Открывался Волковский фестиваль спектаклем Владимира Панкова “Война” – проект Международного театрального фестиваля имени А.П.Чехова и Эдинбургского международного фестиваля в сотрудничестве с московской SoundDrama Studio. Показ “Войны” в Ярославле стал российской премьерой этого спектакля; мировая премьера, приуроченная к дате столетия начала Первой мировой войны, прошла в августе в Эдинбурге. Москва увидит “Войну”, созданную во многом благодаря деятельной вере Валерия Шадрина в замысел постановки, только в мае, в рамках очередного Чеховского фестиваля.

Режиссер Владимир Панков и автор либретто Ирина Лычагина свели воедино роман Ричарда Олдингтона “Смерть героя”, эпическую “Илиаду” Гомера и “Записки кавалериста” Николая Гумилева. От Олдингтона – смутно прочерченная сюжетная линия, связанная с вынужденным уходом на войну художника Джорджа (Павел Акимкин), прошедшего ее, но разуверившегося во всем (творчество, любовь и сама жизнь) и незадолго до заключения мира покончившего с собой, распрямившись во весь рост под пулями. Из “Записок” Гумилева взяты отдельные, не слишком бросающиеся в глаза детали и нюансы. Гомер же – организующая структура этого визуально, музыкально и ритмически впечатляющего действа, разбитого, вслед за “Илиадой”, на песни. К слову сказать, Гомера здесь читают в оригинале, на древнегреческом.

Зачин – “Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, / Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал…” постепенно растворяется в рождественской вечеринке. Вокруг рояля столпились люди в вечерних нарядах: в руках бокалы с вином, вверх тянется дымок сигар, постепенно укутывая собравшихся интригующей пеленой. Светский салон, новомодный патефон, вычурные жесты, беседы о французском искусстве, впроброс тема угрозы войны, и, наконец, общий вывод – “мы слишком цивилизованны для этой войны”. Меж тем, парадная люстра уже лежит на боку как знак грядущих потрясений, а над встречающими Рождество, образованными и утонченными обитателями салона нависают несколько десятков уготованных им шинелей (художник спектакля Максим Обрезков).

Любая война довольно стремительно превращает большинство “слишком цивилизованных” представителей человечества в людей, беззаветно верящих в войну. Любая война рождает не только героев, но и толпы физических и моральных калек, влечет за собой бедствия, смерти и пафосные речи о патриотизме. Любая война сближает победные клики со смертными стонами. Любая война, проявляя лучшее и худшее в человеке, плодит все последующие войны.

Смешивая сюжеты, языки, национальности, веслами античных гребцов сгребая шинели Первой мировой в одну братскую могилу, украшенную алыми гвоздиками, Владимир Панков говорит именно об этом – о нашествии на мир единой войны на все времена. Ее жертв, прошлых и будущих, оплакивают в его спектакле торжественная виолончель и парящее в воздухе над сценой сопрано. А завершается все мизансценой начала – только вокруг рояля собрались люди в противогазах, чей лепет теперь едва слышен.

На Волковском фестивале состоялась и еще одна российская премьера – в Ярославле была показана “Чайка” Оскараса Коршуноваса, поставленная в его театре ОКТ (Вильнюсский городской театр). Спектакль игрался на той же Большой сцене Театра имени Ф.Волкова, хотя в Литве он идет в гораздо более камерном пространстве. Иной масштаб только укрупнил ряд неожиданных и тонких деталей.

На подмостках расставлены с десяток стульев, на них – таблички с именами: тут и Ирина Николаевна Аркадина, и Петр Николаевич Сорин, и Тригорин, и Дорн, и чета Шамраевых с дочкой, и Медведенко. Места на спектакль Кости Треплева определены заранее, и каждый покорно занимает свое, всячески выражая нетерпение и явное неодобрение намечающемуся действу. На заднике, наконец, возникает рябь озера, из которой проступают очертания Нины (Гяльмине Глямжайте) в образе Мировой души. Худенькое экстатическое существо в белом трико, очень живое и подвижное, “всплывает” из неведомых глубин и выбирает на роль Дьвола Тригорина (Дарюс Гумаускас) в черных солнцезащитных очках, да еще и подсвеченного инфернально красным. Треплев прерывает спектакль не на бестактной реплике матери, а ровно в тот момент, когда Мировая душа приникает к своему могучему сопернику Дьяволу, а Нина – к Тригорину.

Костя в исполнении Мартинаса Нед-зинскаса, конечно, главный герой “Чайки” Оскараса Коршуноваса. Это рассказ о его судьбе, прочие же, довольно колоритные, действующие лица (тут и ироничная умница Маша, явно старше и мудрее Кости и Нины, в исполнении Расы Самуолите, и практикующий йогу Дорн, в чьей роли предстает Дайнюс Гавенонис, и обаятельно влюбленный в Нину развалина Сорин Дарюса Мешкаускаса) по преимуществу выступают в роли зрителей, усаживаясь на выстроенный у левой кулисы ряд стульев и внимательно следя за чужими сценами.

Треплев изо дня в день вынужден наблюдать, как его мать учит Нину соблазнительным жестам, позам, осанке, которые та вскоре эффективно протестирует на Тригорине; спасаться от назойливой Маши, а та, похоже, опекает его еще с детства; видеть многолетнюю и довольно бесстыдную связь ее матери с Дорном – в какой-то момент они в порыве страсти валятся в зрительный зал, прямо к подножию первого ряда. Кажется, что этот Треплев ищет новые формы не только в искусстве, но и в жизни – однако, не находит. Угрюмое лицо Кости постоянно готово исказиться страданием, и в 4 акте оно, действительно, им искажено. Он входит откуда-то извне, абсолютно безжизненный, весь промокший от непогоды, морально расквашенный и душев-но сломленный. Нет сомнений, что столь же яростно, как когда-то расстрелял и изорвал в клочья бумажную чайку, он вот-вот разделается с самим собой. Приход Нины в черном, методичными шагами по кругу меряющей пространство и речитативом читающей написанный Треплевым монолог, только подталкивает его навсегда остановить рябь собственной жизни. Еще не успел отзвучать стук каблуков Нины за кулисами, как раздается выстрел. Немым зрителям финала, расположившимся на стульях плечом к плечу (никакой игры в лото нет и в помине), ничего объяснять не нужно – они все видели, но предпочли бы этой смерти не заметить, совсем как Дорн, равнодушно объявляющий во всеуслышание: “Лопнула склянка с эфиром”.

Реальными поисками новых форм в театре занят отнюдь не начинающий постановщик: на Волковском фестивале режиссер Виктор Рыжаков представил 26-минутную работу по пьесе современного британского драматурга Сельмы Димитриевич “Боги пали, и нет больше спасения”. Выросший из читки на фестивале “Любимовка”, один из самых коротких спектаклей для двух бесстрашных актрис – Светланы Ивановой-Сергеевой и Ольги Сухаревой – создавался в сознательном расчете на нетеатральное пространство: его играли на редакционной кухне журнала “Афиша”, в кафе, шоуруме, бутике и ночном клубе. В Ярославле “Боги пали” нашел приют в зрительском буфете театра. Окружившие небольшую светлую выгородку зрители оказываются свидетелями напряженного, порой агрессивного, при всей внешней бесстрастности, диалога матери и дочери. Повторенный четыре раза, с небольшими, но смыслово значительными вариациями, диалог отражает все больший драматизм взаимоотношений. Трудно отделить реальность от вымыс-ла, фразы оказываются настолько заезжены частым употреблением, что вопросы уже не требуют ответов, а ответы – вопросов. От повтора к повтору мизансцена, как и позы, едва заметно меняется, а сами актрисы неизменно упираются глазами в пустоту, принципиально не встречаясь друг с другом взглядами. На последнем круге вопросов и ответов становится понятно, что дочь продолжает прокручивать реплики с уже умершей матерью, становясь в этом диалоге гораздо более бережной. Режиссер категорически не позволяет исполнительницам раскрашивать фразы, они звучат как лихая игра в пинг-понг, как уверенный скок шарика по теннисному столу, но за профессиональной лаконичностью и аскетизмом внешней составляющей поднимается во весь рост трагизм повседневной жизни.

Разнообразием программы, которое продемонстрировали уже самые первые дни фестиваля, Волковский фестиваль, несомненно, обязан вкусу и энергии своего арт-директора Ольги Никифоровой.