Вечный символ России – более чем распространенная фамилия Иванов, использованная Чеховым для главного героя одноименной пьесы, наводит на мысль об обобщении. В спектакле Михаила Бычкова, выпущенном в созданном им Воронежском Камерном театре, после изгнания отсюда – в абсурдном статусе приглашенного режиссера, постановщик, напротив, всячески подчеркивает индивидуальность Иванова, его инаковость.

От своего окружения и, вероятно, прочего населения на сотни километров вокруг Николай Иванов Вячеслава Гардера отличается не только обликом – голым черепом, резкими чертами, худобой и очками, но неотступным ощущением себя в тесном круге одиночества, мучительными взаимоотношениями с совестью, ведущими к фатальному итогу. Музыкальная тема этого Иванова тоже выбрана максимально необычной – звучат шесть песен шубертовского цикла «Зимний путь», среди них «Оцепенение» и «Одиночество». Пропасть между романтизмом Шуберта и залихватским «Эх, яблочко», одним из лейтмотивов здешних зюзюшек да бабакиных (обрисованных Натальей Шевченко и Миленой Хорошко отточенно в каждой детали при всем лаконизме выразительных средств), выглядит непреодолимой.

В имении Иванова, которое предложено художницей Анной Федоровой, есть только крепкий садовый стол с двумя лавками, заваленный книгами и бумагами, да голые деревца на заднем плане с серым фоном. По ходу действия и по мере концентрации отчаяния унылого сухостоя будет становиться все больше. Работник Гаврила (Василий Шумский), помощник по хозяйству что Ивановых, что Лебедевых, в начале действия проносящий по сцене одно такое отмершее дерево, не успевает справляться: они высыхают быстрее, а развязный безмозглый Боркин (Михаил Гостев) додумывается устроить рядом с ними неуместный фейерверк.

Как и эти деревья, отмирает душа Иванова, чувствующего себя в ответе за Сарру (Марина Погорельцева), Сашу (Анастасия Павлюкова) – а они здесь женщины незаурядные – и за все невоплощенные замыслы. Его плечи сутулы, взгляд часто устремлен вниз, движения то заторможены, то почти экспрессионистски изломаны. Помещенный в круг безжалостного белого света, он дважды, то спиной, то вполоборота к зрителю, исполняет миниатюру-предчувствие своего самоубийства, и на третий раз воплощает то, на что толкают его неумолкающая совесть и жесткая депрессия.

В этом спектакле много горечи по поводу устройства мира и человека. Мир глумится над надеждами, обступает пошлостью, подлостью и безразличием, перерастающими в невыносимое давление. Человек оказывается слишком слаб, чтобы противостоять – что чужой преступной жестокости, что собственной.

Кутается в шаль изнемогающая от невнимания и куда-то утекшей любви Сарра, кудрявые волосы и все тело дрожат на вечернем ветру; врывается на велосипеде бодрая, идейная, полная веры в себя Саша; бесконечно сокрушается и ноет приживал Шабельский (комичный и беспредельно несчастный в исполнении Камиля Тукаева) – каждый из них жаждет внимания Иванова, донимает его крайностями и на него надеется. А тот нащупывает в себе только одиночество и оцепенение: как бы ни тосковала Сарра, обнимающая вместо мужа виолончель (для нее создана душераздирающая миниатюра – танец-проход с инструментом через сцену), какие бы планы ни выстраивала Саша, чей внутренний стержень в финале грозит переломиться, как бы ни изнывал Шабельский, томящийся по давно умершей жене, похороненной в Париже.

Безвыходность здесь представлена как-то очень наглядно, двумя концами тупика: серый безрадостный мир Ивановых, куда бесцеремонно вклиниваются безумные прожекты Боркина или бесконечные обвинения доктора Львова (Андрей Аверьянов), и почти такое же серое, состоящее из пустоты царство Зюзюшки Лебедевой с мужем-подкаблучником (Юрий Овчинников), неуправляемой эмансипированной дочерью, стульями в чехлах и чаем в стаканах с подстаканниками на подносе, но без кружовенного варенья. Деваться некуда, другого мира нет – что здесь, что там лишь серая крыша, кажущаяся стеной и нависающая наискось, рано или поздно она все равно всех накроет и придавит.

Между работами художника одного периода неизбежно существуют переклички, порой самые неожиданные. Не так давно Михаил Бычков выпустил в воронежском Центре культуры и искусства «Прогресс» спектакль «Кабаре Галич». Когда выходишь после его «Иванова» из выстроенного и отнятого театрального дома, в голове крутятся строки Галича: «Но от вечного бегства в мыле, / Неустройством земным томим / Вижу – что-то неладно в мире, / Хорошо бы заняться им». Все это и про прошлое Николая Иванова, и про настоящее Михаила Бычкова, трезво осознающего, что «только век меня держит цепко, / Сходу гасит любой порыв, / И от горестей нет рецепта», во всяком случае, в наши времена.

Сейчас часто цитируют фразу Николая Пунина, адресованную Анне Ахматовой: «Не теряйте отчаяния». Если судить по спектаклю «Иванов», именно деятельного отчаяния, выводящего из депрессии, нам сегодня остро не хватает.

Мария ХАЛИЗЕВА

«Экран и сцена»
№ 6 за 2024 год.