Мемуарный дифирамб

• Фарид Бикчантаев

Пробую эпический зачин – про юбилей так положено: пятьдесят лет назад у Рафката Бикчантаева и Наили Гараевой, режиссера и артистки Татарского национального театра имени Галиасгара Камала в Казани родился сын, назвали его – Фарид. Нет, эпический тон не работает, писать мне это все равно странно, уж очень не вяжется солидная юбилейная дата с обликом самого юбиляра: с хрупким его юношеским силуэтом, удивленно-насмешливыми голубыми глазами, джинсами-куртками-шарфами и мягким негромким голосом. А между тем юбилей у Фарида Бикчантаева двойной, потому что еще ровно десять лет назад он стал главным режиссером театра имени Камала. Жаль, чуть-чуть не хватило для барочной тройной хронологической композиции, ведь тридцатилетие тому, как впервые он вышел на камаловскую сцену профессиональным актером, наступит только в следующем году.
В знаменитой татарской труппе актерские династии не редкость, но именно Фарид почему-то всегда казался мне порождением тайных недр самого камаловского театра. Подозреваю, что и он себя воспринимает примерно также. Несколько лет назад сказал мне: “Ощущение какой-то жизни внутри сцены тоже связано с тем, что я вырос в театре и все смотрел из-за кулис, когда был маленький. Никогда не смотрел из зрительного зала. И вот это закулисье мне важнее, чем зал”. Судьба была предопределена. В 1983 году Фарид Бикчантаев окончил Казанское театральное училище, пришел на камаловскую сцену, сыграл за три года семь ролей – шесть в татарских пьесах, а еще Леандра в “Короле-олене” – и уехал в Москву.
Он поступил в ГИТИС на режиссерский факультет к Марии Осиповне Кнебель, одному из лучших мастеров в истории нашей театральной педагогики. Она была совсем стара, и студенты по двое носили ее на руках, маленькую, сухонькую, почти игрушечную, но нисколько не утратившую обаяния и ума, на третий режиссерский этаж. Надо бы при случае спросить, пришлось ли исполнять Фариду эту трогательную миссию… Она умерла в июне 1985 года. Помню зал на втором этаже, затянутый в черное, где звучал в фонограмме молодой веселый голос Кнебель – она разговаривала с нами на собственных похоронах, и этот последний спектакль поставили для нее ее собственные студенты.
Так Фарид оказался в мастерской у замечательно театрального человека Бориса Гавриловича Голубовского. Но мне показалось, что было там какое-то несовпадение режиссерской природы. Во всяком случае, однажды, много лет спустя, у Фарида вырвалось: “Как бы я хотел учиться у Петра Наумовича!” И я не удивилась, потому что в первом же спектакле “Бичура”, поставленном еще четверокурсником Фаридом на камаловской сцене, проступили фирменные фоменковские черты: обращенная к жизни мягкая улыбка, летучая печаль и след театральной тайны, не подлежащей разгадыванию до конца.
Мы познакомились с Фаридом, когда я пришла к ним на курс читать лекции про национальные театры, но, надо признаться, его практически не видела – ну, не вызывал мой предмет у него никакого интереса, наверняка тогда театральная Москва и ощущение себя ее естественной частью для татарского студента были важнее. Да и зачет Фарид сдавал мне, как теперь любит вспоминать, самым последним, уже на скамейке в гитисовском садике. Так что учебное наше знакомство было мимолетным и бестолковым.
В 1991 году на тюркоязычном фестивале “Туганлык” в Уфе театр Камала показал дебютный спектакль Фарида Бикчантаева “Бичура” – нежную, изящную притчу о татарском домовом, живущем в заброшенном доме и вспоминающем былых его обитателей. Что-то норштейновское угадывалось в том сценическом повествовании: теплые интонации, пастельные тона, потаенная и одновременно совершенно открытая для зрительского воображения жизнь. На публичном обсуждении я произнесла пламенный панегирик “Бичуре”.
Фарид после обсуждения ко мне не подошел, и в следующий раз мы встретились с ним лет через двенадцать в театре Камала, когда он уже заступил на пост главного режиссера театра и пригласил меня обсудить свои спектак-ли на труппе. Как-то заговорили о “Бичуре”, и Фарид, нет, не упрекнул – просто спросил: “А помните, как вы тогда?” Я покраснела: “Глупа была. Простите, Фарид”. Ведь на том давнем обсуждении я сильно обидела Марселя Салимжанова, камаловского отца Фарида, когда публично с восторгом противопоставила дебютный спектакль ученика всему, что за долгую жизнь в театре сделал почитаемый им учитель. Потому мы и не встречались так долго – пока история эта окончательно не отболела и не ушла в прошлое.
Вместе с Салимжановым они сначала вместе набрали актерский курс, а потом Фарид Бикчантаев стал преподавать один. Так получил он, наконец, то, к чему стремился: пусть учебную, но лабораторию, студию – подчиненную непрагматическим целям театральную семью. “Марсель Хакимович был режиссером результата. Чего уж тут греха таить. Результат и больше никак. А мне важен сам процесс”. Учебный процесс прорастал репетициями и спектаклями.
С молодыми Фарид кроме татарских спектаклей поставил “Ромео и Джульетту”, “Чайку”, о которой много писали после громкого показа на московском студенческом фестивале “Подиум-2005”. Так еще при жизни Марселя Салимжанова он начал изнутри подрывать татарские театральные предрассудки – ведь шекспировские трагедии до постановок Фарида особого успеха на камаловской сцене не имели, а большие пьесы Чехова и вообще были негласно признаны несовместимыми с природой тюркской театральности. Он узаконил для татарской сцены обоих классиков. Начиная с блистательного камаловского поколения сорокалетних, все артисты нынешней труппы театра Камала выучены, сформированы как профессионалы и личности Фаридом Бикчантаевым.
Заново и по-настоящему я познакомилась, а хочется думать – и подружилась с Фаридом, когда уже после смерти Марселя Салимжанова он стал главным режиссером камаловского театра, вполне осознавая тяжесть миссии, которую на себя взвалил. Национальный театр должен выступать хранителем языка, даже традиций. Должен регулярно воспроизводить национальную классику, сплачивать свой народ. Это трудная задача, требующая точных тактических и стратегических решений, да еще она осложняется тем, что надо не превратить театр в этнографический музей, но поймать современность, ее дыхание, ее проблемы, ее стилистику. А ведь современность порой не просто расходится, но воюет с традицией. Я много раз наблюдала в национальных театрах, как в лютом поединке они уничтожали друг друга, оставляя на сцене мертвенную иллюстративность.
Фарид Бикчантаев начал искать способы их симбиоза. Так появился цикл режиссерски стилизованных музыкальных татарских мелодрам, жанр которых смягчался идиллической ностальгией по минувшему, а идеологическая и эстетическая архаика снимались средствами мягкой иронии и актерского травестирования. “Казанские парни”, “Рыжий насмешник и его черноволосая девушка”, “Казанское полотенце”, “Молодые сердца” и вот поставленная совсем недавно заново татарская суперклассика “Голубая шаль” – все эти очень разные спектакли превратились в пестрые, театральные, игровые и умные действа, пролагающие прочный мост между временами прошлым и нынешним.
В таких почти публицистических спектаклях, как “Немая кукушка”, “Дивана” и “Женщины 41”, Фарид Бикчантаев возвращался в прошлое, чтобы переосмыслить его, освободить от застарелых советских идеологических норм, стереотипов, вранья. И боль, которую испытала нация в результате насильственной русификации, коллективизации и идеологического оболванивания, проступала в самой природе его жестких метафорических режиссерских решений. А в великолепном, объездившем множество фестивалей и собравшем внушительное количество призов едва ли не философском мюзикле “Черная бурка” про разноприродность людей, про верность, предательство и одиночество, зазвучала в полную мощь личностная лирическая тема самого режиссера.
Главным событием в режиссерской биографии последнего десятилетия Фарида Бикчантаева стала для меня постановка “Трех сестер” Чехова, появившаяся в 2005 году. В первом акте мир прозоровского дома почти идилличен, почти идентичен детскому воспоминанию, отлетевшему со Старой Бас-манной, о котором сестры грезят без боли, без надрыва. Тут уютно, празд-нично и много зелени. Тут хорошо. И совсем по-детски забравшись под стол, целуются Наташа с Андреем. Этот теплый мир рухнет не из-за Наташи. Его погубят все понемножку, позволяя себе быть хуже, чем могли бы, малодушно прячась от реальности, простив друг другу то, чего прощать не должно. В последнем акте опустелый планшет сцены продувают осенние ветры, гоняют остатки листвы. Безостановочно читает шелестящие на сквозняке газеты невозмутимый Чебутыкин в грандиозном исполнении Равиля Шарафи. На злой вопрос издерганной Маши с заминкой отречется: нет, уже не помнит, любила ли его ее покойная мать. Но заледеневшая поза Чебутыкина и
мертвый безжизненный голос – все это прокричит не звуками, а как-то иначе: да, да, да! И мы поймем в финале, что именно так Тузенбах, осознанно уходящий в смерть, любит Ирину.
До сих пор живет в репертуаре театра Камала этот мудрый, ясный, воис-тину чеховский спектакль. И жаль мне, что так и не оценили его по достоинству, не разглядели, каким огромным событием-прорывом на новый художественный и человеческий уровень он стал, всколыхнув всю труппу. Что же делать – в Казани по-прежнему считают, что русская классика должна идти в Качаловском театре, а Камаловская сцена предназначена только для татарской.
Режиссер Фарид Бикчантаев, чей теплый глубокий дар так благотворно обновил в последние годы жизнь одной из самых мощных трупп нашей страны – Татарского театра имени Камала, меняет свой театр и изменяется сам. Вообще, волна модернизации татарского театра исходит сегодня именно от Фарида и его молодой команды, а порой – как с международным театральным фестивалем “Науруз” и существующем при нем образовательном форуме – распространяется далеко за пределы республики. И редкий талант нашего юбиляра – с возрастом только наращивать любопытство к жизни и созидательный азарт по отношению к большим переменам в собственной и театральной судьбе, вызывает у меня откровенное восхищение.
Вот я написала все это и вдруг представила себе лицо Фарида, который изумленно читает мой панегирический текст. Дело в том, что, периодически приглашая меня к себе в театр, он совершает акт почти мазохистский. Однажды в Казани на обсуждении своего спектакля перед тем, как дать мне слово, он сказал артистам: “Все вы знаете Анну Анатольевну, критика, известного своей откровенностью”. И это кошмарное качество мое он терпит уже лет десять, выносит мои придирки и стенания как в устном, так и в письменном виде. Не думаю, что правдивостью своей часто доставляю Фариду большое удовольствие – мне, признаться, и самой мое критическое свойство выносить бывает нелегко. Нет, это воп-рос профессионального доверия, которое подарил мне Фарид, а вслед за ним и кое-кто из камаловцев. Крайне редко театральные люди предпочитают правду лестной патоке, и Фарид Бикчантаев – один из немногих. У него впереди слишком много забот, замыслов и планов, чтобы позволить себе увязнуть в сиропе.
Анна СТЕПАНОВА

«Экран и сцена» № 9 за 2012 год.