Марфу Горвиц отличает редкая избирательность в работе: она поставила считанное число спектаклей, заметно меньше, чем другие режиссеры ее поколения. Уверенно дебютировав в 2010 году “Бесстрашным барином” в рамках проекта РАМТа “Молодые режиссеры – детям”, она создает постановки отнюдь не только для юных зрителей. Но все же ее главные удачи связаны с театром для детей – от домашнего по атмосфере бэби-спектакля “Сказки из маминой сумки” до довольно жесткого переосмысления сказки “Золушка” в одноименной постановке для подростков по пьесе Жоэля Помра в театре “Практика”.

 

– На чей опыт вы опираетесь в работе – российского или зарубежного театра для детей?

– Первое, что всплывает в памяти, – это фестиваль АССИТЕЖ в Дании (Всемирный конгресс и фестиваль АССИТЕЖ Международной ассоциации театров для детей и молодежи проходил в 2011 году в Копенгагене, Дания, и Мальме, Швеция. – О.П. и А.Г.). Я о нем часто вспоминаю, это была полезная и важная для меня поездка. Фестиваль оказался чрезвычайно ярким и на порядок отличался от того, что происходило у нас. Меня абсолютно потряс один спектакль-квест, где ты залезал в трубу и оказывался в большой комнате, а потом лез в ту же трубу и обнаруживал себя в маленькой. То есть ты выступал в роли Алисы в Стране чудес. Я тогда подумала, что хотела бы показать моим детям этот спектакль, когда они подрас-тут. Надеюсь, его еще можно будет увидеть. Таких спектаклей-квестов для детей у нас почему-то вообще нет, либо визуально они не особо выразительны. Еще видела потрясающий спектакль про Берлинскую стену “Берлин 1961” (работа театра NIE – New International Encounter. На фестивале “Золотая Маска” в рамках программы “Детский Weekend” в 2015 году был показан еще один спектакль этого театра – “Все когда-то заканчивается”. – О.П. и А.Г.). Другой пример разговора на серьезную тему – “White” (“Белое”) – постановка для детей от двух с половиной лет, посвященная толерантности. Оказывается, малышам можно интересно и с юмором рассказывать о том, что мир разный.

Мой российский опыт тоже связан с фестивалями. Если вспоминать сильные впечатления, то это шедевр Романа Феодори “Снежная королева”. Я бы определила его как умное, качественное шоу, на такие спектакли в России дефицит, они требуют серьезных вложений, и у нас это пока эпизодические истории.

– Такова ситуация по всей стране?

– Мне кажется, да. В регионах она особенно удручающая. За исключением Красноярска, где есть Олег Рыбкин и спектакль “Конек-Горбунок”. “Снежная королева” Романа Феодори – важное масштабное событие в театре. По-моему, не столько для московских режиссеров, сколько для региональных важно ездить на фестивали в Европу.

– А почему? Что вы увидели на фестивале в Дании?

– Абсолютную свободу и разнообразие форматов, широкий взгляд на театр для детей. Это и “Берлин 1961”, и спектакли-квесты. Главное мое впечатление от датского фестиваля: театр для детей – огромная поляна, а не только “Ежик и медвежонок” Козлова и “Маленький принц” Экзюпери.

– Как вы выбираете материал для своих спектаклей?

– Здесь сложно. В январе мы были в Питере на фестивале “Новая пьеса для детей”. А потом меня попросили быть ридером на конкурсе в РАМТе. И я ничего для себя не нашла ни там, ни здесь.

Проблема видится мне в том, что очень немногие относятся к детскому театру серьезно, не только в России, но в мире. Я уверена, что, например, у Жоэля Помра с “Золушкой” возникла серьезная потребность именно это написать, тема выбрана не случайно.

Другой пример: наши “Сказки из маминой сумки” отобрали на фестиваль театров кукол “БТК-fest”. Там была заявлена тема “Театр кукол без кукол”, и поэтому пригласили “Сказки”. Попросили прислать пьесу. Я отвечаю: у нас нет пьесы. Они – как это так, нет пьесы?

Есть представление, что обязательно требуется пьеса. А двух-трехлетнему ребенку не нужна пьеса, в европейском театре это давно поняли. Пьеса – это диалоги, слова, но не образы. Детям такого возраста нужен визуальный театр, им условно нужен Дмитрий Крымов. Поэтому все драматургические конкурсы для детей до трех лет – бессмысленны. Маленькие дети сами еще не разговаривают, у них другое мировосприятие. Другой код.

Моя мечта: взять тему и сделать исследование. Такое немножечко “до свидания, драматургия”.

– А как вы относитесь к классической детской литературе и сказкам, ведь несколько лет назад ставили сказку Афанасьева “Бесстрашный барин” в РАМТе?

– Если говорить о “Бесстрашном барине”, то мне была интересна в первую очередь необычность материала, это же никакая не традиционная детская сказка.

– Какие темы важно поднимать в театре для детей? И есть ли табу?

– Темы любые. Табу только одно – пошлость. С детьми надо говорить как с равными. Я всегда разговариваю со своими обо всем честно, как чувствую. Я не подбираю слов. Даже когда речь идет о смерти, если умирает кто-то из близких, из тех, кого сын знал, кто приходил к нам домой. И он видит, что я плачу, что мне плохо. Мы все это обсуждаем. И именно поэтому, мне кажется, для него не существует темы смерти как запретной зоны, как территории страха. Мне кажется, Миша развивается органично именно потому, что понимает: в этой жизни все переплетено, жизнь и смерть рядом.

– Для такого разговора с детьми надо находить какие-то особенные слова? Надо ли смягчать?

– Я расскажу один эпизод, который меня ввел в тупик. В Петербурге мы жили в гостинице напротив кладбища и Александро-Невской лавры. Мы пошли туда с Мишей, я ему рассказываю, что здесь похоронены великие люди, которых он знает: и Товстоногов, и Чайковский. “Помнишь эту музыку – это Чайковский, здесь он похоронен”. И Миша начал допытываться, как они сейчас там, как они выглядят. Мне всегда есть, что ответить, а здесь… Я сама не знаю, что происходит после того, как человек умирает, если его закапывают, а не кремируют. Что я могла ему рассказать – что они разлагаются? Миша прямо заявил: “Давай раскопаем, давай посмотрим!”. И разозлился, что я не внесла какой-то ясности на этот счет. Я тогда подумала, это же не может быть табу, это – часть жизни.

– А почему вы не рассказали, например, про бессмертную душу?

– А я боюсь, что его это мало заинтересует. Для Миши мама – это тело, папа – это тело, он – тело. У него нет пока понимания, что человек – это еще что-то помимо тела. Все предельно просто: вот тело ходило, теперь оно не ходит. А что дальше?

– В театре для детей, как в этой истории с Мишей, детям всегда надо давать ответ в конце?

– Только образно!

– А должен театр воспитывать?

– Театр должен воспитывать вкус. Расскажу еще одну историю. Я иногда провожу тренинги с сотрудниками разных серьезных компаний – они и есть наши реальные зрители. И мне всегда интересно узнать, кто эти люди, люди не из нашего театрального сообщества. Поэтому мы обычно начинаем с вопроса, кто, где и что смотрел. И если мы говорим о театре для детей, среднестатистический московский ребенок, когда слышит слово “театр”, ориентируется на какой-нибудь мюзикл, например “Русалочка”. Мне это обидно. Я видела мюзикл “Русалочка” и понимаю, на чем строится такой театр. Для меня это entertainment, а не театр. Я опасаюсь, что все сейчас нацелено скорее на развлечение и fast food. Спектакль Романа Феодори тоже зрелищный, но это театр, потому что там поднимаются глубокие и важные темы. А в “Русалочке”-мюзикле – да, все красиво и, предполагается, что смешно. Мне не смешно. Все-таки главная функция театра – это предоставить возможность размышлять.

– Как вы относитесь к фразе “Дети этого не поймут”? Насколько дети вообще воспринимают глубокие и сложные вопросы, заложенные в спектакле?

– Мы обязаны их поднимать до этого понимания, потому что иначе у детей не будет никакого движения. Но при этом в театре для детей мы обязаны это делать, в хорошем смысле развлекая. Детям надо дать в красивой обертке правильную пилюлю. То есть в “Берлине 1961” театра NIE, например, все смеются-смеются, но в конце есть возможность задуматься. Но они бы не дожили до этого нравоучительного момента, если бы их не развлекали.

– Вам не кажется, что это все-таки и значит “воспитывать”, подразумевается не только вкус?

– Но не назидательно. Воспитывать можно по-разному. Не должно быть нравоучения, того, что может вызвать отторжение. Я все время на этом настаиваю: и театр для детей, и театр для взрослых – это театр-друг, а не театр-учитель.

– То есть с детьми надо говорить, находясь как бы на одном уровне?

– Нужно говорить о том, что тебя по-настоящему волнует. Вот Жоэля Помра волнует тема смерти близких людей. Меня тоже. И мы говорим честно на эту важную для нас тему, не пытаясь ее облегчить, смягчить углы, поэтому находим отклик у зрителей.

– Так что же такое хороший театр для детей?

– То же самое, что хороший театр для взрослых. Это талантливый театр, со вкусом, с юмором, с серьезным отношением, с важными темами, без дураков, без скидок, без подмигиваний, вообще без приставки “для детей”. Это не дети – это люди; это не аппендикс какой-то отдельный – это театр для людей.

К театру для детей должно быть серьезное отношение, в том числе значительный бюджет. И еще я думаю, какая сфера у нас совсем никак не охвачена – детский мюзикл. Я бы хотела создать детский мюзикл.