Ибсен писал «Кукольный дом» в самом конце XIX века: тогда финальный уход главной героини из дома, от мужа и, что самое страшное, от детей был радикальным для женщины жестом. Вокруг пьесы шли дискуссии, в какой-то степени Нора считалась родоначальницей феминисток. Представитель европейской «новой драмы», Ибсен написал пьесу идей – да, в ней есть реалии норвежской жизни того времени, столь важные для понимания судеб героев натуралистических текстов, но куда больше в ней философии жизни, рождающейся по ходу действия в силу не только обстоятельств, но и выбора героини. Сегодня к этим текстам особый счет, точнее, они звучат совсем в другом контексте – супружество, особенно токсичное, подвергается сомнению. Уйти из семьи может каждая. Что каждый – мы и раньше знали.

«Кукольный дом» Артема Устинова (спектакль-победитель конкурса Поддержки молодой режиссуры на Дальнем Востоке) на сцене Магаданского музыкального и драматического театра – это вполне себе эстетизированный Ибсен, с почти античным хором из трех девушек-хористок театра и огороженной легкими занавесями выгородкой, где стоит длинный стол. Зрители тоже находятся на сцене, рассажены по трем секторам, у каждого, выходит, свой ракурс. Нора (Светлана Кузнецова) и Хельмер (Александр Тарасюк) выполняют ритуал кофепития с отставленными в сторону мизинцами и мультяшными голосами. Ровно до тех пор, пока Нора не получит от мужа желанные деньги: на рождественские покупки «белочки», как она зовет себя сама и как привык звать ее Хельмер, а на самом деле – для того, чтобы платить долг Нильсу Крогстаду (Александр Нестеренко). Вот тогда героиня выходит за пределы душного супружеского алькова, больше похожего на усыпальницу, чем на уютный дом, и устало освобождается от своей роли: говорит чуть ниже, не так весела и бросает заученные движения в меру благопристойной, в меру соблазнительной жены.

Вся концептуальная конструкция, которую сочинил Артем Устинов, демонстрирует раскол между внешним благополучием и внутренним коллапсом, который давно настиг героиню, но поймет она это только в финале. Правда, уже в начале спектакля хор из трех «мойр» (Анастасия Аполюдова, Наталья Попова, Елизавета Малиновская) поет нечто из современного фолка, предрекая главной героине встречу с неизбежным, с катастрофой, после которой ей уже ничего не страшно. Этот мощный затакт, красиво и торжественно исполненный, сообщает спектаклю высокую ноту. Шумящее море или ветер, словом, стихия, напоминает о норвежском происхождении драматурга и его героини. В Магадане, на другом конце света, но на той же параллели, что и Осло, совсем иная жизнь, но тот же северный дух, мощный, красивый и печальный. В Осло – меланхолия, в Магадане – скорбь. Кажется, пойди спектакль еще дальше в создании этой странной полумистической рамки, получилась бы пространственно-временная петля.

В этом «Кукольном доме» есть эксцентрика – режиссер (возможно, совместно с актерами) придумал каждому из участников немноголюдной пьесы довольно жесткую маску и поведенческую модель. Кристина (Марчелла Стати) подволакивает ногу и носит ортопедические ботинки. Ранк (Евгений Вертохвостов) – печальный богемный мудрец. Торвальд, муж Норы, – образцовый набриолиненный болван из голливудских фильмов. У Крогстада выбелено лицо, и ведет он себя примерно как Эраст Гарин в роли Хлестакова. Наконец, Нора – это такая русская Николь Кидман, только брюнетка, которая своей живостью и обаянием пытается развеять весь этот искусственный мрак, но, не преуспев, меняет корсет на штаны и рубашку, берет в руки гарнитуру и спокойно протягивает второй комплект мужу – давай, мол, наконец поговорим. Не всем исполнителям удается острота рисунка, но на главный вопрос – в чем цель такой жесткой, почти клоунской интерпретации персонажей – ответ мной, как зрителем, не найден. Любая логика возможна, если она оживает в спектакле. Магаданский Ибсен породил дискуссию в публике – про Нору, ее выбор и кризисы семейной жизни, которые знакомы многим, если не всем. Но как будто в самом своем существе спектакль еще не ожил и не отделился от жесткого режиссерского концепта, не поселился здесь и сейчас, в нашем времени.

По соседству представляли замечательно придуманный и крепко связанный с местным контекстом фотоспектакль «Нам-Бок – лжец», сделанный Радионом Букаевым в соавторстве с магаданским художником Владимиром Мягковым и питерским художником Никитой Сазоновым. Рассказ Джека Лондона, кстати, написан несколькими годами позже ибсеновской «Норы», в 1902. Но он, конечно, совсем про другое.

На сцене Семен Губичан – этнический эвен и прирожденный перформер. Он читает текст Лондона про то, как считавшийся погибшим индеец возвращается к своим, на берег Берингова моря, рассказывает о мире, где есть электричество и тепло, но ему никто не верит, даже родная мать. И Нам-Бок уплывает прочь. Семен Губичан читает с листа, иногда с запинками, всегда с певучей интонацией, которая немножко меняет музыку текста и придает ему характер притчи. А рядом, в специальном окошке-«кадре», двигаются одна за другой картинки, на которых запечатлены и обработаны наподобие сепии фотосценки из жизни этого племени. 50-минутный спектакль, созданный в уникальной технике, выбивает тебя из привычного окультуренного театра, и вот уже история, рассказанная американцем 120 лет назад, становится частью здешнего пейзажа. Театр осмысляется как то, что сделано людьми из очень простого желания разделить с нами тайну бытия. Север становится севером, холод – холодом, а люди обретают плоть. Когда Семен Губичан вышел на поклон и смотрел в камерный зал прямо на публику, улыбаясь и спокойно разглядывая наши лица, все, кажется, уловили что-то настоящее, а не театральное.

Кристина МАТВИЕНКО

«Экран и сцена»
Декабрь 2024 года.