Александр ДЕВЯТЬЯРОВ: «Чтобы жить, мне нужен театр»

Фото А.ВАСИЛЬЕВОЙ
Фото А.ВАСИЛЬЕВОЙ

Спектакль Юрия Бутусова “Сын”, в котором сыграл артист РАМТа Александр Девятьяров, разделил его жизнь на “до” и “после”. Он сам в этом признается и страстно объясняет, почему так случилось. Но мы успели его расспросить еще и о любви к музыке (Александр – композитор), творческом детстве, учебе в Школе-студии МХАТ и, конечно, о родном театре, в котором актер служит уже 17 лет.

– Театр тебя притягивал с детства?

– Скорее нет. Но в детстве у меня было много попыток найти себя. Помню, что ходил на волейбол, учился играть на гитаре, бальными танцами долго занимался. У меня была своя небольшая группа, называлась “Легенда”, я писал стихи, песни. Еще я подрабатывал, распиливая и собирая мебель на фабрике, заработал себе на гитару.

– Ты из творческой семьи?

– Вообще нет, мама всю жизнь в банке проработала. Папа – врач, но в юности он увлекался самодеятельностью, у него тоже была своя группа. И, как выяснилось, мечта тоже была. Видимо, поэтому он привел меня, маленького, в театральную студию города Королев, где мы жили. Потом был конкурс чтецов, первые шаги…

– Когда и почему ты принял решение переехать в Москву? Помнишь себя в тот период?

– Я не переехал в Москву, до сих пор мотаюсь. А если говорить о Школе-студии МХАТ, понимаешь, как-то сразу для себя решил: если не поступлю с первого раза, значит не мое. Я пришел к Сергею Ивановичу Земцову и Игорю Яковлевичу Золотовицкому на прослушивание, и все как-то само собой произошло. Мне сказали: “Саша, мы хотим, чтобы ты у нас учился”. Помню, как я сидел и не верил.

– Расскажи про свой курс.

– Курс прекрасный. Наверное, все так говорят, но у меня, действительно, это было. Это же был первый курс Земцова-Золотовицкого, ответственность, трепетный отбор, ребята все сильные. Мы жили в Институте, учились, репетировали, все время что-то искали, пробовали. Я до этого про театр мало что на самом деле понимал. А тут вдруг случилось погружение. Однажды нас 5 человек с курса выбрали, и мы ездили в Италию на стажировку. Такой опыт, такой кайф. Мы все сплотились – французы, русские, немцы, итальянцы. Актерская природа общения такая, что язык не особо важен.

– Был ли спектакль, который тебя, студента, перевернул?

– Самое ошарашивающее впечатление на меня произвели “Братья и сестры” Льва Додина. Я помню, как прошел на этот спектакль в МХТ по студенческому. Стоял весь спектакль, много часов. На следующий день меня вызвал ректор Анатолий Миронович Смелянский и говорит: “Вы что себе позволяете, вас не было на занятиях целый день”. Я честно все рассказал. И тогда Смелянский, улыбнувшись, произнес: “Это, конечно, непедагогично с моей стороны, но на вашем месте я поступил бы так же”. Когда я смотрел спектакль, даже заметки делал какие-то. Кстати, страшно благодарен мхатовским педагогам, которые заставляли нас вести актерский дневник, записывать свои впечатления о спектаклях. Мы долго не понимали, зачем это нужно. И только когда нам их раздали в конце обучения, поняли, насколько это классная идея.

– Как в твоей жизни случился РАМТ?

– Мой педагог, мастер художественного слова Наталья Дмитриевна Журавлева однажды сказала мне: “Саша, как бы я хотела, чтобы ты был в РАМТе”. Я удивился – не буду скрывать, я мечтал о сцене МХТ (тем более что студентами мы играли в спектакле близкого мне режиссера и человека Виктора Рыжакова “С любимыми не расставайтесь”). Спрашиваю: “Почему, Наталья Дмитриевна?” Ее ответ: “Во-первых, там хороший коллектив. А во-вторых, прекрасный художественный руководитель Бородин”. Эти слова запали в память. У меня было несколько показов в РАМТ – после первого показа меня попросили показаться еще раз, а потом еще. Третий показ проходил в Черной комнате, сидели Женя Редько, Алексей Владимирович Бородин и Инна Ивановна Савронская. Я прочитал им всю свою программу абитуриента, потом всю студенческую программу. Читал 40 минут. Все сидят, пауза, ничего не происходит. И тогда я произношу: “Хотите, я вам спою?”. Бородин: “Спойте”. И тут я зову Машу, концертмейстера из Школы-студии МХАТ, которую взял с собой на всякий случай, – она все время сидела за дверью. Спел. Маша ушла. Опять пауза. И тут я не выдержал: “У меня все!”. Только когда Алексей Владимирович повел меня в свой кабинет, и я понял, что все-таки приняли.

– В одном интервью Алексей Владимирович сказал, что РАМТ обладает “силой места”.

– История у нашего здания потрясающая, это правда. Здесь были и дворянские балы, и частный театр, и Первая студия МХТ, здесь пел Шаляпин, потом возник Центральный детский театр. Я с огромным уважением отношусь к этому зданию, к сцене, на которой выступали великие. Это театр-дом. И хотя я считаю такую модель утопией, она все равно самая лучшая. По крайней мере, к этому нужно стремиться, иначе вообще все разрушится.

Я благодарен РАМТу, и в моей любви к нему целая палитра самых разных эмоций. Я люблю все наши сцены. Особенно когда на них никого и ничего нет, и я могу побыть один на один с собой, порепетировать.

– Работа с какими режиссерами помогла тебе?

– Как бы пафосно это сейчас ни прозвучало, но со всеми. Я стараюсь впитывать все и учусь постоянно, все время что-то смотрю. В этом смысле я неугомонный, каждого режиссера, с которым мне выпало работать, стараюсь понять, даже если не согласен, а такое часто бывает.

– То есть ты непослушный актер?

– Мне кажется, не очень. В недавнем интервью Юрий Николаевич Бутусов сказал гениальную фразу, которая мне очень близка. “В чем задача режиссера? – не мешать актеру”. Понятно, что это не означает “делайте, что хотите”. Но какой же кайф раскрываться, убирать страх быть неуклюжим, некрасивым, кривым, косым. Это и есть свобода. И я ее ощутил только тогда, когда стал работать с Бутусовым. Хотя в “Зобеиде” Олега Долина у меня уже появилось это чувство – “я могу!”.

– Можешь назвать самый личный спектакль из своего репертуара?

– “Сын”, конечно. Без всяких сомнений. Я не хочу сказать, что другие спектакли хуже, нет. Но личный… конечно, “Сын”. Юрий Николаевич Бутусов – это другой мир, другая система репетиций, да просто другая планета, космос. На сколько процентов мы используем свои возможности? На 7, говорят ученые? А с Бутусовым – на 100. Ты вдруг понимаешь, что в творческом отношении рамок не существует. Они только в голове, которую нужно уметь отключать. Слава Богу, у меня с этим проблем нет, я доверяю себе и не боюсь бросаться в неизведанное.

С Бутусовым я прямо кидался в репетиции. Это был такой Армагеддон, после которого, на выжженной земле вдруг вырастало дерево. Огромное. С цветами, с корнями. Я много раз это говорил и повторюсь: только с Бутусовым я понял выражение Эфроса “Репетиция – любовь моя”. Наш выпуск “Сына” пришелся на пандемию, на локдаун. И я помню, как 10 дней с утра до ночи мы репетировали в театре одни. Это было невероятно.

Я не сужу людей, которые говорят, что ушли через 20 минут после начала спектакля Бутусова. Это театр, до которого надо дорасти.

– Когда ты играешь спектакль “Сын”, что ты чувствуешь на сцене и вне сцены?

– Это интересный вопрос. Начну, наверное, с того, что я чувствую до начала. Во-первых, я настраиваюсь на этот спектакль за сутки. Утром, когда еду в театр, включаю определенную музыку, она помогает мне приблизиться к смыслам. Я страшно благодарен Юрию Николаевичу, который понимает, как важна музыка. В спектакле осталась именно та музыка, которую я подобрал для этюдов в процессе репетиций. Юрий Николаевич интуитивно понимает, что если он ее заменит, уйдут ощущения, которые рождают сцену.

Иногда я заглядываю в свою тетрадь, в которой у меня от руки записана роль. Юрий Николаевич, когда увидел ее, был удивлен. Для меня эта тетрадь – моя личная магия. Я воспринимаю свой текст только целиком и запоминаю фразу на слух.

– Это же тоже музыкальный слух в своем роде?

– Да, абсолютно. Текст роли – как поэзия для меня, как музыка. Я обязательно разогреваюсь, танцую перед “Сыном” прямо в гримерке. И наношу грим, слушая свой плейлист. Это меня “включает”. Что касается того, что я испытываю во время действия… Это тот момент, когда отключается голова. Ощущение как будто ты сел в ракету и полетел. Ты уже не обращаешь внимания на то, что происходит внизу. Не знаю, как точнее объяснить.

– Ты играешь для себя или для зрителя?

– Первая моя мысль – для себя. Но не в том смысле, что есть только я и больше никого. А в том, что я играю, чтобы что-то понять, почувствовать, а потом отдать это зрителю. Я играю этот спектакль, и они вместе со мной играют его. Вот про что для меня театр.

– Про что театр, понятно. А для чего, как ты думаешь?

– Театр должен производить терапевтический эффект, “попадать” в зрителя. Он необходим, чтобы что-то поменять, чтобы люди совершали поступки, размышляли, что такое любовь или нелюбовь, чтобы у них была эмоция после спектакля. Когда мне через два-три дня после “Сына” пишут, потому что не могут не писать, это невероятно. Вот для этого театр. Для жизни.

– Ты веришь, когда тебя хвалят?

– Верю, если хвалят мои дети (смеется). Старшая говорит: “Папа, запомни, ты самый лучший актер, мой любимый актер”. А когда хвалят взрослые, то уже верю меньше. Очень люблю, когда мне пишут зрители. Я для этого завел телеграм-канал (t.me/saultloom), общаюсь и отвечаю на все комментарии. Мне интересно узнать, как ты повлиял на человека или не повлиял, что понравилось, что не понравилось. После “Сына” я всегда получаю фидбэк.

– Саша, что кроме театра тебя поддерживает?

– Семья, безусловно, и, конечно, музыка. Музыка – это тоже часть меня. И так было всегда. Я писал музыку и в детстве, и потом, в Школе-студии. Сначала фонограммки артистам. Потом мне Рустем Фесак предложил написать музыку для спектакля “Денискины рассказы”. Потом Виктор Рыжаков для своего фильма “День мертвых”. Галина Зальцман в “Современнике” позвала в “Житие FM”. Как сказал Ницше, без музыки жизнь была бы ошибкой.

Писать музыку – это отдельная история, очень интересная, когда ты угадываешь эмоцию артиста, либо пишешь в контрапункт. Когда после спектакля “Душа моя Павел” ко мне подходят классные музыканты с музыкальным образованием и говорят комплименты, мне, действительно, приятно.

– Расскажи об этой работе.

– Именно в этом спектакле Алексей Владимирович впервые доверил мне музыкальное оформление. Я поработал с большой формой – живым оркестром, сделал много аранжировок. Это возможность учиться прямо в процессе.

– Театр и музыка еще могут тебя удивить, научить?

– Меня может удивить и научить чему-то просто человек, который едет в метро. Я без всякого пафоса говорю: самое главное – учиться. У театра, у людей, у животных и у деревьев. У всех и всего надо учиться.

Беседовала Наталья ВИТВИЦКАЯ

«Экран и сцена»
№ 19 за 2022 год.