Алексей БАРТОШЕВИЧ: «Реальность старая и новая»

• В.В.Фокин вручает премию Ю.П.Любимову. Фото В.ЛУПОВСКОГОИстория этой премии началась в 1986 году, когда итальянская благотворительная организация “Таормине Арте” решила учредить европейский театральный приз. Среди первых лауреатов оказалась Ариана Мнушкина и ее Театр дю Солей. Со временем у главной премии “Европа – театру” появился приз-спутник – “Новая театральная реальность”, который вручали новаторам и авангардистам. К слову сказать, первым, кто получил “НТР”, стал Анатолий Васильев.
Постепенно церемония вручения премии стала передвигаться в пространстве. Из Таормины в Турин, а позднее, выйдя за пределы Италии, переместилась в Салоники, затем во Вроцлав. В апреле нынешнего года произошло экстраординарное событие: местом вручения XIV Европейской премии и сопутствующего ей фестиваля стал Санкт-Петербург. Еще никогда в Северной Пальмире не собиралось сразу столько театральных обозревателей, критиков из Европы, Америки, Азии (общим
числом – 500 душ). Все вместе (включая и наших собратьев) участвовали во встречах с лауреатами, смотрели спектакли режиссеров, выдвинутых на премию, а также программу петербургских премьер, в частности, Льва Додина, Валерия Фокина, Андрея Жолдака, Анджея Бубеня.
“ЭС” беседует о недавних питерских торжествах с А.В.Бартошевичем.

– Вам приходилось бывать на церемонии вручения премии “Европа – театру”?
– Всего однажды, в 1990-м году. В тот единственный раз я заменял Татьяну Проскурникову, много лет входившую в состав Жюри. Тогда премии получали Стрелер и Васильев. Все это было замечательно.
Происходили все события в Таормине. На меня тогда огромное впечатление произвела незабываемая двухдневная встреча с Джорджо Стрелером. Он импровизировал, и все это напоминало сцену из “Короля Лира”. “Теперь ты скажи, как ты меня любишь?” – обращался Стрелер к своим артистам. И те совершенно искренне отвечали. Он ухитрился сделать из �встречи очаровательный спектакль.
– В нынешнем году премия “Европа – театру” вручена Петеру Штайну. Беседуя с западными критиками, я поняла, что отношение к режиссеру и к его показанным на фестивале спектаклям очень разнится.
– Штайн – человек того поколения, которое давно пережило пик своего развития. Сегодня он – фигура театральной истории. Насколько я знаю, он вообще существует на некотором отшибе, обочине театрального процесса. Я боялся, что это будет гость из прошлого. В какой-то степени оно так и получилось. Но в самом лучшем и благородном смысле слова. “Разбитый кувшин” Клейста поставлен на том самом языке, которым с таким блеском владел Штайн и который создан вместе с ним режиссурой его поколения. Спектакль 60-70-х годов. Почти до самого финала. Но за этим стоит вызов. Стоит очень определенная и страстная позиция, неприятие того, что является современным театром, неприятие того, что сводится к понятию экспериментального театра. Это спектакль-жест: “а вот я вам покажу что-то такое, что считается подлинным, утраченным в вашей циничной и разрушающей круговерти, покажу старомодное искусство”.
Но это совершенный спектакль, совершенный по форме. Я уж не говорю, как замечательно там играют актеры театра Берлинер Ансамбль, включая совершенно восхитительного Клауса Марию Брандауэра, который многое определяет. Но сам язык и стиль спектакля, последовательно, до сверх-чистоты доведенные, были те же, что отличали его “Три сестры”, “Вишневый сад” и так далее. После того, как этот идеально чистый, абсолютно, безукоризненно стройный, гармонический спектакль вы посмотрели до самого конца, вдруг в самом финале, под занавес, Штайн демонстрирует неожиданные театральные превращения, чудо и метаморфозы. Мы видим бегство главного героя по снежной белизне (а до этого в спектакле преобладали темные краски). Дело не в том, что Судья от кого-то убегает, дело в том, что мы вдруг вырываемся в мир воздуха, простора и белизны. И это сцена сделана на том самом языке, к которому стремится лучшая современная режиссура.
“Разбитый кувшин” – торжество безукоризненного профессионализма. И пьеса Клейста совершенно не кажется архаичной комедией первого десятилетия девятнадцатого столетия. Мне показалось, что “Разбитый кувшин” – настоящее театральное событие и украшение программы, обрам-лявшей церемонию.
– В этом году Жюри оказалось щедрым на премию “Новая театральная реальность”. Она рас-пределена между четырьмя режиссерами и двумя театрами (“ЭС” о них писала). Жаль, что в программе фестиваля не нашлось места для спектаклей Кэти Митчелл, лауреата этого года.
– В сущности, я и приехал в Петербург ради нее. Был на встрече с режиссером. Кэти – одна из самых интересных фигур в английском театре. Мне приходилось видеть ее работы. И давно, и совсем недавно. Хорошо помню “Генриха VI”, которого она поставила в Стратфорде на малой сцене Шекспировского театра. Радикально современный, с ясной политической концепцией. Последнее, что я видел – “Чайка” и “Идиот”. Обе в лондонском Национальном театре, и в обеих – главные роли играл один из лучших английских актеров – Бен Уишоу. Наша публика знает его по фильму Тома Тыквера “Парфюмер: История одного убийцы”. Нервный, утонченный, глубокий и острый актер. В спектаклях Митчелл Уишоу играл Треплева и Мышкина.
И в “Чайке”, и в “Идиоте” она, в противоположность подавляющему большинству британских режиссеров, говорит на языке, похожем на язык современного немецкого театра. Кэти Митчелл использует те новые технологические приемы, на которых построены спектакли Хайнера Геббельса. “Идиот” – одновременно сюжет Достоевского и съемка фильма по сюжету Достоевского. По сцене бегают кинооператоры, которые снимают то, что нам демонстрируют на висящем над сценой экране. Например, один оператор снимает в одном углу сцены Мышкина, другой – в противоположном углу – Рогожина, а на экране мы видим их диалог. Кэти Митчелл – замечательная женщина и талантливый режиссер. Мы с Зейнаб Сеид-Заде приезжали к ней в Лондон, встречались с ней, пытались уговорить ее приехать в Москву, хотя бы с мастер-классом. К сожалению, в силу разного рода обстоятельств, пока заполучить Кэти не вышло.
– Она бывала в России?
– Кэти Митчелл приезжала лет пятнадцать назад и делала доклад в ГИТИСе. Там ее познакомили с Инной Натановной Соловьевой, и эта встреча оказалась сверх-существенным, поворотным событием в ее биографии. И на этот раз, во время очень интересной и живой встречи с ней, она примерно половину времени посвятила профессору Соловьевой, ссылаясь на мнение и оценки Инны Натановны. Это было очень приятно. Приехав из Петербурга, я позвонил Инне Соловьевой и сообщил о том, как ее благородное имя звучало в устах знаменитой британки. Что, кстати, говорит о человеческой разборчивости Кэти Митчелл, сразу сумевшей оценить глубину и значение женщины, составляющей гордость нашей профессии.
– Как я понимаю, вы вполне разделяете выбор Жюри, присудившего премии “Новая театральная реальность”?
– Безусловно. Я высоко ценю талант Кристиана Смедса. Да и Андрей Могучий – прямое, стопроцентное попадание.
– Получая “Золотую Маску” в номинации “за лучшую режиссуру”, Андрей Могучий благодарил Валерия Владимировича Фокина за высочайшую степень предоставленной ему свободы.
– Согласитесь, что это не ординарное свойство художественного руководителя – открыть двери и пространство своего театра для режиссера с такой мощной и властной индивидуальностью, как у Могучего. Очень понятно, почему именно Андрей получил эту европейскую премию за эксперимент. Он не просто талантлив. Его опыты чаще всего приводят к созданию сильных спектаклей, в которых естественно себя чувствуют не только молодые актеры, но и актеры старшего поколения. Вспомним спектакль “Иваны” и блестящие работы Николая Мартона и Виктора Смирнова! Режиссер вполне заслуживает престижной по репутации премии.
Не могу сказать, что я в большом восторге от его “Синей птицы”, показанной как часть церемонии вручения премии, но, возможно, я несправедлив. Возможно, я чего-то не понял.
– Я знаю, что “Счастье” было воспринято по-разному. Оно обрушивает на зрителя (не забудем, что режиссер ставит спектакль для детей) настоящий каскад фантазии, видео- и световых эффектов. Плоское на сцене становится объемным, персонаж-актер превращается в персонажа анимации или в причудливую куклу (соавтор Могучего, разумеется, художник Александр Шишкин). Но этот видеоряд отнюдь не самоцель. “Счастье” волнует, трогает. Трудно забыть приход Дедушки (Николай Мартон) в царство мертвых, его диалог с Бабушкой, без которой он не хочет жить. И, конечно, блистательная сцена Митиль (Янина Лакоба) с Царицой ночи, во время которой комок подступает к горлу.
Были ли в программе постановки, попавшие туда “по ошибке”?

– Неясным осталось включение в программу португальского театра “Меридиональ”. Спектак-ли показались беспомощными и малопрофессиональными. Это явное недоразумение. Но у любого жюри бывают промашки.
– Зато всех примирила замечательная церемония вручения премий (впервые за всю историю из “протокольной”, скучной акции превратившаяся в театральное действо). Она была поставлена Могучим и связывала времена и поколения. На заднике возникли кадры “уроков мимики” великого “старика” Александринки Владимира Давыдова. Лауреаты поднимались с “особых” кресел: так, Петер Штайн занимал кресло Чехова в ложе Суворина, Юрий Любимов – кресло Достоевского в партере. В ответственный момент на сцену опускался головинский занавес из “Маскарада” Мейерхольда.
– Чудесной была и пара ведущих, представлявших два поколения: Николай Мартон в парадном смокинге и Ксения Раппопорт в джинсах. Трогательным было выступление Юрия Петровича Любимова (ему присудили специальную премию “Европа – театру”). Зал встал, и он был очень растроган: “Благодарю вас, что вы встали. Старого артиста должно радовать, что его так встречают”, – сказал он.
Церемония была очень хороша.
О спектакле К.Смедса “Мистер Вертиго” – в следующем номере.

Беседовала
Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ
«Экран и сцена» № 10 за 2011 год.