19 мая исполняется 100 лет со дня смерти Вахтанга Левоновича Мчеделова (1884–1924). Режиссер Художественного театра, педагог так называемой “Школы трех Николаев”, вдохновитель и организатор Второй студии МХТ, постановщик спектакля “Зеленое кольцо” Зинаиды Гиппиус, прогремевшего в разгар Первой мировой войны, умер он очень рано – накануне сорокалетия. В то время он лишь недавно женился во второй раз – на своей ученице, юной Любови Дементьевой. Любови Ивановне был 21 год, когда она стала вдовой. Любовь к Вахтангу Мчеделову, память о нем, восхищение его личностью она пронесла через всю свою жизнь.

После смерти мужа Любовь Мчеделова поступила в школу при Камерном театре и 13 лет прослужила в этом театре актрисой. В 1940 году оставила сцену, умерла в 1987 году. Воспоминания о Вахтанге Мчеделове были написаны ею в 1974 году. В них есть и трепет первого чувства, и рассказ о насыщенной театральной жизни Москвы 1920-х годов, и понимание значительности человека, с которым оказалась связана ее жизнь. Мемуары, предоставленные Александром Наумовичем Марьямовым, сыном Любови Ивановны, публикуются впервые.

Александра Машукова

 

Писать мне воспоминания о Вахтанге и дорого, и грустно, и приятно, и тяжело. О моей жизни с ним, о наших первых встречах, начавшихся с сентября 1921 года, о совместной жизни, продолжавшейся до 19 мая 1924 года.

Все дни этих лет пронеслись с быстротой метеора! Откуда-то он появился, налетел, как порывистый южный ветер, зачем, почему – не знаю?! рассыпал такие сокровища, которые собирать, собирать, сохранять, беречь надо было…

Я это не сделала по молодости, по неопытности, по глупости, а, главное, по незнанию. Откуда мне было знать, что он будет со мной какие-то ничтожные крохи дней из своей талантливой, плодотворной, необыкновенно короткой жизни?

В августе 1921 года в Москве появились афиши об открытии техникумов искусств: драматического, хореографического, живописи и “Старинного водевиля” имени А.В.Луначарского. Я жила тогда в Пушкареве переулке на Сретенке с родителями, а “Старинный водевиль” находился у Сретенских ворот. Помещение у этого техникума было для того времени отличное – бывший кинотеатр. Маленький зал со сценой и фойе! На экзамене требовалось прочитать басню, стихотворение, что-нибудь и спеть. Возглавлял техникум один из ведущих актеров Малого театра О.А.Правдин.

Несколько дней спустя я сопровождала подругу, которая сдавала вступительные экзамены в драматический техникум, что помещался в красном уголке Петровского пассажа. Народу было мало, и меня ответственный за проведение экзамена вытолкал перед комиссией под чужой фамилией. Никакой сцены не было: просто одна часть большой комнаты была темной, другая освещена. Кто сидел за столом экзаменаторов, было не видно. Читала я ту же басню, что в “Старинном водевиле”, и два стихотворения Н.А.Некрасова. Всем говорили спасибо, а меня подозвали к столу. В центре стола сидел некто высокий с бородой и усами. Оказалось, что это был директор всех техникумов Ф.А.Фортунатов. Он странно мне улыбнулся и говорит:

– Скажите, вы на днях пробовались в “Старинный водевиль”?

Мне тогда было бы легче и лучше, если бы пол подо мной провалился.

– Да, это была я!

– Пожалуйста, скажите, где вы хотите учиться: здесь или там? Ведь это два различных профиля и направления?

– Я ведь не знаю, попаду ли я в “Старинный водевиль”. Меня допустили лишь до следующего экзамена.

– Я как директор хочу знать, если вы туда выдержите, то все равно придете сюда?

– Ой, конечно, нет. Останусь в “Водевиле”. Я больше всего люблю пение и танцы!

– А вот со мной сидит режиссер Художественного театра и предлагает остаться вам у него в Драматическом.

– При этих словах я взглянула на того, кто сидел по правую руку от Фортунатова. На меня смотрели необыкновенно блестящие глаза, Жизнерадостный, с добрыми глазами, черная прядь волос падала на лоб, галстук бабочкой и накинутый на плечо коричневатый шарф. И тоже улыбался.

– Подумайте и решайте! Сюда тогда больше не приходите.

– Хорошо, – сказала я и ушла. Я сдала экзамены и поступила в “Старинный водевиль”. На втором просмотре Правдин подозвал меня к столу и сказал:

– Молодец, что пришла сюда! Здесь твое место.

Счастливая, я начала занятия у О.А.Прав-дина, который вел драматический класс. Увы, он скоро умер, его заменил некто Лурье. Н.А.Смирнова (Малый театр) вела дикцию и декламацию, балерина из Большого театра – танцы, сольное и хоровое пение – Сафронов.

В расписании занятий по пятницам под волшебным словом “импровизация” был указан В.Л.Мчеделов. Первые две пятницы занятий не было, но в середине сентября он появился. Господи! Как он всем понравился! Жизнерадостный, с добрыми глазами и удивительно мягким тембром голоса. Когда же начинал нам рассказывать одухотворенно, эмоционально о значении, пользе и огромных творческих возможностях импровизации, мы все его слушали с раскрытыми ртами!

Спустя две пятницы В.Л. начал нас вызывать на сцену, предлагая самим придумывать завязку и диалог. Творить самостоятельно нам, не оперившимся птенцам в искусстве?! Что тогда из этого получалось, одному В.Л. было понятно, нужно и интересно!

Училось нас на первом курсе человек около 30. Из них 2-3 старше 23 лет, остальные со школьной скамьи. Почти все мы от занятий импровизацией были в восторге, кроме трех-пяти скептиков. Они считали, что импровизацией надо актеру заниматься на старших курсах. Что сейчас, кроме примитивной фантазии и энтузиазма самого Мчеделова, ничего не получается. Однако большая часть из нас, в том числе и я, ждали этих занятий как завороженные.

Прошло месяца два. И вот однажды после занятий В.Л. нам предложил: “Кто хочет, сегодня после занятий приходите во двор этого дома, вход с переулка. Там я занимаюсь со своими учениками из другого техникума в подвале. Я у них читаю систему Станиславского, что и вам будет полезно послушать, и где я вскоре собираюсь ставить новый спектакль. Сегодня первая читка. И я попутно предложу распределение ролей”.

Энтузиастов пойти к нему после 9 часов вечера оказалось всего трое: Люся П., Юра Б. и я. Все мы тогда днем работали, вечером учились, иждивенцев-детей тогда у родителей не было. Многие жили далеко, транспорта не было, трамваи не ходили, домой приходилось добираться либо пешком, либо на извозчике.

Когда В.Л. все закончил, мы втроем пошли его провожать. Дойдя до Трубной площади Рождественским бульваром, я попросила меня отпустить. Уже после 11 часов вечера, и мама будет волноваться.

Итак, по средам мы стали ходить втроем в техникум В.Л., по пятницам в своем техникуме занимались импровизацией, по воскресеньям Мчеделов нам давал пропуска во Вторую студию МХТ.

После успешной сдачи экзаменов в “Старинном водевиле” В.Л. пригласил нас троих на елку к его ученику М.С.Баеву, жившему в большой квартире на Первой Мещанской улице. Здесь В.Л. познакомил нас со своими учениками из Школы импровизации. До ужина А.М.Файко, начинающий тогда талантливый драматург (его скетч “Дилемма” уже шел в театре “Летучая мышь”), и А.Ф.Рудаков, любимый ученик В.Л., забавляли нас сценками собственной фантазии. Ужин прошел необычайно оживленно, как будто не было ни холода, ни голода. Все остались довольны хлебосольством, проявленным матерью Баева. После ужина все окружили Вахтанга Левановича. Он с увлечением нам рассказывал о своей поездке в 1913 году в Финляндию, где в то время отдыхал А.М.Горький с женой, актрисой МХТ Андреевой. Тогда В.Л. впервые услышал от Горького идею об импровизации, то есть творить непосредственно на сцене.

Когда пробило 12 часов ночи, часть собравшихся, в том числе В.Л. и я, поспешили домой. У Сухаревской площади (теперь Колхозная) все разбрелись в разные стороны, а мы вчетвером пошли через Пушкарев переулок, где жила я. Люся и Юра пошли вперед, а В.Л. и я задержались возле моего подъезда. Он передал мне объемистый конверт, а сам поспешил за своими спутниками. С чувством нечаянной радости, крепко сжимая конверт, я тихонько вошла в свою квартиру. Подарком с елки были его прекрасные письма, в которых он преувеличивал мои достоинства и не замечал недостатков, как это часто бывает с любящими с пылким сердцем. Он видел во мне то, чего никто не видел, и это преувеличение мне было так странно и в то же время так радостно. Его письма я тайком от мамы перечитывала, оставаясь одна. Они-то и вызывали ту гамму радости и счастья, которая никогда не повторилась. Таких писем я больше ни от кого никогда не получала, столько в них было ласки, сердечности, любви и понимания моей неопытной души! У меня в тот вечер не было уверенности, что такие письма я получала одна. Но странно, ни на другой день и далее мои друзья и я не поведали друг другу ничего.

С января 1922 года Вахтанг Леванович ввел нас троих в свою школу. Помещалась она, увы, в 15-метровой комнате без окон, в бывшей бутафорской театра “Летучая мышь” в Гнездниковском переулке. Возглавлял этот театр Никита Федорович Балиев.

Несколько слов о Балиеве. Режиссер, актер и конферансье МХТ, один из первых организаторов театральных капустников, на основе которых возник театр-кабаре “Летучая мышь”, Н.Ф.Балиев был создателем амплуа конферансье в Москве. В 1920 году с группой актеров эмигрировал за границу.

Наши занятия проходили в бутафорской комнате. Учащихся было человек двенадцать. Занятия были вечерние, а по понедельникам, когда в театре был выходной день, в наше распоряжение переходила сцена. С нами ритмикой занималась преподавательница по фамилии Валерик, было музыкальное сопровождение. Всех преподавателей оплачивал В.Л. из своих личных средств. Среди учеников был А.М.Файко, о котором я уже упоминала, будущий известный драматург.

В феврале 1922 года я заболела язвой желудка. Боли давали о себе знать все чаще и чаще, особенно после 9 часов вечера, когда шли интенсивные и интересные занятия.

Профессор Таубе, к которому мама меня свела, на основе анализов поставил диагноз – язва желудка, и уложил на три недели в постель. И здесь произошло непредвиденное! Ежедневно, почти все три недели в различные часы дня меня навещал мой учитель! Все было так чудесно. День проходил в ожидании его прихода. Он приносил книги, рассказывал о своих постановках в Художественном театре. Уходя, целовал меня обычно в лоб, однажды коснулся случайно щеки и, улыбаясь, сказал: “Это получилось намного удобней!” Он всегда спешил, так как привозивший его извозчик ждал у подъезда. Когда я поправилась, он сводил меня в театр “Габима” на свою постановку “Вечного Жида”, где актеры разговаривали на древнееврейском языке. Но они друг друга отлично понимали.

Как-то после дневного спектакля он пригласил меня к себе, показать как он живет. Я, конечно, отказалась.

– Тогда в следующее воскресенье приходите со своей свитой, – сказал В.Л.

Мы так и сделали. Втроем пришли к нему в гости. Этот визит оставил основательный след в нашей памяти. Угостил нас чаем с сухариками из театрального буфета. Подарил Люсе стихи Блока, Юре – Маяковского, а мне – две книги Л.Толстого. В.Л. сказал при этом: “По глазам вижу, кому что хочется”. И это было правдой. Все втроем мы были счастливы, а он смотрел на нас своими лучистыми глазами, в которых светились любовь и доброта. Манера его разговора была всегда ласковой и требовательной.

В день моего рождения, 9 марта, мама разрешила позвать В.Л., Люсю и Юру к нам в гости. После занятий В.Л., Люся и я (Юры в тот день не было) сели на лихача и очень быстро оказались в Пушкаревом переулке. Бабушка, которая меня любила, как умеют любить только бабушки, не встречалась с В.Л. Она говорила маме: “Грузины, они смуглые, не москвичи, родных его мы не знаем и не увидим. А главное, как узнать, что у него за характер, боюсь за нашу девочку, да еще разница в годах”. Бабушка решила по-своему проверить его характер: винегрет, который она положила на тарелку В.Л., пересолила, а чай пересластила. И каково было ее удивление, когда В.Л. все похвалил: “Давно я так вкусно не ел”. И попросил передать повару благодарность.

Наступила Пасха. Несмотря на трудности с питанием, мама поменяла часть постельного белья из приданого на продукты. В течение первой пасхальной недели на столе были куличи, творожная пасха и крашеные яйца. В.Л. приходил каждый день и восхищался, как ребенок, всем, что для него было необыкновенным. И вдруг попросил у родителей моей руки. Мама ему объяснила, что я в некоторых вопросах семейной жизни еще ребенок и меня можно испугать. На что В.Л. ответил, что это его счастье и пусть все остается как есть. Бабушка заволновалась, узнав, что родители дали согласие на наш брак, и решила вновь проверить характер В.Л. Она в пирожки с мясом добавила свежей горчицы и стала ждать реакции. Вахтанг съел пирожок.

Он в тот вечер выдержал последний экзамен на “отлично”.

Подошел к бабушке, обнял ее и сказал: “Вы Любинькина бабушка, что ни приготовите – все съем, потому что полюбил вашу внучку навечно”.

Тут она его обняла и ответила: “Дай вам Бог счастье! Были вы нам чужой, а теперь свой”. Начались разговоры о благословении, тогда это было принято – до свадьбы совершать этот ритуал. Меня благословили родители. У Вахтанга посаженным отцом стал композитор А.А.Архангельский, чудесный человек, написавший музыку к спектаклю Мчеделова “Здесь славят разум” Каменского. По приглашению Н.Ф.Балиева Архангельский вскоре уехал в Америку.

Когда же возник вопрос о дате свадьбы, В.Л. сказал, что надо спешить, так как МХТ едет на гастроли в США и повезут “Синюю птицу”.

Тогда он со мной поедет за границу. Родители сказали, чтобы Вахтанг ехал один, а свадьбу сыграем после его возвращения.

Мы явно приуныли, встречаться стали реже. Как вдруг, я была на работе, меня позвали к телефону. Я услышала радостный голос Вахтанга: “Любинька! “Синюю птицу” по техническим причинам не везут в США. Я остаюсь в Москве”. Вечером мы встретились. У Вахтанга в руках бутылка его любимого Напареули. Войдя в квартиру, Вахтанг громогласно заявил: “В Америку не еду. Назначайте дату свадьбы. Больше тянуть не могу!” Назначили на 12 мая 1922 года. Бабушка не любила месяц май, боялась его. Вот и уговорила, чтобы хотя бы по старому стилю свадьба была 30 апреля.

Накануне свадьбы Вахтанг договорился с бабушкой (они становились друзьями), чтобы она приготовила ему 2 тарелки, которые он разобьет, входя со мной после венчания в церкви на пороге дома по грузинскому обычаю: “на счастье”!

Народу на свадьбе было много. Мы занимали тогда всю пятикомнатную квартиру. Стоял чудесный майский день. Свадебный стол был великолепен! После затянувшегося ужина были танцы под аккомпанемент моей институтской подруги Веры Коняевой, дочери тверских мукомольных фабрикантов. Пели романсы, меня заставили спеть две прелестных песенки на музыку Пергамента. Ритмичка Валерик поставила под вальс Сибелиуса изящный ритмический танец, и, конечно, много было номеров наших импровизаторов. Было шумно, весело до 4 часов утра. Окна были открыты, прохожие в переулке останавливались…

Когда у Вахтанга закончился сезон, мой отец достал нам две путевки в санаторий Дома ученых “Болшево”. В.Л., живя в Москве с 1904 года, ни разу нигде не отдыхал летом больше 2-3 дней. Среди отдыхающих мы были самые молодые. Среди отдыхающих были два академика с женами, доктора наук – все из Петрограда. Две женщины-профессора из МГУ. В.Л. единственный, связанный с театром. Он привлекал к себе всеобщее внимание. Он наслаждался покоем, красотой подмосковной природы. Сидя как-то на берегу реки, он вспомнил детский стишок:

Маленький, зелененький

Коленками назад.

Кузнечик быстро прыгает,

Чему-то очень рад.

Он рад, что сам зелененький,

Что весь зеленый сад.

Он рад, что сам он маленький

Коленками назад.

Через две недели Вахтанг заспешил в Москву. Ему надо было Вторую студию МХТ подготовить к гастролям в Грузии. Спектакли Студия начала в Оперном театре с успеха у публики. Жара стояла дикая, особенно для нас, москвичей.

Комиссаром по просвещению был товарищ Канделаки (имени не помню), удивительно доброжелательный, интеллигентный и понимающий человек. Из Грузии В.Л. вернулся окрыленный мечтой о создании Грузинской театральной студии в Москве. Тем же летом мы ездили в Петроград, где жили его мама Грация Станиславовна и сестры Нино и Катэ.

Сезон 1922–23 годов сложился для моего мужа удивительно удачно. Он поставил в театре “Летучая мышь” спектакль “Женщина-змея” с оригинальными легкими передвижными декорациями-ширмами. На одном из театральных банкетов А.Я.Таиров (создатель и руководитель Камерного театра) в разговоре с В.Л. заметил, что Е.Б.Вахтангов в “Принцессе Турандот” воспользовался идеей Мчеделова по созданию подвижных театральных декораций в виде ширм. Тогда же был поставлен спектакль “Здесь славят разум” в театре Корша и там же спектакль “Иудейская вдова” с блестящими актерами В.Поповой и И.Пельтцером, отцом народной артистки СССР Т.И.Пельтцер.

С осени 1922 года Школа импровизации слилась с бывшей частной студией Н.Гончаровой в Леонтьевском переулке. Теперь, когда я это все вспоминаю (благодаря настойчивости и неукротимости Нателы Лашхия, сотрудницы Тбилисского театрального музея), я вижу, что никто из нас тогда не понимал, какой несытной, скорее голодной жизнью мы тогда жили, в царстве иллюзий и мечтаний, а нашим волшебником и кудесником был он, фантазер и мечтатель – Вахтанг Мчеделов. Начались регулярные занятия по всем дисциплинам. Ф.А.Фортунатов официально оформил нашу школу как техникум имени А.В.Луначарского. Всю организационную, воспитательную, творческую работу В.Л. взвалил на собственные плечи. Существенную помощь ему оказывали два студента техникума А.Файко и А.Рудаков. Они оба творили на сцене то, что объединяло, вдохновляло и двигало всех остальных. В.Л., бывало, вызывал (ах, какое дивное было время!) двоих на сцену вести диалог, бросать первые петарды, а остальные, стоящие за шкафом, заменяющим кулису, продумывали свой выход на сцену для дальнейшего развития действия. И, главное, от третьего и четвертого участников, выходящих на сцену, требовалось углубление и развитие завязки сюжета. Все это проходило часто не совсем гладко, но если на сцену выходил А.Файко, то сюжет принимал комедийный характер и сценка заканчивалась логично и весело. Иногда такой этюд становился целым актом еще не существующей пьесы. (Надо было в эти минуты видеть счастливое лицо Вахтанга.)

В ту зиму обрела реальные черты мечта В.Л. о грузинском театре-студии в Москве. Каждый вечер за ужином Вахтанг говорил о поездке летом в Тифлис, где он проведет экзамен среди молодежи, желающей овладеть таинствами драматического искусства, и какую роль они сыграют для Грузии, каким вкладом все это будет для его, Вахтанга, солнечной Родины.

Через три года он создаст для Грузии драматический театр на грузинском языке, заберет мать и сестер из Петрограда и переедет жить в Тифлис.

– Вот тогда, Любинька, мы подумаем о продолжении рода!

Вот здесь весь Вахтанг: о студентах, об искусстве, о родственниках, о Родине.

Все всегда обо всех – и ни слова о себе, о своем здоровье. А ведь самое было время подумать о себе!

Лето 1923 года было отдано поездке в Тифлис для сбора труппы будущего театра. Сначала мы поехали в Батум, где Вахтанг хотел узнать, кто живет в городе из его бывших друзей. К радости В.Л. он встретил своего гимназического приятеля. С ним он общался несколько дней, делясь своими планами и мыслями. Приятель предупредил его, что, так как Вахтанг будет агитировать грузин на русском языке, то все мероприятие может закончиться неудачей. Так оно и случилось. Собрание планируемой труппы устроили в Тифлисе, где Мчеделов выступил с яркой, сочной речью. Но когда он закончил, раздались грубые оскорбительные выкрики.

– Что сидел до сих пор в Москве? Почему не приезжал раньше? Нечего наших ребят возить в Россию, приезжай сюда, живи здесь и учи молодежь своему искусству на грузинском языке!

Много было шума, крика, визга – собрание фактически было сорвано, оно окончилось с негативным результатом. Однако это начинание было поддержано грузинскими поэтами и писателями. Снова были собрания, прошедшие в более организованной обстановке. Постепенно грубые страсти улеглись, а разумное начинание нашло отклик в сердцах грузин. Всем стало ясно, кто такой В.Л., какой он режиссер, из какого театра, в чем его талант, зачем ему ученики и почему надо ехать в Москву. Вахтанг в эти дни был словно заряжен каким-то зарядом. Много курил, мало и плохо спал. Понимая усложнившуюся обстановку, Вахтанг ходил в Наркомпрос к т. Канделаки, снова встречался с поэтами и писателями. В.Л. ясно понял, что эти люди, такие же романтики, как он, и от них будет ему существенная помощь. Господи, трудно передать на бумаге душевные и прочие страдания, которые в те дни вынесло его уже безнадежно больное сердце. Наконец все кончилось победой!

Были разрешены и назначены экзамены, в результате которых было отобрано человек двенадцать. От всех этих переживаний сердце Вахтанга стало на глазах сдавать. Рентгена ведь тогда не было, а то снимок мог бы показать, что надо думать о лечении и отдыхе, а не об организаторской и творческой работе.

Когда, наконец, со всеми и обо всем договорились, окрыленный, он со мной поехал в Петроград, к маме. Там они обсудили все “за” и “против” будущего переезда в Грузию на местожительство. Мама Вахтанга, Грация Станиславовна, сама обладала исключительной памятью, любила и знала русскую литературу, привила эту любовь сыну.

В.Л. поведал ей, что через три года, обучив молодых грузин, он всех повезет в Грузию “насовсем”. На ее коварный вопрос, а как же с продолжением рода, обещанным ей давным-давно, он ответил:

– Подожди, мама, еще немного, пока не сделаю дело всей моей жизни!

В начале октября, перед приездом будущей студии в Москву, Вахтанг стал жаловаться на боль в левой руке при ходьбе. Мы сейчас же отправились к лучшему из лучших в то время профессору-сердечнику Шервинскому. Доктор сказал:

– Вам нельзя работать по 16 часов в сутки, курить по 50-60 папирос в день.

И уже обращаясь ко мне, добавил:

– Когда в декабре вы вновь придете ко мне, добейтесь того, чтобы ваш муж курил не более 20 папирос в день и без особой необходимости не пил вино.

В декабре 1923 года профессор, увы, не нашел улучшения, посоветовал недельки две отдохнуть, полежать. Но В.Л. категорически отказался. Где ему было отдыхать? Шли репетиции в МХТ пьесы “Елизавета Петровна” Д.П.Смолина в постановке В.Л., вводы и замены актеров в МХТ (ведь основной состав труппы во главе с К.С.Станиславским находился на гастролях в США), репетиции в театре Корша, хлопоты и материальные заботы по Грузинской студии, в которых он был неопытен, как ребенок. Все это резко ухудшило состояние его здоровья. При ходьбе сильно болела левая рука, так что он не ходил пешком, а ездил только на извозчике.

И неожиданно стал лечиться у своего театрального врача Нефедова, который практиковал лечение по системе йогов. Каждое утро, поднимаясь с постели, Вахтанг себя уговаривал: “Я здоров, я бодр, я силен и молод”. Однако это помогало слабо. Примерно за месяц до рокового дня Вахтанг вел занятия в Грузинской студии, что размещалась в соседнем от нас Сергиевском переулке. Он позвонил моему отцу с просьбой заехать за ним на извозчике, хотя дойти до дома можно было за 5 минут, настолько он себя плохо чувствовал. Положение было критическое. Решили обратиться к гомеопатии. Выбрали крупнейшего специалиста-гомеопата того времени Д.Соколова. На прием было записано человек 50, но нас он вызвал минут через 15 без очереди. Кабинет был огромный. Мы сели. Вахтанг начал рассказывать. Соколов прервал его и предложил пройти вглубь комнаты и лечь на диван.

– У вас ведь жалобы на сердце. Меня предупредили. Но я должен сам в этом убедиться.

Прослушав его сердце долго и внимательно, сказал:

– У вас расширенное не по годам сердце. Даю вам на три дня список лекарств, принимать восемь раз в день с первого по восьмое, лежать все три дня, не вставать, а на четвертый день выехать в деревню на свежий воздух в пределах 100 километров от Москвы, не выходя ни на один день на работу, если хотите, чтобы левая рука перестала болеть. Работать вам в таком состоянии нельзя. Через три дня ваша жена придет ко мне и расскажет о вашем самочувствии. Я кое-что в лекарствах изменю и добавлю. С лекарствами вы уедете в деревню на все лето. Осенью снова покажитесь. До свидания.

Вахтанг все три дня выполнял указания Д.Соколова, а в момент, когда меня не было дома, выбросил “крупинки” и на четвертый день вышел на репетицию “Елизаветы Петровны”. Ушел из дома утром навстречу своим последним трем неделям жизни. На все мои мольбы был один ответ:

– Чепуха! Я здоров. Вот сдам “Елизавету Петровну” (последняя его работа во Второй студии и в жизни), проведу все репетиции, сыграем несколько спектаклей, тогда и уедем с тобой в Каширу или дальше по Оке.

Одна репетиция была в костюмах, другая в гриме, третья в том и другом. Заняты были Хмелев, Соколова, Яншин и другие. После последней репетиции он меня спросил, когда мы ехали домой:

– Кто тебе сегодня больше всех понравился?

И не дав мне сказать, добавил:

– Вот Яншин играет мало завидную для него роль пономаря, но вырастет он в большого актера!

18 мая 1924 года утром В.Л. попросил меня достать на вечер в кинотеатр “Форум” билеты на американский фильм “Отелло”. Это была его любимая трагедия Шекспира. Когда вечером мы пошли в кино, была хорошая майская погода, тепло. Но когда сеанс закончился около 12 часов ночи, и мы вышли на улицу, погода изменилась. Дул сильный холодный ветер. Вахтанг уговорил меня поспешить домой, чтобы я не простудилась. Сам он пошел медленно один.

– Извозчика мне не нужно, “Отелло” прибавил мне силы.

Пришел – все было хорошо! Поужинали. Он охотно выпил традиционный стакан Напареули. Приготовила ему, как обычно, стакан сладкой воды на тумбочке. Никаких жалоб не было. Около 8 часов утра я проснулась, его на кровати не было. Я обошла кровать, он лежал на полу, вся левая часть лица была синяя. Он не двигался. Я закричала, прибежал папа. Папа позвонил в скорую и в Грузинскую студию.

Смерть, как определили врачи, наступила в 4-5 часов утра. Тело увезли на вскрытие. Пришли ученики. Отчаяние, которое охватило всех, не поддается описанию. Ужас, ужас… и больше ничего. Боже, как несправедливо, непоправимо случившееся 19 мая 1924 года. Зачем?

Моя подруга Эмеш (Любовь Федоровна) была приглашена на обычный наш студийный вечер. Она пришла в 8 часов вечера на Сретенку, где помещались обе студии, руководимые Вахтангом Левановичем. На дверях была наклеена записка, обрамленная черным и крестиком сверху. Дверь закрыта, Эмеш звонит. Кто-то открывает дверь, и на ее вопрос, почему из публики никого не пускают, слышит ответ:

– Руководитель студии скончался, все отменяется.

Она опрометью бросается через проходной двор в наш дом № 6 по Пушкареву переулку. Дверь в квартиру была не заперта. Она вошла в нашу спальню, первая комната налево и, не найдя меня там, никого ни о чем не спрашивая, молча ушла. Ей все было ясно без слов…

Любовь МЧЕДЕЛОВА

«Экран и сцена»
№ 5 за 2024 год.