В Пространстве «Внутри» Антон Федоров и его театр «Место» выпустили «Шинель». Фантастическая повесть Гоголя, после выхода в свет которой тема унижения человека обществом стала главной в русской литературе, превратилась в яркий и ясный спектакль-приговор человечности.

«Шинель» – один из самых безысходных и мрачных опусов режиссера Федорова. В новосибирском «Котловане» по страшной прозе Андрея Платонова или мтюзовском «Собачьем сердце» по булгаковской повести все-таки проступали порой свет и надежда, а в последнем на сегодня спектакле их нет совсем. Изуродованный гротескный мир гоголевского Акакия (как всегда снайперски точный Сергей Шайдаков) то разрастается до зловещего вьюжного Петербурга, то сужается до размеров убогого угла с божницей без икон (художником спектакля выступил сам Федоров). Пространство давит на Акакия, водруженного режиссером на ходули и возвышающегося над своим мирком, как ребенок-великан. Он «вброд» переходит Неву, отмахивается от «мультяшной» пурги (художник-аниматор Надя Гольдман), мало обращает внимания на подзуживания некоего Валеры (Семен Штейнберг) и суету ведьмообразной хозяйки квартиры (блистательная Наталья Рычкова). Он и в самом деле велик, этот тихий и нежный Акакий с мутным взглядом и наивным выражением лица. Узкие плечи, ранняя лысина, безобидность поступков и мыслей. Его жизнь однообразна до невыносимости, а он счастлив, сидя у себя за конторкой в канцелярии и выписывая чужие буквы своим идеальным почерком под мистическим сказочно-сиреневым светом (художник по свету Игорь Фомин). Когда у Акакия отбирают шинель, его лицо – буквально – застывает в мунковском крике, серые петербургские пейзажи превращаются в красно-оранжевые, как на прославленной картине.

Гоголевская чертовщина идет поэтике Федорова, для которого морок на сцене константа любой постановки. В «Шинели» бесконечно преображается все – пространство, герои, звуки. На звуковой партитуре спектакля стоит остановиться подробнее. Повесть Гоголя построена на словесной игре, многочисленных междометиях и местоимениях. Этот стилистический прием работает на идею «бессловесности» униженных и оскорбленных. Федоров часто использует птичий язык в спектаклях, в «Шинели» ему не пришлось его перепридумывать – только дополнить каламбурами: «такое понимать надо», «поднимите мне веки в кои-то веки», «аж противно, как нарративно» и т.д. и т.п. Невнятная речь героев находит отражение в невнятных движениях. Актеры двигаются, как сломанные куклы на ржавых шарнирах. Задерганные маленькие монстры, чья миссия множить бессмыслицу и жестокосердие в этом мире.

В спектакле «Шинель», как в жизни, – зло обыденно, и бесы повсюду. Семен Штейнберг играет всех этих бесов один, со свойственной ему харизмой. Его личины: льстец со змеиным жалом вместо языка, опустившийся собутыльник хозяйки, завидущий шеф-балагур из канцелярии, зарвавшийся чиновник, мифический Валера и Значительное лицо. Трансформации непредсказуемы и пугающе привлекательны. На таком фоне ничтожность Акакия воспринимается только болезненнее. А еще есть здесь портной Петрович (Алексей Чернышев), похожий на Тараса Бульбу и его же языком изъясняющийся. В первых сценах притаившийся паук, он превращается в раздухарившегося монстра и демонстрирует окружающим причинное место как доказательство собственного величия.

Инфернальная сущность героев страшного спектакля Федорова почти физически осязаема. В финале, который лишен гоголевского юмора (герой не становится привидением и никому не успевает отомстить), когда Акакий страшно заболевает, его обессиленное тело падает с высокой кровати и разбивается вдребезги. Идеальный финал истории про то, как легко ломается человек, а несправедливость торжествует повсюду.

Наталья ВИТВИЦКАЯ

«Экран и сцена»
Декабрь 2024 года.