Прощание с Юрием Николаевичем Бутусовым оказалось долгим. Спустя десять дней после гражданской панихиды в Софии, москвичи простились с режиссером в Театре имени А.С.Пушкина, одном из четырех московских театров, где идут его спектакли. Петербуржцам прощание еще предстоит.

Среди множества потерь, обрушившихся на нас, внезапная гибель Юрия Бутусова стала сокрушительным ударом, и не только для людей театра – тех, кто работал в его спектаклях на сценах Вахтанговского, РАМТа, Сатирикона, Театра Пушкина и других. Нескончаемый поток его зрителей, преимущественно молодых, двигался по Тверскому бульвару, пересекал фойе театра, вливался в зрительный зал. По центральному проходу люди по одному поднимались на сцену, чтобы положить цветы рядом с погребальной урной и портретом. Видно было, что даже букеты выбирались не случайно, а с чувством – было много цветов особенных: гортензий, альстромерий, подсолнухов.

«Он изменил нас, наше пространство» – сказал худрук Пушкинского Евгений Писарев. Так, по сути, могли бы утверждать очень многие. На страницах «ЭС» в своих интервью артисты, хоть раз встретившиеся в работе с Юрием Бутусовым, непременно рассказывали об удивительной атмосфере репетиций, на которых Бутусов открывал им новое и совершенно неожиданное в себе самих.

«…сдирает с тебя все защитные слои <…> у тебя появляется возможность побыть в новом состоянии <…> Это такой рок-н-ролл, его ни с чем не спутаешь» (Екатерина Крамзина).

«Он хотел, чтобы актер, прежде всего, был собой и что-то говорил о себе» (Сергей Волков).

«Это познание себя, возможность личного высказывания <…> в таком театре заложена бесконечная свобода» (Яна Соболевская).

«Даже, если он мучает актера <…> это оттого, что он верит в его глубину и силу, хочет снять какие-то штампы <…> Он создает вокруг себя особое поле, особые условия. А дальше начинается колдовство» (Алена Разживина).

«Я перестал бояться пробовать или что-то сделать плохо и бездарно. Юрий Николаевич шаман, я в этом убежден» (Александр Матросов).

«Какой же кайф раскрываться, убирать страх быть неуклюжим, некрасивым <…> Это другой мир, да просто другая планета, космос» (Александр Девятьяров).

Все три часа прощания не только артисты огромной труппы несуществующего театра Юрия Бутусова – по выражению Сергея Волкова – чувствовали себя коллективом единомышленников. Проникновенно говорили коллеги, представляющие разные поколения: от старших – Алексей Бородин и Генриетта Яновская, до однокурсника Петра Шерешевского. Рядом находились ученики Юрия Бутусова, выпускники режиссерского факультета ГИТИСа.

На сцене художником Максимом Обрезковым была создана пронзительная инсталляция из сценографических фрагментов бутусовских постановок. Звучала музыка из его спектаклей, его любимые треки. На сцене и в зале плакали, не стыдясь слез. Да и невозможно было от них удержаться, видя на экране азартного, «зажигающего», «безумствующего», танцующего Бутусова, такого живого и такого настоящего: на репетициях, на поклонах после спектаклей, в кругу семьи с женой Марией и чудесными детьми.

И вместе с тем росло чувство родства, единения, того, что Юрий Николаевич считал главным чудом театра, дарующим свободу.

Известна формула Пушкина: «Публика образует драматические таланты». В случае с Юрием Бутусовым можно говорить о том, что его громадный талант сумел образовать умную, чуткую публику. «ЭС» дает слово зрителю, молодому литературоведу Татьяне Слеповой.

 

Когда я поняла, что люблю театр Юрия Бутусова, появилась потребность рационализировать эту любовь, попытаться осмыслить: что, собственно, каждый раз вызывает во мне такое переживание, утверждает в ощущении, что это – мой театр?

Ответ нашелся у Марины Цветаевой. В статье «Поэты с историей и поэты без истории» (1933) она развивает концепцию (которая, очевидно, долго формировалась в ее сознании и последовательно вытачивалась в других работах, в том числе в записных книжках и письмах) о двух типах поэтов: одни – с историей и с развитием, другие – без истории и без развития. Последних Цветаева называет чистыми лириками. Думаю, это деление приложимо не только к поэтам, но и к творцам вообще. Так вот Бутусов, согласно этой концепции, несомненно, – чистый лирик, и его спектакли – чистая лирика.

Приведу несколько тезисов из Цветаевой:

«Чистая лирика есть претворение состояния чистого переживания – “перестрадания”… <…>

Чистая лирика – всего лишь запись наших снов и ощущений. Чем лирик больше, тем запись чище».

Сам Юрий Бутусов неоднократно говорил, что театр – это сон. И это отожествление говорит не столько про освобождение от законов театрального действа, сколько про подчинение другим, сновидческим законам, про действие по наитию.

Не важно, что именно происходит на сцене в его спектаклях. В каждом эпизоде, жесте воплощена сила (если не сказать мощь) чувства: боли, радости, печали. Даже если зритель не мог считать подтекст, аллюзию, он интуитивно улавливал, как сменяются ощущения (чего стоит, например, первая сцена «Бега»!), испытывал острое переживание – если только был к нему открыт. О том, сколько сосредоточенности, внутренней работы требует от зрителя бутусовский театр, нужно писать отдельно. Скажу только, что на его спектаклях я всегда сидела с прямой до боли спиной, потому что расслабиться – значило утратить связь с происходящим на сцене.

Вернемся к статье Цветаевой. Она утверждает, что для чистых лириков «эмпирический мир… чужероден» и сущность их натуры отвергает его. Отпор этот, по словам Цветаевой, «бессознательный». И далее: «В этом они, как и во многом, – дети. Мир для них: “Не так!” – “Нет, так. Сам знаю! Я лучше знаю!” Что он знает? То, что иначе – невозможно».

Цветаева, по-моему, здóрово имитирует этот ребячливый тон художника в споре с миром, с его устройством. В спектаклях Бутусова всегда есть что-то детское, но не как синоним наивного, вернее сказать – первозданного. Словно ты впервые увидел снег. При всей этой детскости режиссер Бутусов, однако, никогда не заигрывал со зрителем, не смешивал краски, не подменял понятия. «Дуб – дерево. Роза – цветок». Зло у Бутусова было злом, предательство – предательством. За этим честным прямым разговором, лишенным всякого цинизма (исключительное качество!), я всегда шла на его спектакли.

Читаем Цветаеву дальше: «Когда подходишь к морю (и к лирику), то идешь за тем же впечатлением, а не за новым, за повторением, а не за продолжением. Поэта-лирика, как и море, даже если его книгу раскрываешь в первый раз, непременно пере-читываешь, в то время как реку, что течет вдаль, как и Пушкина, что идет вдаль, даже если ты родился на их берегах, всегда читаешь дальше. <…> Реку любишь за то, что она всегда другая, море – за то, что оно всегда то же.

Когда идешь к морю и к лирику, жаждешь не невозвратности течения, а именно возвратности волн; не неповторимости мгновенья и непреходящего, а именно повторяемости морских и лирических непредвиденностей, неизменности смен и перемен, неминуемости собственного изумления ими.

<…>

Поэту с историей мы говорим: “Смотри дальше!” Поэту без истории: “Ныряй глубже”. Первому: “Дальше!” Второму: “Еще!”».

В этой объемной цитате речь не столько о сущности лирика, сколько о том, как его творчество действует на нас, читателей, зрителей. Нельзя сказать, что Бутусов в своих работах был одинаков, но он однозначно был верен себе: своему языку, своим мировоззренческим установкам, своему, в общем, гибельному мироощущению. Человек, посмотревший несколько его работ и впустивший этот мир в себя, нашедший этому миру место внутри своего, чувствовал необходимость идти на другие спектакли Бутусова. Как пишет Цветаева, возникает потребность сказать: «Еще!»

И Бутусов никогда не подводил. Море – «всегда то же».

Татьяна СЛЕПОВА

«Экран и сцена»
Август 2025 года