Псковитян можно понять. После победы в Северной войне и возникновения на карте Европы новой империи, Российской, утративший статус торговой столицы и неуступчивого форпоста русского государства на Северо-Западе, вынужденно делегировавший свои исконные полномочия недавно основанному Петербургу, Псков постепенно хирел. Нам трудно осознать всецело, каково жить и работать в городе, башни, крепостные стены и храмы которого даже после всех войн и общественных пертурбаций, даже после тотального разрушения городского ландшафта в ходе Псковско-Островской освободительной операции Советской Армии, по сию пору хранят память о былом величии и великолепии. Но пуще стен и рвов хранят эти воспоминания сами люди: на неподвластном времени уровне генетического кода, особой псковской ментальности, суровой ревности к попыткам любых варягов нарушить традиционный уклад жизни. Культурно-историческое богатство, главный манок для приезжих, соседствует здесь с крайней бедностью – экономика Псковской области прочно обосновалась на последнем месте по данным “РИА Рейтинг“. В пику бедности крепнет у скобарей гордость за свое историческое прошлое, культурное настоящее, бережно хранят они покой отеческих могил, и среди них главной – той, что в Святогорском Свято-Успенском монастыре. Пушкин здесь фигура краеугольная, крае-градообразующая, в прямом смысле слова культовая, а фестиваль его имени, проходящий в дни дуэли и гибели поэта, пожалуй, главное культурное событие года.

Со временем ветшает, однако, любая традиция. Не наполняясь новым содержанием, она выхолащивается, превращается в ритуал, счастье встречи с неизведанным заменяет привычка. Театр активнее и насущнее других искусств, субстанционально нуждается в переменах, в пресловутых новых формах, транслирующих актуальные смыслы. Благие охранительные помыслы организаторов, год за годом преуспевавших в клонировании Пушкинского фестиваля, неизбежно вели театральное сообщество Пскова по замкнутому кругу. Ведь что такое фестиваль для принимающей стороны как не сверка часов, местного времени с вселенским. Иначе зачем? Исподволь зрело понимание этой банальной аксиомы. До поры стихийно. Так, Владимир Рецептер был отставлен от руководства фестивалем, скажем прямо, не вполне корректно. И вот уже иные юноши запели иные песни.

Первые попытки переформатировать Пушкинский фестиваль наблюдались еще при прежнем художественном руководителе Псковского драматического театра – Василии Сенине. Изменения носили паллиативный характер, точечное вкрапление спектаклей смелого режиссерского рисунка не могло пошатнуть позиции театра традиционных форм, но почва для будущей реформы фестиваля была взрыхлена уже тогда. Псковитяне с разным градусом воодушевления знакомились со спектаклями Тимофея Кулябина, Петра Шерешевского, Джулиано ди Капуа, Максима Диденко, Петра Мамо-нова. Однако сами по себе выдающиеся спектакли упорно не желали выстраиваться в новый фестивальный сюжет, конвенции четко блюлись, о действительной смене формата говорить было преждевременно.

В 2015 году кинорежиссер и продюсер, в прошлом Председатель Комитета по культуре Санкт-Петербурга Дмитрий Месхиев по приглашению губернатора Псковской области Андрея Турчака возглавил Театрально-концертную дирекцию Псковской области. Отныне забота о проведении Пушкинского фестиваля легла на его плечи. Здесь стоит добавить, что многажды дававшая сбой и за то раскритикованная политика слияния театрально-зрелищных учреждений под эгидой единого оператора, на Псковской земле дала совсем иные плоды и видится сегодня вполне разумным решением. Именно Дмитрий Месхиев предложил критику и куратору Андрею Пронину стать арт-директором XXIV Пушкинского фестиваля и предоставил карт-бланш в сос-тавлении афиши. Согласно представлениям арт-директора о прекрасном, то есть бескомпромиссно следуя идее обновления.

Задача на поверку непростая. Эксперту “Золотой Маски”, знакомому с текущим репертуаром театров страны не понаслышке, было понятно, что собрать афишу из одних лишь пушкинских спектаклей – значит сознательно пойти на снижение качества. Брать любого “Пушкина” ради самого имени – такой этап фестиваль уже проходил. Минкульт сильно урезал бюджет, де факто отрезав самую европейскую часть России от мощных театральных регионов Сибири и Урала. В муках рождалась своеобычная концепция. Тематически фестиваль был посвящен русской классике как таковой. Художественно – способам коммуникации сегодняшнего театра с языком литературы XIX века. Как и что сделать, чтобы тексты Пушкина, Аксакова, Достоевского, Сухово-Кобылина, Толстого зазвучали современно? Не в аспекте вечных тем и классического содержания, разумеется, но с точки зрения эстетической содержательности новых форм, порой конфликтных по отношению к первоисточнику, но от этого еще более любопытных. А иногда, как, например, в случае со спектаклем Клима “Пушкин… Сказки для взрослых”, закрепляющих за автором спектакля неотъем-лемое право оказаться в тупике собственного метода, ибо нащупывание границ, за которыми кончается театр как искусство – миссия равно благородная и неблагодарная.

Труды собирателя афиши не пропали даром. Желание перезагрузить отношения публики со спектаклями фестивальной афиши – порой трогательно нежные, порой остро-конфликтные – сообщило смотру драйв и смысл. И в первом, и во втором случае очень содержательные. Рассмотрим же фестиваль в ракурсе его приятия-неприятия зрителем.

Первой псковитяне освистали, читай, рассержено покинули, “Пиковую даму” Николая Коляды, отца уральской драмы и, по его собственной скромной присказке, “солнца русской драматургии”. В моем понимании солнце это в его режиссерской ипостаси в последнее время изрядно заволокло тучами самоповторов. Бесконечные хороводы под попсу, якобы имеющие отношение к языческому сознанию русского человека, физиологический плеск жидкостей и грязей, нарочито примитивная сценография и даже одинаковый в любом спектакле Коляды актер Олег Ягодин, по-прежнему интересный в спектаклях другого авторства, а главное – дурновкусие, что многие до сих пор принимают за сознательный китч – вот далеко не полный список “неблагодеяний” режиссера. Отправляясь на премьеру в Коляда-театр, ловишь себя на мысли, что примерно представляешь, как будут выстроены мизансцены, решены роли, а в какие моменты звукорежиссер врубит минусовку шлягера. По мере просмотра раз за разом убеждаешься в собственной прозорливости, но кроме горечи разочарования не выносишь из зала ничего. “Пиковая дама” Коляда-театра вышеупомянутые тезисы прекрасно иллюстрирует. Есть, конечно, многочисленные любители свиного хрящика, но псковский зритель предпочел арбуз. Зато следующий спектакль того же театра был принят с куда большим благодушием. На это есть свои причины. Последний по времени спектакль Коляды “Фальшивый купон” счастливо выбивается из череды однотипных постановок и дарит надежду на возрождение феникса, оживляя в памяти его лучшие спектакли середины нулевых. Крайне удачную инсценировку одного из тезисных сочинений Льва Толстого, о христианстве, которое “не в том, чтобы делать, творить христианство, а в том, чтобы поглощать зло”, и о грехопадении, что, начавшись с малого, неизбежно ведет к краху личности, а истинное раскаяние очищает душу, дарит ей второй шанс, режиссер рассказывает как историю соблазнения хороших людей бесами, для чего вводит в спектакль двух персонажей-чертей. Как нетрудно догадаться, бесы эти живут в нас самих, а их изгнание возложено на человека. Музыкальным сопровождением служат русские народные песни, исполняемые хором искренне и беспафосно, а актер Константин Итунин ведет роль Степана Пелагеюшкина от начала к финалу с трагической мощью героя, приговоренного к душегубству самим античным роком!

Казалось бы, серьезным испытанием для псковского зрителя должна была стать радикально авангардная “Снегурочка”, опера Александра Маноцкова в режиссуре Галины Пьяновой, поставленная в новосибирском театре “Старый дом”. Могла, но не стала. Опера, герои которой пропевают странные тексты под звуки падающих и бьющихся друг о друга досок, шумы, извлекаемые как из расстроенных музыкальных инструментов, так и из тазов, чашек, металлических стоек и других предметов, завершилась стоячей овацией. Значит, не все мы знаем о псковском зрителе? Для композитора, как позже он скажет в своем выступлении на конференции, музыка – это поток звуков во времени, лишь одно это ощутимо и доступно атрибутированию человеком, который и сам не что иное, как время, а значит, и сам музыка. Концепция подтверждается сценической практикой – в богатом на аллюзии, с тревожной и страшной атмосферой царства берендеев, где скоморохам запрещено исполнять свои песни, а Царь весьма похож на действующего президента одной большой страны, главной темой становится сам человек, личность, гибнущая не от палящего солнца, но от потоков лжи и брани охлоса, встревоженного яркой индивидуальностью Снегурочки. И при всей кажущейся чужеродности фактуры спектакля русскому миру Островского он пронизан мотивами, близкими классику.

Если бы спектакль “Пушкин… Сказки для взрослых” шел не три часа, а минут пятьдесят, ограничившись разминанием, пропеванием, заклинанием, деконструкцией и последующей реконструкцией текста пушкинского “Балды”, что виртуозно проделывал актер Александр Синякович под тренерским приглядом режиссера, то вполне вероятно, зритель не покидал бы зал в массовом порядке. Но в том-то и дело, что Климу совершенно наплевать на восприятие своих опусов, более того, “Сказки” выстроены в расчете на неприятие публики, а актер всегда готов вступить с разъяренным зрителем в перепалку, бросить ему в спину нечто саркастическое, опираясь исключительно на пушкинский текст. Поэтому “Балду” сменил “Царь Никита”, а после антракта был препарирован “Жених”. Театр Владимира Клименко по типу своему – лаборатория, непрекращающийся процесс поиска и обретения собственной театральности, в котором зрителю уготовано последнее место. Режиссерская бескомпромиссность Клима сделала его культовой фигурой для горстки ценителей и намертво закрыла двери репертуарных театров, куда он, кажется, не особо торопится. Смотреть это тяжело и искушенному театралу, но очередной образец актерской самоотверженности и режиссерского стоицизма для нескольких десятков терпеливых зрителей стал, возможно, одним из самых запоминающихся театральных опытов.

Не был встречен в штыки спектакль Льва Эренбурга “Братья Карамазовы”. Даже сцена с затяжным поцелуем Ивана и Алеши не вызвала, как того опасался арт-директор, особой реакции. Другое дело, что псковитяне привыкли к “серьезному” Достоевскому, а режиссером двигало желание вытащить из огромного романа особый юмор автора. Эренбург, конечно, не ставит “Карамазовых” как комедию, это скорее трагифарс, но леденящим молчанием публика на спектакле порой напоминала слепого Хорхе из романа Умберто Эко.

“Смерть Тарелкина” в постановке Семена Серзина – недавняя премьера “Приюта комедианта” – спектакль с сознательно неровными частями: первый акт играется как отчаянное кабаре-ревю, заставляющее вспомнить о булгаковском Варьете, второй гораздо ближе к давно утерявшему власть понятию “психологический те-атр”. Эта неровность рукотворная, а есть еще стилевая чересполосица актерской игры в первом акте, не все актеры органично существуют в предложенном режиссером рисунке, что сказывается на провалах темпоритма. После антракта ряды заметно поредели, но поскольку второй акт стилистически однороднее и осмыслен режиссером глубже, оставшиеся зрители не разочаровались.

Хозяева фестиваля показали “Пиковую даму” режиссера-дебю-танта Юрия Печенежского, добротный спектакль с выдающейся работой старейшей актрисы театра Мирры Горской в роли Графини, талантливо сыгранной Ангелиной Аладовой Лизой и некоторой диспропорцией по части воплощения мужских персонажей. В результате неточно поставленной перед Денисом Золотаревым задачи сложно понять, что, собственно, движет его Германном. Очевидно, пытаясь передать тевтонскую холодность обрусевшего немца, актер так увлекся, что существовал без какого-либо эмоционального подключения. Это достойный режиссерский дебют, который, возможно, и не стоило показывать на фестивале, когда бы, повторюсь, не потрясающая своей глубиной, умением работать на полутонах, с тончайшими нюансами, воздушно легкая игра девяностолетней актрисы. Здесь с таким упоением и профессиональной оснащенностью сыграна тема старческого эгоизма, скрывающегося за милой рассеянностью и показным добродушием, что нытье “вот раньше были актеры” уже не кажется занудством. Но, думаю, и раньше так играли далеко не все.

Достойна упоминания и кукольная программа фестиваля. Театр “Кукольный формат” привез два спектакля. Один из них, “Пиковую даму”, смело можно отнести к разряду спектаклей упущенных возможностей. Зато “Аленький цветочек” в исполнении Ольги Донец – это стремительный, чуткий к дыханию зала спектакль, где – редчайший случай – оправданы и рамочная форма рассказа от имени ключницы Пелагеи, и постоянное общение с залом с моментальными отыгрышами в живом и кукольном плане на каждую детскую реплику. Как правило, интерактивом наши кукольники пользуются, чтобы подавить броуновское движение в зале, непосредственность детских реакций, и в конечном итоге – индивидуальность ребенка. На счастье маленького зрителя Ольга Донец виртуозно владеет почти утраченным искусством русской балаганной потешки.

Две Ларисы Маркины, два режиссера-кукольника, обе офицерские дочки, обе рожденные в 1974 году, о чем сами не замедлили сообщить залу, зачем-то продемонстрировав паспорта двум добровольцам, не сговариваясь и до поры ничего не зная друг о друге, в один и тот же год поставили “Сказку о рыбаке и рыбке”, одна в Москве, в музее-театре “Булгаковский дом”, вторая – в Петербурге, в театре-цирке “Монгольфьери”; обе играют роль Старухи. Встречу им подарил Пушкинский фестиваль. Ларисы решили объединить творческие усилия и сыграть один спектакль в двух актах. Каков сюжет! Увы, на этом сходство заканчивается. Если московская сказка – мощный, стильный спектакль о любви Старика и Старухи, которые, конечно, в первую очередь муж и жена, о перипетиях семейной жизни, о поиске счастья на стороне и со счастливым финалом – разбитое корыто становится метафорой уцелевшей в испытаниях семьи, то спектакль петербургской коллеги и тезки – банальная иллюстрация сюжета, с криками, громкой музыкой, внешней аффектацией и полным отсутствием каких-либо приращенных режиссером смыслов.

Но не только спектакли составили сюжет фестиваля. Лаборатории прежних лет обернулись конференцией “Литургия и театр”, программу которой составила театровед Алена Карась, и циклом лекций филологов и театроведов, также посвященных актуализированной временем проблеме отношений религии и искусства. К конференции был приурочен показ “Пещного действа” в Приказных палатах Псковского Кремля в исполнении ансамбля древнерусской музыки “Сирин” под управлением Андрея Котова. Сам руководитель перед выступлением отметил, что “Пещное действо” никакой не театр и даже не пра-театр, а чин церковной службы. С этим можно поспорить, хотя бы потому, что сам чин исполнялся за неделю до Рождества и уж точно не в светских палатах, но спорить не хочется. Более того, это одно из самых сильных и уникальных впечатлений фестиваля. Трехчасовое, мощнейшее по энергетике действо в историческом интерьере, с исполнением знаменных и демественных распевов и небольшими игровыми фрагментами о трех отроках и жгущих их в печи халдеях, словно раскрыло портал в мир русского средневековья. Пение окутывало, настигало зрителя волнами, вибрациями – здесь странно сплелись законы физики, истовая вера певцов в предлагаемые обстоятельства, возможная лишь у воцерковленных людей, и нечто мистическое, непознаваемое. Как жаль и как странно, что за почти двадцать лет с момента реконструкции “Пещного действа” этот показ стал всего лишь третьим по счету (первый был сделан Анатолием Васильевым на Театральной олимпиаде). Увы, это не нужно ни церковным властям, ни театральным или музыкальным продюсерам, хотя, как кажется, зрительский интерес мог бы быть высок. И спасибо Алене Карась и Андрею Пронину, сделавшим возможным это представление.

Одним из главных событий фестиваля стала театральная лаборатория Олега Лоевского в Псковской драме, посвященная Пушкину. В обычаях гуру лабораторного движения сопрягать энергию юной режиссерской мысли с текстами современных авторов, желательно тоже молодых. В некотором смысле многоопытный Лоевский и режиссеры Николай Русский, Дмитрий Крестьянкин и Петр Чижов пошли по первопутку, удалившись от магистрали лабораторных поисков.

Петр Чижов при выборе материала дозволительно схитрил – взял для работы “Пинежского Пушкина” Бориса Шергина, текст-преломление рассказов о жизни и творчестве поэта в сознании поморской сказительницы Соломониды Черной. Как выяснилось на обсуждении, далеко не все знакомы с этой жемчужиной русского фольклора, поэтому не удержусь от цитаты. “Он певец был, песенной наблюдатель, книгам сказатель, грамоты списатель. Землю, как цветами, стихами украсил. Он порато в братии велик, острота ума нелюдска была. Книги писал, слово к слову приплетал круто и гораздо. Книги работал и радовался над има. Ленин Пушкина книги целовал и к сердцу прижимал”. Так начинается сказ. Режиссер удачно приспособил под показ фойе театра, украшенное скульптурным портретом Пушкина, поклониться праху которого десятилетиями идут и идут поморы, в пути забавляя друг друга рассказами о поэте. Их обувь стерлась, одеяния истрепались и лишь солнце русской поэзии озаряет их путь. Не забыли поморы взять с собой и гостинец для Олександрушки – громадную рыбину. Обо всем этом, пока актеры изображали движение на месте, рассказывал в микрофон из-за ширмы сам режиссер. Это и стало главной проблемой эскиза. В сравнении с певучим северорусским говором любой другой текст, особенно придумываемый на ходу и представляющий собой ироничный комментарий, не только проигрывает в художественном воздействии, но и порождает жанровый перекос в сторону комического, тогда как искренняя безыскусная любовь к Пушкину в этом тексте самое ценное и трогательное. Впрочем, актеры, прекрасно освоившие говор, вносили ноты личных чувств и тем, усложняя структуру эскиза, обещая в перспективе выйти на искомую глубину. Случись продолжить работу, разумеется.

Правнук знаменитого старца Печорского монастыря Иоанна Крестьянкина Дмитрий представил эскиз “Моцарта и Сальери” как историю о конфликте поколений, о борьбе старого и нового, сыграв на разнице возрастных фактур актера Алексея Пучкова и народного артиста России Владимира Свекольникова. Моцарт носится по кругу, быстро перемещается в пространстве, выполняет много физических действий, попутно разбрасывая кипу листов свежесочиненной музыки, тогда как бедный Сальери сжимает лишь один написанный в ночных муках листок. Что ж, можно и так, но не очень убеждает. Пьеса ведь не о двух композиторах, а об одном Сальери, именно он страдает-мучается, тут материал для актерского создания, Моцарт Пушкина – персонаж-функция. А большой актер Свекольников играет свою роль так сильно и так лично, почти исповедально, что превращает эскиз в моноспектакль. О чем, кстати, имеет смысл подумать театру и режиссеру.

Сложнее всего был принят на обсуждении публикой эскиз Николая Русского по “Капитанской дочке”. Хотя этот показ, пожалуй, самое ценное приобретение лаборатории. Режиссер очень внятно инсценировал текст, выкинув многие сюжетные повороты, благо, школьная программа, все повесть знают. Все во имя того, чтобы представить зрителям исповедь старческого сознания, смутные воспоминания старика Гринева о давних событиях, среди которых встреча с Пугачевым едва ли не важнее, чем любовь к Маше, которая, совершенно очевидно, умерла давно и молодой. Все это считывается, но не педалируется постановщиком и актерами, сцены возникают наплывами, как и должно проступать воспоминание. Получился богатый на ассоциации, местами медитативный, атмосферный эскиз, что очень редко бывает на лабораториях, ограниченных репетиционным процессом в несколько дней. Лаборатория почти не вскрыла исполнительских проблем коллектива, напротив, оставив самые приятные впечатления о творческой кондиции труппы. При желании каждый из эскизов можно довести до полноценного спектакля, но перспектива эта весьма сомнительна, учитывая некоторое равнодушие к показам со стороны худрука Александра Кладько. Впрочем, вполне возможно, это лишь поза и здоровый театральный прагматизм возьмет верх.

Пушкинский фестиваль состоялся, и именно так, как задумывали организаторы – зритель взбудоражен, обескуражен, рассержен, а в целом – открыт новым встречам с разноликим современным театром. Многомерность фестиваля рождала рифмы и переклички – спектаклей и лекций, выступлений на конференции и эскизов, кулуарных разговоров и выкриков из зала. Надо всем этим носился неугомонный дух Пушкина, повесы и гуляки, задиры и дуэлянта, и, по меткому замечанию Вениамина Фильштинского, умнейшего из русских писателей. Просто это был не бронзовый Пушкин. Бронза летать не может. Она тяжелее воздуха.

Нияз ИГЛАМОВ

• “Пиковая дама”. Коляда-театр

• Эскиз “Пинежский Пушкин”.
• Фото предоставлены Дирекцией фестиваля