В Санкт-Петербурге в пространстве “Скороход” состоялась премьера спектакля “Посмотри на него” по роману Анны Старобинец. Инициатором постановки выступил режиссер Роман Каганович, художественный руководитель “Театра ненормативной пластики”, пригласивший к соавторству драматурга Марию Огневу, создавшую инсценировку.Автобиографический роман Анны Старобинец “Посмотри на него”, лауреат “Нацбеста”, рассказывающий о том, как ей пришлось прервать желанную беременность в связи с “несовместимой с жизнью патологией плода”, бодании с медицинской системой, а также долгом пути психологической реабилитации, около полугода назад буквально взорвал общественное пространство. “Правая” и “левая” критика совпали в своем возмущении. С одной стороны, вспомним знаменитую реплику Аглаи Топоровой, написавшей: «нельзя же в самом деле читать книжку как книжку, можно читать ее только как “пронзительную историю”». С другой, феминистской, позиции книга также была признана опасной, наоборот, потому, что в ней “плод” объявляется ребенком, “а аборт, следовательно, – это убийство. Эта книга, давя на психику читательниц, может лишить их права сознательного выбора, послужить причиной депрессии, невроза”.
Заговорив на табуированную в художественном пространстве тему, автор поставила себя со всех сторон под удар именно потому, что написала роман-опыт, роман-травму с глубоко личной позиции, яростной и непримиримой. А травму у нас принято замалчивать. Но в книге, помимо монолога протагонистки, есть и голоса “хора”: записанные Старобинец лично или собранные ею в пространстве соцсетей монологи женщин, переживших похожий опыт, прервавших беременность или родивших, плюс комментарии хейтеров с пожеланиями для матерей-убийц “гореть в аду”. Этот роман – драматический в том смысле, что героиня на его протяжении проходит через череду микро- и макро-выборов: от генерального – доносить ребенка и увидеть, как он умирает, или прервать беременность на позд-нем сроке, съесть сэндвич, который ей утром после искусственных родов приносит медсестра в немецкой клинике или наказывать себя голодом и т.д. Драматическим его делает и яркая конфликтность сознания героини.
Неслучайно образ главной героини в спектакле Романа Кагановича раздвоен: она поделена на “объект”, потерпевшую (Анна Кочеткова), одержимую своей болью, постоянно подвергающуюся сторонним манипуляциям, и сдержанного “наблюдателя” (Светлана Савенкова). Героиня в двух лицах конфликтует не только с системой, она конфликтует и с собой. Восстановление утраченной изначальной целостности, по сути, и есть магистральный сюжет постановки.
Техника, в которой Каганович сделал свой спектакль, противоположна документальной. Когда героиню, по сюжету впервые пришедшую на УЗИ и с тревогой ждущую, что ей скажет врач, вывозят к нам на гинекологическом кресле, между ее широко раздвинутых ног – экран планшета, на котором неясная черно-белая пульсация данных УЗИ, испытываешь облегчение. Потому что понимаешь: не будет ни открытого физиологизма, ни прямой манипуляции твоими эмоциями. Предельная театральность приемов щадит, но и обостряет восприятие.
Героиня в двух лицах окружена карнавальными, гран-гиньольными образами. Все они – светила российской медицины, медсестры, врачи районной консультации, охранники – сыграны актерами-мужчинами. Это гендерное противостояние остраняет трагизм ситуации. Мужчины или женщины по сюжету, по факту все эти персонажи – “чужие”: что радостно скалящееся научное “светило” (Александр Лушин), для которого героиня только наглядное медицинское пособие, что похожий на гориллу охранник (Виталий Гудков) в женской консультации, борцовским приемом перекидывающий мужа героини через бедро, что грудастая врачиха (артист Сергей Азеев, засунув локти в растянутый свитер, ложится “грудью” на стол) всё в той же консультации, сообщающая что “снаряд дважды в одну воронку не падает – родишь себе здоровенького”.
Иногда мужской состав спек-такля объединяется в своеобразный хор, чтобы спеть зонги вроде того, в котором “почки, почки похожи на бобы”. А монструозная уборщица (Антон Леонов), не пус-кающая героиню в туалет без бахил, совершает почти эротический ритуал с унитазом и тряпкой под арию из рок-оперы “Иисус Христос – суперзвезда”.
Впрочем, и германские врачи в клинике Шарите, куда героиня прилетает, чтобы прервать беременность, не очень-то похожи на людей. И в этом смысле спектакль не стремится обозначить российскую медицину как плохую, а европейскую – как хорошую. Да, респираторы на них поновее, а на ногах кроксы вместо стоптанных ботинок. Да, эти врачи безупречно корректны. Но похожи скорее на роботов или репликантов, точно выполняющих свои обязанности, в том числе обязанность быть этичными. Это не люди и не индивидуальности, а винтики системы, но системы, социально ответственной за каждого своего гражданина, осознающей, что любая личная травма перерастает в агрессию, а значит, чревата угрозой и нестабильностью.
Противопоставление российской и немецкой медицинских систем происходит на базовом уровне. Российская работает на формирование специфического “социального” менталитета, чувства вины, необходимости страдать и ненавидеть себя, возведенной в принцип, очень полезной, так как позволяет манипулировать пациенткой. Немецкой не нужна жертва, так как любая жертва социально опасна.
Но немецкие медработники тоже “чужие”, не способные отрефлексировать чуждый себе социальный опыт. Так, психолог в Шарите не может понять, как такое может быть, чтобы в России женщине не предоставили личного психотерапевта, и в голове этого врача звучит “тревожный звонок”, всякий раз когда он не считывает информацию.
Подобными приемами задается дистанция, проводится тема невозможности принять чужой опыт, будь он глубоко личный или социальный.
Другая важная категория – телесность. И дело тут не только в телесной экспрессии, изломанности, в которой Анна Кочеткова ведет свою роль. Тело позиционируется как объект, тело отчуждается. Для первого врача в российском медцентре тело героини и пораженный поликистозом эмбрион внутри – любопытный демонстрационный материал, наглядное пособие для студентов. Второй врач, коллега и соперник первого, заполучив героиню, торжествующим хозяйским жестом кладет руку на ее промежность в тот момент, когда объявляет, чтоб она пришла позже, потому что он любит смотреть беременность на сроке 18 недель, и тем самым утверждает свою власть над ней.
Тема чуждости другого, порой, самого близкого человека, проведена и через отношения героини с мужем. Антон Леонов, в отличие от прочих, работает в предельно человеческих, неброских, теплых тонах. Но и он, называющий нерожденного и обреченного ребенка “плодом”, вызывает яростное отторжение героини. Пройденный героями вместе путь делает их, как в христианской традиции, “одной плотью”. И эта общая плоть, эта душевная целостность в финале говорит именно голосом мужчины.
Фото предоставлено театром
Татьяна ДЖУРОВА