К 90-летию Петра Фоменко
– В своей книге вы написали о Петре Наумовиче Фоменко так, что лучше, кажется, невозможно. Но почему-то название звучало странно – «Мое горькое-горькое счастье».
– Ну, это тогда. Теперь, когда прошли годы, все высвечивается под другим углом. Сейчас, когда приходят какие-то неясные люди, называют всю свою неясность режиссурой, и возникает горечь! А с ним – было счастье. Вспоминаешь Петра Наумовича, пытаешься сформулировать, что же он за личность, и находишь ответ у Пушкина. Мы с Фоменко как-то ехали в поезде и читали друг другу его стихи. Так вот он меня перечитал.
А строчки, где нашла ответ, вот такие:
О сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух,
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг…
В этом, наверное, и есть разгадка его натуры. Петр Наумович – гений, парадоксов друг. Его парадоксальное мышление – это, конечно, основа. Я раз в месяц провожу творческие вечера и там рассказываю о Петре Наумовиче как о явлении, которое случается раз в сто лет, может быть, реже. О театре он знал все. Театр для него был способом существования. Мне такое отношение легко воспринять: для моей мамы – Марии Петровны Максаковой – тоже кроме театра ничего больше не существовало. Для Петра Наумовича театр – это мир, где он был королем. А все остальное – пролетом. Репетиции, репетиции, не прерываясь. Завпост нашего театра Владимир Довгань даже называл Петра Наумовича режиссером без мочевого пузыря.
Вот на Арбате сейчас можно посмотреть фотовыставку к его 90-летию. Великолепная. Там есть снимки «Калигулы», поставленного на сцене «Под крышей» в Театре Моссовета. И слова Олега Меньшикова приведены: «Калигула – это вершина моей жизни творческой, это моя лучшая роль, больше и лучше я ничего не сыграл». К счастью, сохранились документальные кадры, где Фоменко показывает, как придворные в припадке лизоблюдства лижут пол перед диктатором. Показывал он гениально! Потом актеры долго мучились, как же хоть сотую долю этого показа повторить! Я, как и Олег Меньшиков, которого я считаю великим актером, тоже могу сказать: «Выше Графини в «Пиковой даме» и Коринкиной в «Без вины виноватых» я тоже ничего не сыграла».
– А ведь при вашей первой встрече ничто не предвещало такого развития отношений?
– Да. На пробах к его фильму «Поездки на старом автомобиле» я с возмущением отказалась от роли. Ну еще бы! Актер приходит в надежде, что ему будет хоть что-то сказано, а получает полтора часа молчания. Петр Наумович сидел, водил пальцем по сценарию, сопел, на этом наша репетиция закончилась. Но я была нахальная. Я ведь к тому моменту уже успела походить по красной Каннской дорожке…
– А! Каннская дорожка виновата!
– Да. Именно она сыграла в нашей первой встрече свою главную роль. (Смеется.) После нее нос у меня, конечно, задрался. Там же слева – Леже, справа Шагал, Ив Монтан, Симона Синьоре! Есть отчего дернуться умом-то. А тут сидит какой-то. Сказал бы хоть слово. Я была возмущена. Сидел, обхватив голову руками, в мою сторону даже не посмотрел, я и взвилась. А уже после мне объяснили, что это верный путь к его сердцу. Надо отказаться от роли, тогда ты ее получишь. Вот он, парадоксов друг. Весь из противоречий.
Фоменко мог быть каким угодно. Мог быть джентльменом, мог разругаться. Как с импресарио в Италии. В пух и прах. Тот банкет уже приготовил роскошный, а Фоменко уперся насчет субтитров. Не хотел, чтобы они были. Ну а как за границей без субтитров? А он: «Пусть мелодию речи слушают». Опять парадокс.
– Несмотря на ваше «каннское нахальство», роль в фильме вы все-таки сыграли.
– Когда, обливаясь соплями и слезами, я лежала на пляже на юге Франции, мне сообщили, что «вы утверждены на роль Зои Павловны». И к черту море, к черту все, я помчалась к нему, и начался вальс, нет вихрь, который длился 20 лет. Тогда я еще не знала, что этим вальсом будет Грустный вальс Сибелиуса.
У Петра Наумовича были замыслы грандиозные. Он хотел в этом фильме показать Москву, он очень любил Москву, все эти памятники… Мы снимали в доходном доме общества «Россия» на Сретенском бульваре, там наверху была мастерская его приятелей-скульпторов. У нас была сцена выхода на крышу, нас привязывали веревками. Я сейчас, когда проезжаю мимо, всегда смотрю и думаю: как там теперь? Когда съемки закончилось, и выяснилось, что мы не можем жить друг без друга, оказалось, что Петр Наумович остался без театра. Кроме работы в ГИТИСе у него не было ничего.
– Конфликт с Гончаровым.
– Да. Фоменко тогда хотел ставить «Дело» Сухово-Кобылина. А его учитель Андрей Гончаров сказал: «Нет, Петя, это не пойдет». Фоменко настаивал: «А я хочу!». Но Гончаров твердо: «Нет!» Они стали бодаться: «Хочу-не хочу». Ну, Петя же был упрямый и хлопнул дверью. А у нас в Театре Вахтангова начиналось смутное время. Евгений Рубенович Симонов ставит, ставит, и все больше советские пьесы, а актеры ему: «Дудуду, дудуду, позовите кого-нибудь, скучно». Стали его подгрызать. И тут я: «Евгений Рубенович, – а мы были в прекрасных отношениях, – вас кусают, что никого не приглашаете, а тут замечательный режиссер! Фоменко!». А он: «Детонька, конечно. У него чудная мама, и он потрясающе играет в теннис». Это и решило судьбу Петра Наумовича. Ко всеобщему восторгу. Но Фоменко и у нас сказал: «Дело». И тут меня ждал очередной его парадокс. Читаю распределение ролей, а там тетушка Атуева – Купченко.
– Хороший парадокс.
– Это был сильный парадокс! Я с воплем кидаюсь к подруге Гале Соколовой из «Современника». «ААА, Галя, он меня не взял!!!» А она: «Ты и тетка? Зачем тебе тетка?». Утешала. Да какое там утешение!
Но Гончаров-то оказался прав. «Дело» прошло хорошо, профессионально, но не восторг. Дальше Фоменко берет пьесу Горенштейна «Детоубийца» (спектакль назывался «Государь, ты наш батюшка…»), и я опять пролетаю.
– Обиделись?
– С «Делом» оплеуха была посильнее. Роль-то ведь не Анна Каренина, не Федра, а тетушка. Можно было как-то уж не отказать. В этот период мы и разошлись. Он своими спектаклями занимался, я – своими.
А потом были на гастролях, в Самаре, кажется, и я решила: ладно – помирюсь, нехорошо все-таки. Взяла сдуру букет. Надо было бы поллитру взять, а я цветы. Нелепо, конечно. Идти к мужчине с цветами! Стучу. А какие были советские гостиницы? – Койка да стул. Открываю дверь. Фоменко полулежит на кровати, водит пальцем по очередной пьесе. Типичная мизансцена. Я в растерянности лепечу: «Петр Наумович, здравствуйте, это – вам. Я хочу, чтоб у вас хоть что-нибудь бы стояло». От такой реплики он просто свалился с кровати, стал хохотать, и у нас было полное и окончательное примирение случилось, на всю оставшуюся жизнь.
– А потом появился спектакль «Без вины виноватые».
– Это заслуга Галины Коноваловой, нашей завтруппой, она была человек созидательный, острого ума, любила театр до потери сознания. Я к ней: «Галина Львовна, еще одно «Дело» или «Батюшка», и все! Где же его блеск, легкость? Ничего понять не могу». А Галина Львовна в ответ: «Людка, надо взять пьесу и натолкать всех наших первачей! Может Островский? «Без вины виноватые»?» Я произношу с сомнением: «Она – нудная». Но Галина Львовна, как шаман, могла заговорить даже пень. И заговорила. Петр Наумович загорелся.
– А как пришла идея поставить спектакль в буфете?
– Он обползал весь театр, обнюхал его весь. Искал парадокса. И нашел. И поставил спектакль. Что началось! Просто паломничество. Кто только не был на «Без вины виноватых»! Даже Горбачев с Раисой Максимовной.
– А как Петр Наумович всю эту славу воспринимал?
– Никак. Он считал это белибердой. Он и за наградами никогда не ходил. Один раз, по-моему, пошел, и то пиджака не было. Испытывал полное презрение к материальному – одно время вообще ходил в пальто из реквизита.
– Как Шмага.
– Да. И я думаю, ну как же? Надо купить ему что-то. Купили куртку, на Новый год всучила как-то.
– О, а это как Кручинина!
– Да, точно.
– А «Пиковую даму» тоже Галина Коновалова предложила?
– Нет. Когда был худсовет, на котором Евгений Симонов представлял труппе Петра Наумовича, то Фоменко достал листок и зачитал список всего того, что он хочет поставить. И там значились и «Пиковая дама», и «Семейное счастие», и «Граф Нулин», и «Каменный гость» – то есть то, что он потом сделал у себя в Мастерской. Все у него в голове уже было. Правда, там еще была «Корова» Назыма Хикмета, вот не знаю до сих пор, что за пьеса. Наверное, мне заглавная роль предназначалась (смеется). И по этому списку мы и начали действовать. Обещал? – Делай.
– Роль графини вам сразу досталась?
– Да, и это было счастье безумное. Дикий успех. А он еще «Горе от ума» хотел ставить, я должна была играть Хлестову. Ну, сейчас пойдет «из серии» – несыгранные роли. Огудалову тоже не сыграла. Хотя он мне подробно рассказал замысел. Какая Лариса? – Ерунда, все завертела Огудалова. И я, кстати, по этой его экспликации сейчас сделала в Щукинском училище спектакль со студентами, где главное действующее лицо именно Огудалова. Так и пишем в программке, что идея Фоменко, сама бы я такое не придумала. Когда я посмотрела, как он у себя в Мастерской «Бесприданницу» поставил, очень удивилась.
– Зато исключительно для вас Петр Наумович делал «Как жаль», да и в «Театральном романе» вы играли…
– «Театральный роман» ставил все же Кирилл Пирогов. Петр Наумович иногда приходил, но ему было уже очень тяжело, это было видно. И на сцену он уже не выпрыгивал. Сделал финал, который без него никак не получался. А потом я поехала отдыхать. Он еще говорил: «Приезжай летом». А я как-то так… не почувствовала. Понимаете, я не почувствовала, и когда мой муж умирал, и тут тоже. Я все думала, они будут всегда. Не приехала. Теперь проклинаю себя, конечно. А потом позвонили и сказали, что он умер.
– Вы были друзья?
– Друзья – нет. Единое целое. Не могу даже осознать, что это было. Жизнь без него стала пустыней. Петр Наумович мне говорил: «Людка, у нас с тобой любовь вечная, потому что бестелесная». А еще: «Девочка моя, у меня есть только одна печаль, меня гложет тоска по совершенству». Он мне эту тоску и оставил.
Беседовала Майя ОДИНА
«Экран и сцена»
№ 14 за 2022 год.