Мужское-женское

Сцена из спектакля “Волшебная флейта” Лидии Штайер. Фото Р.ВАЛЬЦКогда в конце лета пришло время написать общий текст о двух фестивальных “Волшебных флейтах” – зальцбургской и экс-ан-прованской, канал ARTE анонсировал трансляцию премьеры еще одной “Флейты”, из брюссельского театра Ла Моннэ. Соблазн включить эту последнюю работу в наш обзор оказался велик настолько, что ради нее мы припозднились с общей рецензией.

Режиссерский расклад трех спектаклей получился следующий. В Экс-ан-Провансе возобновили постановку Саймона МакБерни 2014 года, так как уходящий с поста интенданта Бернар Фоккруль справедливо считает данную продукцию важным этапом в истории фестиваля, пропагандирующего все самое современное. На родине Моцарта исторически существует обычай показа премьеры хотя бы одной его оперы, и выбор пал на американку Лидию Штайер, сделавшую себе имя постановками для фестивалей, менее значительных, чем Зальцбургский. В Брюсселе случилось “третье пришествие” Ромео Кастеллуччи, за десять прошедших лет поставившего в Ла Моннэ “Парсифаля” Вагнера и “Орфея и Эвридику” Глюка, и работы выходили одна лучше другой.

К каждой команде, помимо известности режиссера, прилагались участники, которые должны были сделать спектакли экстраординарными. В Зальцбурге выступили Константинос Каридис, несколько лет назад открытый миру моцартовский дирижер-грек, легендарный актер Клаус Мария Брандауэр и любимый вокалист интенданта Маркуса Хинтерхойзера, регулярно занятый в отчаянно экспериментальных проектах фестиваля, Маттиас Герне в роли Зарастро. В Эксе старый спектакль, которым четыре года назад дирижировал испанец Пабло Эрас-Касадо, задышал “аутентично” благодаря участию французского ансамбля “Пигмалион” и его руководителя Рафаэля Пишона. В Брюсселе Кастеллуччи расширил сферу своего колоссального влияния на умы, пригласив цифрового архитектора из Швейцарии Михаэля Хансмейера написать алгоритм для создания пространства первого акта “Волшебной флейты”.

Зальцбургская “Флейта” оказалась уязвимой: спектакль Штайер представляет собой очередную интерпретацию сюжета, однако, начисто лишенную авторского сарказма и рефлексии. Режиссер и драматург Инна Карр создали сказку с элементами мистического триллера. По традиции “разменной монетой” стали диалоги из либретто Эмануэля Шиканедера – постановщики их либо вымарывают вовсе, либо переводят на родной зрителю язык, в зависимости от страны показа, либо переписывают текст под свою концепцию или, в худшем случае, до злободневности его обостряют. В Зальцбурге произошло нечто, что сначала показалось неполиткорректным – воплотившись в дедушку трех милых мальчиков, ставших главными героями этой “Флейты”, Брандауэр получил несколько листов немецкого текста и мастерски его произнес с излюбленной визгливой интонацией Мефисто. Немецкий разговорный сменился на немецкий литературный, что для международного фестиваля не очень-то правильно. Но напряжение рассосалось, когда прочитанное тут же было проиллюстрировано при помощи интерактивных вставок. Сценограф Катарина Шлипф соорудила интерьеры покоев, подобные возводят на киностудиях для съемок костюмных мелодрам. Внизу она устроила столовую, где ссорятся ватсонообразный папа с истеричного вида, точно пациентка Зигмунда Фрейда, мамой. На втором этаже (сцена разделена пополам по горизонтали) разместилась спальня детей. Они, натянув длинные ночные сорочки, не могут заснуть без дедушкиных сказок. По ходу дела оказывается, что у всех обитателей странного дома, включая игрушки, богатая фантазия, и они ждут не дождутся чтения заветной книги, чтобы в ночи перевоплотиться в кого-то другого. Пока дедушка читает, в окно спальни влетает оловянный солдатик Тамино, преследуемый змеем, обиженная папой мама возникает на пороге двери в виде капризной Царицы ночи, горничные обряжаются в ее придворных дам, а мальчишка с кухни – в Папагено. Здесь надо понимать, что по версии Штайер, куклы оживают за пару десятков лет до того, как один из отцов романтизма Эрнст Теодор Амадей Гофман придумал и описал процесс такого превращения (“Песочный человек” написан в 1817, а премьера оперы состоялась в 1791). Дальше домашний “хоррор” незаметно переезжает в цирк. Зарастро, загримированный не то под диккенсовского сомнительного джентльмена, не то под более понятного современной аудитории Джонни Деппа в роли Эдварда Руки-ножницы из фильма Тима Бертона, стал директором цирковой труппы, где в поте лица трудятся акробатка Памина и клоунесса Папагена. С этого момента действие выходит из-под контроля и развивается вопреки логике и здравому смыслу: акробаты прыгают, клоуны паясничают, жонглеры жонглируют. Масонство, зороастризм, культы мудрых богов Египта здесь даже не упоминаются. Работа Каридиса заслуживает похвалы – Венские филармоники под его темпераментным руководством звучали очень насыщенно, без намеков на сонливость и скуку, в избытке транслируемую во время исполнения моцартовских симфоний, но из сказочной клетки, построенной женской постановочной командой, маэстро выходить не стал, чтобы сохранить гармонию между музыкальным и визуальным рядами.

Спектакль МакБерни устроен сложно. При помощи технологий автор “выдувает” сценические миры своих коллег по цеху из далекого прошлого, когда постановщики зингшпиля в Вене смешили зрителей грубоватым физиологичным юмором, он цитирует авторов театрального мейнстрима XX века и фиксирует у себя находки режиссеров, чьи имена на слуху сейчас – Робера Лепажа, Роберта Карсена, Уильяма Кентриджа. “Флейта” МакБерни начинается неприхотливым театром, чуть ли не детским утренником – молодые музыканты толкутся на сцене и в оркестровой яме, Тамино бежит по центральному проходу зрительного зала и вопит “Помогите!”, неопрятные титры пишутся мелом на школьной доске и стираются тряпкой (доска, мел и тряпка виртуальные). Режиссер делает все, чтобы зрители доверяли не тем, на кого строго указывает либретто, а просто сопереживали порядочным и честным людям из оперы, чьи поступки им кажутся достойными. Ими оказываются и идущие на испытание ради любви главные герои, и несчастная старушка-мать Царица ночи, у которой любители света и разума отобрали любимую дочь, и музыканты в оркестре (один из них в буквальном смысле передает Тамино свою флейту в знак того, что “Пигмалион” в полном составе придет на помощь другу, если случится беда), и чудесная девушка-суфлер в узкой стеклянной будке на авансцене справа, озвучивающая при помощи специальных инструментов передвижение персонажей по разным поверхностям. МакБерни создает гипертекстовую энциклопедию простых вещей – нажимаешь на ссылку и по ней переходишь на аудиофайл с живым звуком (вспоминаем спектакль “887” Лепажа), другая ссылка предлагает наглядное пособие на видео-экране о волшебной силе флейты: тропические звери весело танцуют в мультипликации а ля Кентридж. Умный и справедливый мир Зарастро, наоборот, описывается через общие места – как новостная лента CNN со скучными рукопожатиями омбудсменов. С “пиджачными” людьми рифмуются три подозрительных мальчика со сморщенными личиками, от чьей помощи хочется отмахнуться, как от прикосновения слизняка. В 2014 году после премьеры “Волшебной флейты” было много разговоров об отсутствии у режиссера внятной концепции и ответов на важные вопросы. Сейчас уже очевидно, что МакБерни и не думал в этой плоскости – он хотел расшатать систему, превратить незыблемое в хлипкое, симпатичное в навязчивое, темное – в уютное, светлое – в опасное, а незаметное – в территорию силы.

После МакБерни, опрокинувшего рамки интерпретации, спускаться в “раскоп” Кастеллуччи за вещдоками страшной катастрофы, последовавшей за экспериментом над человечеством под кодовым названием “Волшебная флейта”, менее рискованно. В фокусе первого акта брюссельского спектакля – анатомия террора и обескураживающая статистика потерь в ходе Великой французской революции. Кастеллуччи начинает спектакль с привычного молчаливого пролога, во время него человек в униформе разбивает люминесцентную лампу, а отодвинутая на несколько минут музыка увертюры служит фоном для захоронения вредных останков землянами, упакованными в армированные противогазы. Оказывается, что свет свободы, который Моцарт и Шиканедер благословляли в 1791 году на обломках старого режима, давно скомпрометирован и ныне радиоактивен. Первый акт “Флейты” умозрительный, в нем происходит многое и ничего: по заданным компьютером Ханс-мейера лекалам плавно двигаются группы людей и живописные куски гипса – они же слепки внутренних частей тела, сильно увеличенные. Техника гризайль, непостижимым образом примененная в сценографии, лишает прошлое категории цвета, а тюлевая завеса делает персонажей барочного полотна мрачными призраками. В выморочный пейзаж постепенно встраиваются живописные афроамериканцы, подставляют свои шоколадные спины под садомазохистскую плеть белых аристократов и в финале акта устраивают господам резню.

Царица ночи являлась в первом акте таким же призраком с выбеленным лицом, как все остальные, но у нее на груди лежало важное сообщение для второго акта – ожерелье из яиц, заимствованных у паука “Маман” Луиз Буржуа. Во втором акте кормящие мамы откачивают молоко и заполняют им стеклянную колбу взамен той, что была разбита вандалом в Прологе. Время, выигранное за счет полной редукции немецкозычных диалогов первого акта, Кастеллуччи забирает во время очной ставки пяти слепых женщин, никогда не видевших света, и пяти мужчин, пострадавших во время пожаров. Согласившиеся на публичный каминг-аут реальные люди живут в Бельгии, и были отобраны через facebook. Их защитницей и помощницей в борьбе со светоносным Зарастро выступает Царица ночи, к ней ведут в итоге все “молочные” нити.

Нет нужды объяснять, что Кастеллуччи расслышал достаточно темной “реквиемной” музыки у Моцарта (великая “заупо-койная” месса была написана следом за оперой и перед смертью композитора), чтобы мыслить о “Волшебной флейте” как о грандиозной трагедии греческого размаха. Так же как сомневаться, что за режиссером по своей воле пошел замечательный маэстро Антонелло Манакорда, соединивший в музыкальной концепции эффекты аутентичной практики и ультрасовременного исполнительства.

Екатерина БЕЛЯЕВА

  • Сцена из спектакля “Волшебная флейта” Лидии Штайер

Фото Р.ВАЛЬЦ

«Экран и сцена»
№ 20 за 2018 год.