1-2. Эти два слова, употребляемые у нас по любому случаю, как-то стерлись в своем изначальном смысле, чуть не слились, часто путаются. Но за каждым из них – четкое и простое понятие: тренд – всего лишь тенденция; бренд – главная примета чего-то (в нашем деле, например, – гвоздь сезона). Если довериться этому, можно кое в чем разобраться. Например: что стало главным в театре и куда он, собственно, движется?

С этим непросто; минувший сезон не вдруг поддается определению; бренд и тренд его быстро не разглядишь. Впрочем, отношу это за счет недосмотренного, неполных своих впечатлений – у коллег моих, активных, везде поспешающих критиков мнения иные, хотя, естественно, разные. Стоит опереться на них – или оттолкнуться, как выйдет. При этом не поименно, уж не посетуйте, слишком их (критиков и мнений) много, хотя источников в данном случае три: “Театральный смотритель”, журнал “Театрал” и “Новая газета”.

Итак, “критика критической критики”. (“Святое семейство, или критика критической критики” – первый совместный философский труд Маркса и Энгельса. Почему опущена первая часть названия – понятно, но вторая весьма пригодна в нашем цеху, в повседневном употреблении и для жанра данной статьи.)

Как бренд в списке лучшего, или хотя бы предпочтений, стоят: “Гамлет/Коллаж” Робера Лепажа в Театре Наций; спектакли Константина Богомолова – “Гаргантюа и Пантагрюэль” там же и “Карамазовы” в МХТ; два мтюзовских спектакля – “Леди Макбет нашего уезда” Камы Гинкаса и “С любимыми не расставайтесь” Генриетты Яновской. (Комплект странный; разгадать надо.) “Вишневый сад” Льва Додина в МДТ, названный “событием” и “шедевром”, пока встречается реже – видимо, не отсмотрен или не усвоен в должной мере.

Что до тренда, то позиции расходятся резко, хотя с перевесом одной стороны. Здесь пишут о расцвете театра, что случается во времена столь тревожные, как теперь, в ситуациях обостренных, при нарастающих запретах, угрозе цензуры, “атаке культурных ценностей” (видимо, “атаке на культурные ценности” – оговорка?).

Пишут о том, что “театр стал действительно что-то значить для общества, преодолел границы искусства для искусства”, и картина мира в нем “наконец-то стала весьма многомерной”. Говорят о разнообразии, когда “прекрасно уживаются на одной территории Богомолов и Додин, Волкострелов и Гинкас, Кулябин и Фокин”. Об активности молодежи, режиссерской “новой волны”… И так далее.

Спорить поначалу не хочется. Времена тревожные, но острота способствует сцене; театр – искусство протеста по природе своей, из покоя и умиления не растет. Правда, расцвета особенного не видно, хотя, как всегда, есть чему подивиться. Именно – как всегда. Слова “стал”, “стала” означают, что прежде было другое – но очень уж прежде, в пору насильственной мхатизации, что ли, которую мы не застали. Для общества театр всегда что-то значил, когда стоил того. Публика у нас все-таки особенная. Как ее ни корми “кривым зеркалом” и попсой, как ни заморачивай ребусами – может встрепенуться, откликнуться, если со сцены повеет чем-то подлинным; отзывчива, открыта воздействию. А что до “искусства для искусства” – даже и не припомню, случалось ли такое на моем веку, да это и не в духе, не в привычках – не в натуре театра российского.

Разнообразие есть, и картина получается многомерная – не столь, правда, как в ту пору, давнюю и недавнюю, когда возрождались и боролись течения; когда на территории одной пьесы схлестывались, как в поединке, трактовки; когда мастера и театры от поисков “своего лица” повернули к универсализму и принялись удивлять метаморфозами. Картина мира и вчера, и позавчера была многомерна, коль скоро в ней нашли себе место “Мастерская П.Фоменко” и Театр.dос, а Константин Богомолов ставил себе, невзирая на Льва Додина и всех остальных. Все как будто так, но не вполне так; смущает пассаж насчет “одной территории”. Территории у всех разные, на одной бы не ужились… И не уживаются, и не надо. Благость театру вредна, схватки – на пользу, хотя бы – противостояние. Оно отмечено иным мнением – тем, что пока в меньшинстве или просто не высказано столь дружно.

Тренд видится здесь конфликтным, небезопасным: “упрочение “другого” театра”, его оппозиция предыдущему, общий курс на снижение; а против этого “просто – искусство театра”. Оппозиция несомненна, хотя само название “другой” немного смущает – не только потому, что мы его к разному применяли, и был фестиваль, и есть театр с таким названием. Конфликт здесь – в сфере мировоззрения, но не природы театра. Ее можно снизить или приукрасить, но явление остается театром, коль скоро не потерян корень его – живой человек на сцене. Если это есть, “другой” театр может злить или занимать, выглядеть тупиком или прорывом, но остается театром. У него сейчас достаточно толкователей, идеологов и адептов, а фигуранты его, “режиссеры-мыслители, бунтари”, хоть и стоят порой в одной плоскости с Додиным, Гинкасом, Фокиным (см. выше), фактически – их соперники.

Но есть и такое противостояние: театр и не-театр – тени, подмена живых людей, превращение их в простую функцию, и необязательно при помощи техники. Это, видимо, вошло уже в бренд и в тренд и у Дмитрия Волкострелова явлено, как программа: в “Танце Дели” по Ивану Вырыпаеву на “Золотой Маске”, с механической сменой видеосцен и как бы “погашенными” актерами; на Таганке, в спектакле “1968. Новый мир”, при внешней схожести типажа тех времен – с таким же ощущением несвободы и стертости “живых лиц”.

Здесь все зависит от установки. Близкая по типу к “Танцу Дели” пьеса того же Вырыпаева, психологическая шарада “Летние осы кусают нас даже в ноябре” поставлена Сигрид Стрем Рембо в “Мастерской П.Фоменко” без всяких технических ухищрений: три актера, характеры живые и сложные, нацеленный контакт с публикой – и ее ответный, не спадающий интерес. Кроме того, человек-актер не всегда подчиняется технике. Ведь царила же на высоком экране, поглощая наше внимание и завораживая собой, героиня в спектакле Кэти Митчелл “Кристина” по “Фрекен Жюли” А.Стриндберга. Ведь сумел же Евгений Миронов теплокровным своим естеством побороть постановочные задачи в “Гамлете” у Лепажа…

Но хватит, пожалуй, и экскурсов в критику, и выхода за ее пределы.

Определиться бы для себя: что стало главным, обожгло, резануло, быть может? И было ли это? – Было; те самые мтюзовские премьеры. Удивителен контраст двух спектаклей, рожденных в одном театре, полярных по стилю, энергетике своей, по отношению к публике – то властно-императивному, то доверительному, и к героям – то жесткому, беспощадному, то горько-сочувственному, печально-трезвому, без сантиментов нежному. Залп ярости и море любви. А предмет, по сути, один: участь человеческого в человеке, когда оно подвергается испытанию и искажению несвободой – или абсурдом нашего быта и бытия. Почти античный трагизм судьбы Леди Макбет от Лескова – или россыпь судеб малых и узнаваемых от Володина; “трагическое в повседневности”, по Метерлинку.

Гинкас, резким, открытым жестом объявив случай Леди историей нашего времени, завершает свою трилогию о судьбе сильных женщин в условиях несвободы – трилогию, развернутую на двух сценах, мтюзовской и александринской: “Медея”, “Гедда Габлер”, “Леди Макбет…”. Все в его спектакле укрупнено, подчеркнуто, звучит как вызов; жуткая эволюция героини прочерчена Елизаветой Боярской с редким актерским бесстрашием – но так, что мы помним ее прежнюю, возможную, изначальную.

В спектакле Яновской, тонкого, сложного плетения, где собраны, не повторяясь и не сливаясь, нравы и беды людского муравейника, с неменьшим бесстрашием представлен протагонист. Судья Виктории Верберг не торопится скинуть маску усталой, очерствевшей чиновницы и допустить нас внутрь, к ее личности и душе. Но скидывает в конце концов, допускает и погружает, напоминая опять-таки об искаженной линии жизни.

Здесь для меня – бренд и тренд, и полюса сегодняшней сцены. И – разгадка того, почему эти спектакли (то оба, то один из них) фигурируют в списках рядом с “другим театром”. Вроде бы нужен выбор, но здесь одно словно восполняет другое. И критики наши, кого бы ни возводили на пьедестал, восприимчивости к инородному не теряют. И признаются в “тоске по человеческому” на сцене.

Ах, эти театральные контрасты, вызовы, столкновения, параллели! Словами Брехта – “диалектика на театре”. Или – паритет?..

P.S. Вдруг вспомнилась запавшая в память с давних пор реплика Франсуа Мориака в его “Блокноте”: “Что бы ни говорили, а признаки возврата к человечности должны нас всех уберечь от отчаяния”. – Сказано в середине прошлого века. О Чехове…

1. Самые радостные эмоции сезона я пережил в маленьком городе Кудымкаре, где Коми-Пермяцкий национальный драматический театр после многолетних скитаний по обшарпанным клубам наконец-то получил построенное специально для него прекрасное театральное здание. В нем множество недоделок (куда ж без них), но все равно между нарядными зрителями, до отказа заполнявшими комфортный зал с отличной акустикой, и актерами, игравшими на настоящей, хорошо оснащенной сцене, перекатывались волны чистого восторга. Театральные новоселья – радостная примета ушедшего сезона (новый дом получил “Коляда-театр” в Екатеринбурге и еще несколько коллективов). Нерадостных, увы, тоже было достаточно: материализовавшийся призрак цензуры, драчка “либералов” и “патриотов”, подступающий изоляционизм (латыши и поляки отказались приехать на омскую “Академию” из-за украинских событий), идеологические доносы под видом критических статей, властный произвол, самый кричащий пример которого – явно заказное уголовное преследование бывшего директора Алтайского молодежного театра Татьяны Козицыной, известной всей театральной России порядочностью и бескорыстием (на фестивале “Ново-Сибирский транзит” ей вручили награду в номинации “Честь и достоинство”). Но несколько замечательных фестивалей весны и лета – юбилейная “Золотая Маска”, “Арлекин” в Санкт-Петербурге, “Ново-Сибирский транзит”, “Академия”, “Голоса истории” в Вологде, череда плодотворных театральных лабораторий и незаурядных премьер все же позволяют вспоминать об ушедшем сезоне, скорее, со знаком плюс, чем минус.

2. В Праге, в Национальном театре, видел премьерный спектакль режиссера и сценографа Роберта Уилсона о Первой мировой войне “1914” (великая чешская актриса Соня Червена играет в нем персонаж, который называется Время): завораживающие визуальные образы и глубочайший пессимизм общей интонации, уроки истории никого ничему не учат, и столетие Первой мировой войны может быть ознаменовано началом Третьей. Лишь бы это не оказалось пророчеством… Впечатлила “Алиса” в петербургском БДТ: знак искреннего восхищения и признательности (оммаж) режиссера Андрея Могучего, восхищения не только Алисой Фрейнд-лих, но всем грандиозным товстоноговским актерским поколением. Если говорить об актерах, то не могу не назвать Лаврентия Сорокина, просто грандиозно сыгравшего главного героя спектакля “Крейцерова соната” новосибирского театра “Глобус” (режиссер Алексей Крикливый). Режиссер Марина Глуховская и хореограф Ольга Пона в спектакле “Прекрасное Далеко” (пьеса Данилы Привалова) Челябинской драмы вывели на сцену новое актерское поколение, а в зал привели молодую публику. Но будет ли жить этот спектакль после ухода Марины из театра, Бог весть. Значительной работой показались горьковские “Враги” – премьера Георгия Цхвиравы в Омской драме, где занята практически вся труппа этого по-прежнему первого драматического театра российской провинции. И, конечно, очень талантливая команда (их много, всех не перечесть) делала вечер в честь 20-летия “Золотой Маски”: юмор, гротеск на злобу дня, лирика – все там было. А “Маска” – наше театральное все, как бы ни клевали ее те, кто предпочитает тратить энергию на охаивание чужого, вместо того чтобы создавать что-то свое, равновеликое.

3. Книга Риммы Кречетовой “Станиславский”, вышедшая в серии “ЖЗЛ” и посвященная памяти Ольги Радищевой. Книга Ольги Егошиной “Театральная утопия Льва Додина”: объемный, полный бесценных деталей и подробностей портрет не только главного сегодняшнего наследника Станиславского, но и почти всех тех, кто вместе с ним строил и сохраняет театральный дом по имени “Малый драматический театр – Театр Европы”. И еще два драматургических сборника, вышедшие за рубежами нашей Родины, но имеющие непосредственное отношение к российскому театральному процессу. Книга Анны Яблонской “Театр и жизнь”, изданная в Одессе родителями и друзьями юного драматурга, погибшей во время теракта в аэропорту Домодедово в 2011 году. А в США, разумеется, на английском языке, вышел том «Реальные и фантомные боли. Антология русской “новой драмы”». Составитель Джон Фридман надеется, что 12 пьес, составивших эту книгу, попадут на американскую сцену и станут его личным “маленьким вкладом в борьбу против политического сумасшествия”. Идеализм, конечно, но какой обаятельный!

1-2. В этом сезоне я работаю экспертом “Золотой Маски” по музыкальному театру и потому “отсматриваю” только оперу, балет/танец, мюзикл/оперетту и так называемый “эксперимент”. Не претендуя на полноту обзора, скажу о самых ярких впечатлениях.

В балете это – екатеринбургская “Цветоделика” Вячеслава Самодурова, большой бессюжетный спектакль, где главную роль играет мифология цвета – и мифология неоклассики. В отличие от многочисленных эпигонских опусов a la Баланчин, неоклассика здесь наполнена иными энергиями и преломляется под иным углом: она сама остранена – так же, как у Баланчина классика. Это пост-пост-баланчинизм и даже пост-балет.

Но Самодуров стоит особняком, а вообще тема этого сезона в балете – не создание нового, а воспроизведение проверенного старого. Почти все премьеры главных театров – переносы. В 90-е годы это было прорывом, потому что вводило нас в мировой контекст, но сейчас это просто приобретение очередной “классики” – независимо от стилистики. Они живут в репертуаре именно как классика – в ожидании исполнителя-харизматика.

Дважды такие артистки нашлись: молодая балерина Анастасия Соболева в “Тщетной предосторожности” Фредерика Аштона в Михайловском театре и Оксана Кардаш в “Баядерке” Натальи Макаровой в Музыкальном театре имени К.С.Станиславского и Вл.И.Немировича-Данченко. “Тщетная предосторожность” Анастасии Соболевой – прямое попадание в стиль: изящество, музыкальность, психологическая тонкость, искренность, французский шарм сквозь английскую иронию – все на месте. Эта танцовщица “делает” весь спектакль. С Оксаной Кардаш сложнее. Она танцует вторую роль “Баядерки”: антагонистку героини, принцессу-злодейку. В макаровской версии этот персонаж выведен на первый план, а Кардаш и вовсе переводит его в трагедийную плоскость, показывая крушение жизни: трагедию царственной особы, отвергнутой, втянутой в преступление и погибающей по воле рока и в ужасе от сознания своей вины. Кардаш тоже отличает блистательное чувство стиля и в танце, и в игре, и отменная техника, и благородство, но главное – подлинная сценическая пассионарность. Как только она появляется на сцене – остальное уже не важно. Почти не важно: беда в том, что спектакля ей все равно не спасти, великая балерина Наталья Макарова – более чем сомнительный хореограф. Выбор Театра имени Станиславского и Немировича необъясним: в стране, где, простите, в качестве канона существует хоть и порубленный в 40-е годы, но все же оригинал, и где к тому же была осуществлена грамотная и изысканная попытка полной реконструкции “Баядерки” (я имею в виду Сергея Вихарева), предлагать дикую макаровскую версию-китч, так меняющую акценты, что эталон академизма, “Тени”, превращаются в вальс-бостон с отчетливым мюзик-холльным оттенком!

Однако главные мои впечатления лежат вне балета.

Их три.

“Петр и Феврония Муромские” Светланы Земляковой в театре “Практика” – легкий, летящий, абсолютно блистательный спектакль, чистая музыка, и не только потому, что он кончается произведением Александра Маноцкова, а потому что он весь спет, весь проведен по фарватеру музыкальных ритмов и интонаций. Его текст – точный текст “Жития”, его стилистика – студенческий спектакль, или даже гимназический, или лицейский, потому что мальчики неуловимо напоминают лицеистов, веселых и блестящих, а девочки – гимназисток, смелых, умных и чистых сердцем. А его смысл – отношения современного молодого сознания с древним православным сюжетом и заключенными в нем вечными темами. При этом спектакль грамотен, и сочетание спокойного и глубокого знания православных реалий с живым и свободным подходом делает его взрывом, прорывом на печальном фоне сиропно-ханжеского, да еще и воинственного, православнутого дискурса наших дней.

Трехчастный “Гильгамеш” – этап в процессе работы петербургского режиссера-анахорета Александра Савчука (театр “Lusores”) над шумерским эпосом. Две ранее поставленные части объединились с третьей, новой, и целое оказалось симфонически пронизано едиными смыслами – при том, что каждая часть решена в своем ключе. Театр-ритуал, театр-лекция и театр-проекция – всё модные концептуальные идеи, но у Савчука в центре всегда актер, и любая схема выруливает к самой сердцевине, к самой сути того, что есть театр. Шумерский эпос оказывается ключом к тайне театра, а еще – к тайнам жизни и смерти, времени и вечности.

И, наконец, “Машина” в Гоголь-центре. Это тоже о жизни и смерти, но не в эпическом и не в религиозном контексте, а в стилистике новой драмы. Невероятно, что это постановка эстрадного факультета ГИТИСа (дипломная работа мастерской Валерия Гаркалина, по пьесе Юрия Клавдиева). Ничего себе эстрада! Спектакль настолько жесткий, что не сразу сообразишь, что это на самом деле мюзикл – впрочем, отнюдь не классический. Это спектакль-бездна, спектакль-ад, накрошенный из узнаваемых фрагментов пьяной молодежной тусовки и праздника выпускников, однако “крошево” это организовано в безошибочно выстроенную сложную структуру.

Персонажи раздроблены, как отражение в разбитом зеркале: роли безостановочно переходят от одного артиста к другому, так, что глумливо-обыденная история о мальчиках-насильниках и девочках-убийцах кажется захватившей весь мир без остатка. Поразительно, но этот спектакль, целиком идущий на безжалостных сценах насилия и запрещенном ныне мате, по сути глубоко христианский: как ни странно, он все равно о Боге, потому что в нем показан не просто ужас жизни, а ужас жизни без Бога.

1-2. Отвечу на первые два вопроса вместе. Не знаю, каким сезон 2013/2014 был объективно, субъективно – безумным. Писали и говорили в основном о спектаклях, в моем понимании, вторичных, а какие-то вещи, по-настоящему волнующие, большого отклика не находили. Театр психологический и социальный, вдруг лично меня перестал трогать, потянуло на эксперименты. Пропустила многие громкие премьеры, зато вдруг обнаружила прелесть скромного питерского театра “Особняк”, оба увиденных там спектакля, “Король умирает” и “Посторонний”, стали личным театральным потрясением. Огромной Вселенной, не поддающейся рационализации, показался диптих Клима в Центре драматургии и режиссуры – почти пятичасовое “Возмездие 12” (героическая актерская работа Ксении Орловой!) и “Поля входят в дверь” по поэзии Геннадия Айги. Сильнейшее впечатление оставили две работы Виктора Рыжакова, “Пьяные” (с волнением теперь слежу за всем, что делает художник Мария Трегубова) и реконструированная после долгой паузы 25-минутная постановка “Боги пали, и нет больше спасения” (Светлана Иванова-Сергеева одна из любимых моих актрис). Обе глубокие по содержанию и совершенные по форме, как геометрические фигуры. Абсолютно сумасшедшие вещи сделал в прошедшем сезоне Николай Рощин: “Крюотэ” в ЦИМе и “Старая женщина высиживает” на Новой сцене Александринки. Травматический опыт от обоих спектаклей до сих пор живет внутри, хотя времени уже прошло прилично… Из спектаклей совсем не экстремальных в памяти останутся надолго “Лада, или Радость” Марины Брусникиной (художник Николай Симонов), “Записки покойника” Сергея Женовача (художник Александр Боровский), “Леди Макбет нашего уезда” Камы Гинкаса (художник Сергей Бархин).

Самые сильные разочарования прошлого сезона, то, на что возлагала большие надежды: “Участь Электры” в РАМТе, “Птицы” в “Et Cetera”, “Гиганты горы” в “Мастерской П.Фоменко”, “Отелло” в “Сатириконе”, “Кот в сапогах” в Театре имени Евг.Вахтангова и приезжавший на “Золотую Маску” “Географ глобус пропил” из Пермского академического Театра-Театра.

В этом сезоне поняла, что мне интереснее, чем все остальное, танец, театр кукол и детский театр как жанры, предполагающие упрощение очевидных смыслов и поиск форм. Много времени проводила на самых разных фестивалях, они того стоили. Отметила для себя с десяток талантливых ребят среди студентов и недавних выпускников театральных ВУЗов: Максим Керин, Павел Пархоменко, Василий Буткевич, Иван Янковский, Олег Кузнецов, Сергей Шаталов…

Сезон запомнится рядом образовательных программ, проходивших в ЦИМе: лекциями Вадима Щербакова о Вс.Э.Мейерхольде, трехдневным циклом польских лекций, посвященных Ежи Гротовскому, “Классом балетной критики” под руководством Анны Гордеевой и других экспертов по классическому и современному танцу. Сезон в целом здорово расширил картину мира и дал почувствовать, что быть в театре гораздо важнее, чем писать о нем.

3. По поводу театральных книжек: я немного выпала из процесса, читала старые издания. Но если будет время, обязательно прочту Марину Токареву – “Сцена между небом и землей. Театральные дневники XXI века” и монографию “Герхарт Гауптман. Драма заката” авторства Ирины Холмогоровой.