сгинул, явившись вновь лишь в 1934 году. Причина столь долгого перерыва объясняется тем, что человек, стоявший за псевдонимом – Вернер Бур, больше в нем не нуждался. Аполитичный и спокойный, он состоял в Палате писателей и не имел намерений скрывать свою личность. Бур был детским другом Кёстнера, и ничто не подтверждает, что он заранее знал об использовании своего “старого друга”. Нельзя ни доказать, ни опровергнуть, что пьесу на самом деле написал Бур. С чуть большей долей вероятности, благодаря текстологическому анализу, можно сказать, что это автоплагиат. Использование чужого псевдонима, в таком случае, необходимо запрещенному писателю для защиты. В нескольких письмах к матери (и, опосредованно, к гестапо) Кёстнер рассказывает, что гулял с Робертом, болтал с Робертом и даже собирался на репетицию к Роберту. Позднее было найдено завещание Нойнера, в котором все доходы от пьесы должны были быть переданы Эриху Кёстнеру. Писатель рискует, но верит, что подлинный владелец псевдонима его не выдаст.

А может быть, все было как-то иначе.

В любом случае, пьесу ставят, пока она не привлекает внимания юридического отдела министерства пропаганды: возникают сложности с авторскими правами, и до выяснения обстоятельств обращение к тексту не рекомендуют. “Трое в снегу” становятся известны за рубежом, там романом живо интересуются киностудии. Кёстнер пишет матери, что часто получает просьбы продать права и, так как Роберт свои уже продал, ему ничего не остается… Со временем в Рейхе текст по неизвестной причине вновь разрешают. Теперь спектакли играются по всей Германии, в том числе в Берлине, в Немецком театре, под самым носом у Йозефа Геббельса, считающего себя покровителем этой сцены. Даже стоглазый Аргус иногда моргает.

В отличие от литературы и театра, в немецком кино Кёстнеру удается работать полулегально: на определенных условиях ему дают разрешение писать сценарии в соавторстве с более надежными авторами. Пишет он почти только одни комедии. Самые известные из них – юбилейная лента киноконцерна UFA “Мюнхгаузен” и фильм Курта Хоффманна “Я доверяю тебе свою жену”. Одни коллеги зовут его Эберхард Фёрстер, другие – Бертольд Бюргер. Неизвестно, знал ли кто-то, помимо нескольких чиновников Палаты кино, о настоящей фамилии сценариста, потому что сам он никогда об этом не рассказывал – соответствующие подтверждения были обнаружены только в 1989 году.

В гестапо за Кёстнером следят. Его арестовывают дважды. Впервые еще в 1933 году: приходят с обыском, подозревают в сотрудничестве с коммунистами. Писатель не состоял в политических организациях, поэтому формального повода для ареста не находится. Второй раз являются ранним утром 21 июня 1937 года. Его будят, сажают в черный мерседес и везут в штаб на Александерплатц, где допрашивают о доходах: откуда получает деньги, сколько, есть ли среди корреспондентов евреи. Отпускают через три часа. Ни про какие псевдонимы вопросов не задают, улик не ищут, о “Синей книге” – дневнике, который он прятал в своей библиотеке, – ни разу не упоминают. Позже, уже в тот период войны, когда все стало понятно и неотвратимо, он не выходил без нее из дома. Фонарик, чековая книжка, чистые носки и дневник – с таким багажом Кёстнер уехал в маленькую тирольскую деревушку на съемки, когда в конце 1944 года его квартиру разбомбило.

Публикация “Синей книги” как документа, свидетельствующего об эпохе, безусловно важна. Но гораздо важнее личность ее автора, человека, который и при национал-социализме писал почти исключительно легкие, светлые, смешные тексты. Это совсем не значит, что Кёстнер наивно не замечал или малодушно игнорировал реальность. Это значит, что он выбрал ту художественную стратегию, которая максимально далека от идеологии нацизма. Он противопоставлял юмор – пафосу, любовные конфликты – псевдонаучным основаниям неравенства рас, себя самого – чрезмерной серьезности режима. Он играл, разрушая и обесценивая действительность. И выиграл.

Зоя БОРОЗДИНОВА

«Экран и сцена»
№ 22 за 2018 год.