Актер театра и кино, режиссер и чтец Николай Михайлович Церетелли (1 октября 1890 – 6 февраля 1942) окончил Курсы драмы А.И.Адашева. Во время учебы, в 1912 году, принимал участие в московских гастролях труппы Макса Рейнхардта (играл в массовке “Царя Эдипа”), даже ездил с ней на гастроли по Западной Европе. В 1913–1916 годах служил в МХТ, исполнял крошечные роли и участвовал в народных сценах. Полученная роль Сахара в “Синей птице” свидетельствовала о перспективах.
С 1916 по 1928 годы Церетелли – в труппе Камерного театра, где в спектаклях А.Я.Таирова создал ряд выдающихся ролей (с перерывом на сезон 1924–1925, когда в Новом драматическом театре играл в пьесе “Поджигатели” А.В.Луначарского, поставленной К.В.Эггертом и К.Г.Сварожичем). Был партнером Алисы Коонен во многих спектаклях Камерного театра и ее увлечением. Сохранилась открытка, отправленная Коонен Церетелли, по-видимому, в 1925 году: “Дорогой Николай, из Франкфурта, который я очень люблю, мне хочется послать Вам привет. Будьте счастливы! Желаю Вам всего, чего Вам хочется и еще… того, чего мне хочется. Будьте добры и красивы, “leb wohl”. Ваша Алиса. Жму крепко лапы” (находится в фонде Н.М.Церетелли в РГАЛИ: Ф. 2955. Оп. 1. Ед. хр. 10).
После второго расставания с Камерным Николай Церетелли работал как режиссер в музыкальных театрах Москвы, в 1934–1940 годах – в областных театрах, с 1941 – в Ленинградском театре комедии. Автор монографии “Русская крестьянская игрушка” (М.: Academia, 1933), предисловие к ней написал Луначарский. Фильмография Церетелли насчитывает 23 названия, в том числе фильм “Аэлита” Якова Протазанова (1924).
В фонде Н.М.Церетелли в РГАЛИ хранятся машинописные мемуары двух дам: его официальной жены Татьяны Яковлевны Колли (“Я познакомилась с Н.М.Церетелли в 1920 году, знакомство наше перешло в большую дружбу, так как во мне он видел не психопатку-поклонницу, а человека, увлеченного театром”), и Ирины Семеновны Строганской, соученицы Церетелли по Курсам Адашева, одно время считавшейся его невестой. Так, во всяком случае, полагала семья Николая, в которой он был старшим из семи детей (его сестра Любовь также входила в труппу Камерного театра под фамилией Мансур).
Мемуары Татьяны Колли “Театр и игрушка в жизни Н.М.Церетелли” написаны в 1965 году, Ирины Строганской “Друг моей юности” и “Николай Церетелли в кино” – в 1973 (РГАЛИ. Ф. 2955. Оп. 1. Ед. хр. 31 и 32 соответственно).
.
Ирина Строганская
В одно сентябрьское утро 1910 года ученики Курсов драмы Адашева собрались на лекцию С.С.Глаголя. В зале стоял гул от множества голосов.
Неожиданно в дверях появился стройный темноволосый юноша не совсем обычного вида.
Длинные, до плеч волосы, как у художников Парижского Монмартра того времени. Широкая, без пояса, вельветовая блуза. В руках – тетрадь в кожаном переплете, в которую вместо закладки была вложена палевая чайная роза на длинном стебле…
Задержавшись на мгновение у входа, он легкой походкой пересек зал и сел на свободное место у окна.
Это был наш новый ученик – Николай Церетелли. <…> Мы свыклись с его эксцентричной внешностью и даже примирились с его “рембрандтовской” широкополой шляпой и пальто резедового оттенка из пушистого драпа.
<…> У нас было много общих интересов, вкусов. Взгляды на искусство, события, людей – совпадали.
Оба мы увлекались стариной. По воскресеньям часами толкались на Сухаревке, роясь в разном хламе в надежде раздобыть какой-нибудь “уникум”.
***
Первый фильм, в котором мы снимались с Церетелли, назывался “В семь часов”.
Сюжет картины был несложный.
Я – светская молодая дама, организую благотворительный вечер. Моим помощником был гимназист, который с первого взгляда безумно влюбился в меня. Роль эту играл Церетелли. Отношение Кости замечает мой старый муж и начинает пристально следить за нами. Ему попадается записка Кости, который назначает мне свиданье в Нескучном саду. Во мне просыпается к этому юноше нежная любовь. Костя назначает нашу встречу ровно в 7 часов вечера.
Если я не приду, пишет он, он застрелится.
Коварный муж со злорадным выражением лица переводит стрелки стенных часов на час назад.
Ничего не подозревавшая молодая женщина спокойно выходит из дома и, к своему ужасу, по городским часам замечает роковую ошибку.
Она бежит, торопится…
Костя смотрит на свои часы, понимает, что она не придет, вынимает из кармана револьвер и убивает себя в тот момент, когда в аллее появляется его любимая.
Последний кадр: Костя в гробу. Я, вся в черном, в траурной шляпе с крепом, пришла с ним проститься.
Муж с усмешкой следит за каждым моим движением.
Несмотря на банальность сюжета, в зрительном зале раздаются всхлипывания, мелькают носовые платки…
Особенно горько плакала мать Церетелли. Его брат Борис потом объяснял мне: “Понимаете, все у нас считают Вас невестой Николая. Вот мама и боится, как бы с ним не случилась такая же беда”.
***
Отец Николая, Сеид Мир Мансур Хан, был сыном правившего в Бухаре Эмира, то есть являлся законным наследником бухарского престола. В свое время Мансур Хан поехал в Москву и поступил в гусарский Сумской полк.
Жизнь в Москве и военная служба пришлись ему по вкусу. Он и не помышлял возвращаться на родину. Неожиданно его отец, Эмир Бухарский, скончался. Мансур Хана срочно вызвали в Бухару, чтобы возвести его на престол, но он торжественно отрекся от престола в пользу своего племянника, иначе говоря, двоюродного брата нашего Николая. В то время Мансур Хан собирался жениться на русской девушке, Софии Ивановне.
Это оказалось сложным делом. По законам царского времени, “высокорожденной” особе не разрешалось вступать в брак с “нетитулованным” лицом.
Единственным выходом был фиктивный брак. К счастью, один грузинский князь, Михаил Вагранович Церетелли, давний поклонник юной Софьи Ивановны, услыхав о создавшемся затруднении, проявил рыцарские чувства и предложил ей сочетаться с ним фиктивным браком. Так Николай, первенец Сеид Мир Мансур Хана, стал именоваться Николаем Михайловичем Церетелли.
<…> Николай рассказывал мне, что, когда ему минуло 16 лет, его бабушка, вдова покойного Эмира, пожелала увидеть своего старшего внука и пригласила Николая приехать погостить к ней в Бухару. Там Николай именовался: Сеид Мир Худояр Хан.
<…> В то время Николай увлекался фотографированием. <…> В Бухаре и Самарканде он сделал много интересных снимков. Ему очень хотелось снять интерьер одной Самаркандской мечети, но вход туда с фотоаппаратом был строго воспрещен. Тогда Николай пошел на хитрость. Переодевшись в женскую национальную одежду, он подвязал к животу подушку, установил на ней фотоаппарат и привязал его к талии. Надел паранджу и вошел в заветную мечеть. Когда нужно было фотографировать, он раздвигал полы халата и делал свои снимки.
Еще один интересный эпизод, связанный с бухарским происхождением Николая Церетелли, произошел позд-нее, уже в Москве, на квартире А.В.Луначарского.
В то время к Наркому просвещения А.В.Луначарскому приехала по какому-то делу делегация пожилых бухарцев.
Когда вошел Церетелли, вызванный Анатолием Васильевичем в связи с изданием книги “Вятская игрушка” (книга называлась “Русская крестьянская игрушка”. – М.Х.). Луначарский, хорошо знавший биографию Николая, указал на него бухарским делегатам и сказал: “Это – ваш земляк, потомок Эмира Бухарского!”
Услыхав это, один пожилой бухарец, не говоря ни слова, вынул из кармана большой темно-коричневый шелковый платок, подошел к Николаю, закрыл этим платком нижнюю часть его лица и пристально посмотрел ему в глаза. Затем, моментально, сдернул платок, упал на колени и распластался перед Церетелли в земном поклоне.
“Приветствую тебя, потомок древнего рода Мангутов!”
Оказалось, что все Бухарские Эмиры из династии Мангутов обладали одной характерной особенностью: разрез глаз у них не одинаков – правый глаз гораздо больше левого.
***
Мансур Хан был олицетворением невозмутимого “олимпийского”, точнее “восточного” спокойствия. Однако при взгляде на него, у меня мелькнула мысль: “Вулкан, засыпанный пеплом”. В нем чувствовались большой темперамент и властность.
В своем первенце, Николае, отец души не чаял.
Лицом, особенно в профиль, они были очень похожи, но по складу и характеру это были совершенно разные люди. Николай – комок нервов. Человек неуравновешенный, повышенной впечатлительности и невероятно легкой возбудимости.
Насколько отец его был сдержан, настолько Николай вспыльчив. Он легко терял самообладание и начинал, как мы говорили, “раздраконивать”. А сколько он из-за этого несчастного свойства напортил себе в течение всей своей жизни!..
<…> Самым знаменательным моментом актерской деятельности Церетелли был его переход в Камерный театр и работа под руководством А.Я.Таирова. <…> Вспоминая прошедшую у меня на глазах жизнь Николая, я прихожу к убеждению, что и в главной своей ошибке – уходе из Камерного театра, виновата была все та же кровь его “диких” предков…
Татьяна Колли
Н.М.Церетелли любил, чтобы томики стихов, с которыми он выходил на концертную эстраду, были в красивых переплетах, поэтому, когда один его друг, архитектор, ехал в творческую командировку в Германию и Италию, он дал ему несколько сборников стихов А.Блока, В.Брюсова, С.Есенина, М.Кузмина и попросил отдать их переплести в Лейпциге. Дал он и адрес того переплетчика, у которого сам, в 1923 году, то есть 5 лет назад, заказывал переплеты. Архитектор зашел к переплетчику и попросил срочно (за 3 дня) переплести книги. Тот отказался выполнить заказ в такой короткий срок, но поинтересовался, что это за книги, откуда они. Узнав же, что это книги русского артиста Н.М.Церетелли, воскликнул: “Книги господина Церетелли – Мараскина! Будет сделано”. Заказ был готов на другой день, книги переплетены в кожу, сделан золотой обрез, а от себя, в подарок господину Церетелли, переплетчик добавил золотом монограмму “NZ”. (Гастроли Камерного театра и роль Церетелли в “Жирофле-Жирофля” запомнились Европе. – М.Х.)
***
Н.М.Церетелли по природе своей был коллекционером. В детстве, конечно, собирал марки, потом открытки с видами городов, вел обмен открытками по почте. Собирал он и автографы. Были у него автографы М.Горького, К.С.Станиславского, В.И.Немировича-Данченко, В.И.Качалова, А.Моисси и много других. Особенно интересен автограф М.Н.Ермоловой: “Дружно гребите во имя прекрасного – против течения. Мария Ермолова”.
<…> В 1919 году, во время одной из летних гастрольных поездок, в городе Беднодемьяновске (в то время Спасск. – М.Х.) он по обыкновению пошел на базар и увидел глиняные игрушки, которые поразили его формой и раскраской. Это были различные животные и фигурки работы мастеров Зоткиных из деревни Абашево. Н.М. купил несколько игрушек, познакомился с Илл. Зоткиным, одним из авторов этих игрушек, разговорился с ним, и Зоткин пригласил его к себе в Абашево посмотреть и другие игрушки, сделанные им, его сыновьями и внуками. Он даже обещал сделать для Н.М. к его следующему приезду новые игрушки. Обещание свое он выполнил, и когда Н.М. в следующем году специально приехал в Абашево, то увидел сделанных для него семьей Зоткиных животных – барана, козла, оленя и других. <…> Так было положено начало коллекционированию игрушек, но постепенно простое любование формой, тематикой и раскраской игрушек перешло в более глубокий интерес к ним, к их истории и к тем истокам, которыми питается народное творчество.
<…> Н.М.Церетелли нежно любил свои игрушки. Хранились они, за неимением места для их расстановки, в ящиках старинного комода. Часто можно было застать артиста сидящим на полу около открытого ящика и любовно перебирающим игрушки. Несколько раз в году, по большим праздникам, игрушки “выходили гулять” (все та же любовь к “игре”). На большой накрытый стол ставились то глиняные “дамы” в платьях с причудливым ярким рисунком (особое предпочтение отдавалось куклам Мезриной (игрушечница из слободы Дымково под Вяткой (Киров). – М.Х.)), то это были разные животные и птицы, например, “утки нарядные”, то есть с ярким жабо. В следующий праздник по столу скакали кавалькады всадников и амазонок.
Ирина Строганская
Война застала Церетелли в Ленинграде. Первые 4 месяца блокады он продолжал работать в Театре Комедии под руководством Н.П.Акимова.
Актерам, как и всем ленинградцам в то время, приходилось очень трудно. Особенно тяжело было тем, кто, подобно Николаю, не обладал выдержкой и умением ограничивать себя.
В одном из писем того времени Николай писал своей жене, которая жила тогда в Москве, что “большинство моих товарищей умеют распределять полученный паек на столько дней, на сколько он им выдан. Я такой выдержкой не обладаю! Вчера мне выдали батон на 5 дней. По дороге домой я его весь съел… Как проживу остальные дни, не знаю!..”.
На 15 декабря 1941 года была назначена эвакуация Театра Комедии из Ленинграда в Челябинск. До Москвы – на самолете, а дальше – по железной дороге. Администрацию театра предупредили, что лежачих пассажиров на самолет не принимают. К эвакуации допускают только тех, кто в состоянии дойти пешком от доставившего их на аэродром автобуса до самолета.
Приближался день отъезда. Церетелли к этому времени настолько ослаб, что едва держался на ногах. Его близкие друзья – актеры Театра Комедии – Ирина Зарубина, Анна Никритина и ее муж, поэт Анатолий Мариенгоф, приняли горячее участие в судьбе своего товарища. Раздобыли для Церетелли красного вина, кучу сухарей и усиленно питали его всем этим перед отъездом. На аэродроме они подхватили Николая и, втроем, поддерживая под руки, не столько довели, сколько доволокли его до самолета.
<…> В дороге состояние Церетелли настолько ухудшилось, что в Кирове его пришлось снять с поезда и поместить в больницу, где оказался прекрасный врач.
Хороший уход и правильное питание помогли Николаю. Он стал поправляться и даже был в состоянии сам написать жене, что он чувствует себя лучше и надеется скоро встать.
Внезапно состояние его резко ухудшилось, и ночью он скончался.
Похоронили Николая Церетелли на местном кладбище.
Фото из личных архивов Ж.В.Людковской и А.Б.Чижова
Публикацию подготовила Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена»
№ 9 за 2021 год.