150 лет назад, 9 сентября 1873 года, в старинном курортном городке Баден – предместье австро-венгерской столицы, в малообеспеченной еврейской семье появился на свет первенец, Максимилиан Гольдман. Начав, вопреки воле родителей, актерскую карьеру, он взял псевдоним Макс Рейнхардт.

Рейнхардт был хорошим артистом, но неуемный характер подталкивал его к творческим экспериментам, к режиссерскому искусству. Он ставил немецких классиков и дерзкую современную драматургию, Шекспира и Мольера, оперетты и оперы – в крошечном кабаре, в пространстве сцены-коробки, на цирковой арене и на соборной площади.

В 1933 году самый успешный и самый богатый немецкий режиссер Макс Рейнхардт принял решение не возвращаться в Германию, где под его руководством – прямым или косвенным – существовала целая театральная империя, сердцем которой была важнейшая немецкая сцена, Дойчес театр (Deutsches Theater). Нацистские власти присвоили все, ничего не заплатив владельцу.

Рейнхардт мог бы несколько лет относительно спокойно жить в своем австрийском замке Леопольдскрон, который облюбовал еще в 1918 году, но, не привыкший долго находиться на одном месте, он отправился сначала в Лондон, затем в США, возвращаясь на родину только летом – для работы над Зальцбургским фестивалем. С каждым годом это становилось сложнее и сложнее: участие немецких актеров попало под негласный запрет, да и в самой Австрии националистические настроения выражались все громче и бесстыднее. После аншлюса 1938 года ему стало некуда приезжать – замок перешел к новым хозяевам. Рейнхардт вместе с женой, актрисой Хелен Тимиг, обосновался в Америке. Ее “чистокровная” арийская семья (Тимиг – одна из самых известных австрийских театральных династий) благополучно осталась в Остмарке.

“Немецкая” часть творческой жизни Рейнхардта кажется безоблачной только на первый взгляд. Открытие в 1919 году грандиозного Гроссес Шаушпильхаус (Grosses Schauspielhaus) – берлинского театра на 3200 зрительских мест – едва не сорвалось из-за бесконечных забастовок, уличных беспорядков и катастрофической нехватки материалов. Да и постановки на этой огромной сцене не находили у публики отклика – у людей были совсем другие заботы после только что проигранной жестокой войны и крушения государственного строя. Зальцбургский фестиваль, созданный вопреки всем внешним обстоятельствам, на которые Рейнхардт бросался с храбростью, граничившей с отчаянием, не раз был в шаге от закрытия из-за интриг и безденежья.

В 1920-е Макс Рейнхардт возмущался изменениями Берлина, не понимая, почему актеров теперь больше волнуют профсоюзы, митинги и киносъемки, чем его новые работы. В 1929 году, в самый разгар страшного мирового экономического кризиса, умер его брат Эдмунд, его незаменимый бухгалтер, следивший за своевременной оплатой счетов, куплей и продажей квартир и машин, за выплатой гонораров. В то же время ушел из жизни его друг и единомышленник, драматург Хуго фон Хофмансталь.

Потерь, разочарований, неприятностей и ошибок за тридцать лет его режиссерской карьеры было много. Но Рейнхардт все равно, после каждого крушения, начинал заново придумывать свой театр. Он верил, что и в США получится так же.

Режиссер помнил, как тепло принимали его в Америке, когда в 1926 году он показывал свой “Миракль” по всей стране – от Бостона до Сан-Франциско. В 1934 году Рейнхардт с шумным успехом поставил в Голливуд Боул (Hollywood Bowl) “Сон в летнюю ночь” (это была уже четырнадцатая версия спектакля) – за десять вечеров постановку посмотрело почти двенадцать тысяч зрителей. В 1935 году, на торжественном обеде по случаю премьеры фильма по той же шекспировской комедии, он объявил, что хочет стать гражданином США – и Ла Гуардиа, тогдашний мэр Нью-Йорка, ответил: “Вы дали Европе достаточно, и Европе больше нечего дать вам. Америка нуждается в вас и ждет вас”. Но фильм провалился в прокате, и Рейнхардта стали вежливо обходить стороной.

Он не устраивал эстетов, называвших его шоуменом за склонность к ярким эффектам, он раздражал левых, для которых его манера держаться и выбор репертуара были слишком аристократичны, остальные же уважительно держали дистанцию с этим особенным, сложным европейским интеллектуалом. Впрочем, и эта “неуместность”, неумение вписываться в формат, была для него привычной: в Вене полагали, что он слишком многое перенял у пруссаков, в Зальцбурге – что избалован столичной жизнью, в Берлине – что в нем слишком много австрийского.

Не стремясь подстроиться, он, напротив, раздвигал рамки привычного. В 1937 году на сцене Манхэттенского оперного театра (Manhattan Opera Company) Рейнхардт поставил оперу Курта Вайля по тексту Франца Верфеля “Вечная дорога”. Ночью евреи прячутся от нацистских погромов в синагоге, раввин читает Тору – и ветхозаветные истории откликаются новой, сегодняшней болью. Захватывающее шестичасовое зрелище, в котором было занято более двух сотен актеров, вызвало смешанное чувство восхищения и шока у нью-йоркской публики, но стоило слишком дорого, и потому спектакль был закрыт после 153-го представления.

В 1938 году Рейнхардт открыл в Голливуде актерскую школу (Max Reinhardt Workshop of Stage, Screen and Radio), но появлялся там нечасто – измученный изучением английского языка и сложным финансовым положением, он переложил преподавательские обязанности на жену. Тимиг репетировала и предложенные мужем пьесы (“Сестру Беатрису” Метерлинка, “Слугу двух господ” Гольдони, “Каждого” Хофмансталя), и то, что ей – начинающей голливудской актрисе – теперь стало интереснее и, кажется, было ближе студентам – современную американскую драму.

Рейнхардт посещал школу, но больше был занят амбициозным театральным фестивалем в Калифорнии – в августе того же года в открытом театре Пилгримэйдж Аутдор (Pilgrimage Outdoor Theatre) сыграли “Фауста”. Постановка успешно гастролировала, но после вступления Америки во Вторую мировую войну в декабре 1941 года проект пришлось закрыть.

В декабре 1938 года в нью-йоркском театре “Гильдия” (Theatre Guild) состоялась премьера “Купца из Йонкерса” – эту пьесу Торнтон Уайлдер написал специально для режиссера на основе старой комедии Иоганна Нестроя. Рейнхардту впервые пришлось сотрудничать с продюсером, и их отношения сразу не задались – свою работу с Германом Шумлином он сравнивал с “долгой изощренной пыткой”. Потом, уже после войны, Уайлдер перепишет пьесу, а еще позже, в 1964 году она появится на американской сцене уже как мюзикл “Хеллоу, Долли!” и добьется огромного успеха. Но это будет уже без Рейнхардта.

В 1940 году режиссер получил американское гражданство. К тому времени он переехал в Пасифик-Палисейдс, место, ставшее столицей немецкой культуры в изгнании. Его соседями были Альфред Деблин, Леон Фейхтвангер, Ханс Эйслер, Теодор Адорно, семья Манн. Немногие в этой “солнечно-голубой могиле”, как называл Калифорнию композитор Эрих Цайсль, были счастливы, одолеваемые непрекращающимися поисками хоть какой-нибудь работы, денежными проблемами, страхом за близких, которым не удалось покинуть Германию, ноющим желанием вернуться домой.

Школа Рейнхардта закрылась в 1942 году из-за недостатка финансирования. Несмотря на все неприятности, он не опустил руки и договорился о постановке в нью-йоркской опере “Летучей мыши”. Он не любил оглядываться назад, не погружался в воспоминания о славе, но его, безусловно, ранило, что на родине он так просто и быстро был предан забвению. Он как будто искал в одной из своих любимых оперетт спасения, укрытия, уюта – будто подмигивал себе, растрепанному кудрявому мальчику, свешивающемуся с четвертого яруса венской оперы, уже влюбленному в театр, но еще не знающему, что посвятит ему жизнь.

Последний спектакль режиссера – выпущенная в марте 1943 года антивоенная пьеса Ирвина Шоу “Сыновья и солдаты” – вызвал у зрителей лишь досадливое раздражение. Рейнхардт хотел сломать коммерческие механизмы американского театра, экспериментируя, сочетая стили и техники. Внимательное отношение к “легким жанрам” могло бы сделать его выдающимся постановщиком мюзиклов – но тогда их время еще не пришло. Рейнхардт умер в номере недорого нью-йоркского отеля в ночь Хэллоуина 1943 года.

Как Мидас, превращавший в золото то, чего касался, Рейнхардт, на радость всем, все преображал в театр. Ради радости игры, ради надежды, приободряющей даже в самые мрачные времена. Ему, конечно, очень хотелось и вращающейся сцены (а лучше – двух), и сложного светового оформления, и оркестровой музыки, но на самом деле хватило бы и слабо освещенного квадрата паркета, хорошего исполнителя и внимательных зрителей. Парочка таких всегда найдется. Поэтому даже в последние, тяжелые дни жизни он придумывал новый спектакль – “Елена едет в Трою”, по мотивам оперетты Жака Оффенбаха. Его впервые сыграют уже после смерти Рейнхардта – и этот спектакль снова сделает кого-то счастливым, хотя бы на несколько часов.

О большем он и не мечтал.

Зоя БОРОЗДИНОВА

«Экран и сцена»
№ 17-18 за 2023 год.