Актер Антон Калипанов и композитор Ольга Шайдуллина в 2010 году переехали в Москву из Нижнего Новгорода и создали независимый театральный проект “Таратумб”. На грант Гете-института тогда на свет появились их “Сказки Гофмана, подслушанные котом Муром” и “Легенда о драконах”. Потом премьеры пошли ежегодно: “Африка” в Московском театре кукол, “Сказка о богатыре Кахрамоне” (участник нескольких театральных фестивалей), “Аленький цветочек”, “Муха-Цокотуха” и “Как нотки петь научились”. Новый спектакль в Музее истории ГУЛАГа “И дольше века длится день” по роману Чингиза Айтматова они сделали совместно с художником и многократным лауреатом премии “Золотая Маска” Виктором Никоненко. Премьера предназначена для семейного просмотра: Калипанов и Шайдуллина впервые выходят к зрителю с абсолютно взрослыми темами – памяти и забвения, веры и ее страшных метаморфоз.

“ЭС” беседует с создателями театрального проекта “Таратумб” о недавней премьере.

 

– Как вы попали на сцену Музея истории ГУЛАГа? Тут же раньше не шли спектакли.

Ольга Шайдуллина. У директора музея Романа Романова трое детей, около 5 лет назад он привел семью посмотреть наш спектакль “Сказки Гофмана, подслушанные котом Муром”, так мы и познакомились. Я сотрудничала с музеем как композитор, в постоянной экспозиции звучат мои треки. Сейчас выполняю новый заказ, музей собирается полностью перестраивать экспозицию. Она будет эмоционально мощнее и еще продуманнее, обязательно приходите.

Антон Калипанов. Мы давно хотели сделать роман Айтматова в куклах. Искали возможности, подавали на гранты, пытались договариваться с государственными театрами, но все без толку. И вот однажды решили постучаться в Музей истории ГУЛАГа.

О.Ш. Даже для создания кукольного спектакля нужны большие затраты. Такую постановку не потянуть частному театру, если у него нет влиятельных спонсоров, наш “Таратумб” сам не справился бы. А Музей ГУЛАГа находится на государственном финансировании. В 2015 году они получили новое здание, тут такой уютный камерный зал, удобное для кукольного театра расположение мест, правильная дистанция между зрителем и актерами.

А.К. Для нас специально купили и оборудовали профессиональный театральный свет, можно теперь локально высветить хоть булавочную головку. Нашей первоочередной задачей было выбрать художника, ведь театр кукол, по сути, и есть театр художника. Мы решили: нужен Виктор Никоненко.

О.Ш. Я с Виктором Леонидовичем работала на других проектах как композитор и предвидела степень психологического дискомфорта, которую несет сотрудничество с таким мэтром для режиссеров, еще не нюхавших пороху. Но мы друг друга подбадривали, давай-давай, ничего, звоним. Поехали к нему в мастерскую, все рассказали. А он ответил: “Если вы мне сейчас объясните, почему этот материал возможен в куклах, тогда я с вами. Если вам просто захотелось в куклы поиграть, я пас”.

– И какие же вы привели доводы?

О.Ш. Задумка была такая. Мир степного поселочка в романе “И дольше века длится день” – очевидно кукольный, он населен маленькими людьми, богатыми духом. А мир внешний, который как бы их не касается и просто существует сначала где-то параллельно, – это мир больших людей с мелкими принципами. Поэтому у нас актер, исполняющий роль Тансыкбаева, работает только живым планом.

А.К. Виктора Никоненко заинтересовал и сам материал, Чингиза Айтматова не так часто ставят. Мы занимаемся предметным театром, но всегда стараемся, чтобы и драматическим артистам было свободно. В новом спектакле играют Ира Латушко из “Практики”, Женя Козлов из “Школы современной пьесы”, Слава Ямбор – ученик Сергея Женовача и Олег Шапков из нижегородского театра “Зоопарк”. Им приходилось чуть-чуть усмирять свой талант, чтобы создавать иллюзию оживающей куклы. Для драматических артистов это не так-то просто.

– Какую роль играют в спектакле “реди-мэйды” – подлинные предметы из мест лагерного заключения?

О.Ш. Они нам очень помогали фантазировать. Мы пошли в фонды Музея истории ГУЛАГа, где хранятся артефакты из экспедиций в окрестности Певека (Чаунский исправительно-трудовой лагерь на Чукотке, круп-нейший центр добычи урановой руды в 1951-53 годах). Сначала была оторопь перед экспонатами. У них страшная энергетика. Но без них история была бы совсем иной, и на уровне инсценировки тоже. Мы отталкивались от предметов изначально.

А.К. Там было очень-очень много вещей. Вот они все лежат: с Чукотки, из Воронежа, с Соловков, из других каких-то точек. И тебя так к стенке прижимает – р-р-раз! Я первое время боялся их трогать, но приходилось, долго выбирали реквизит. Признаюсь, ходил руки мыть после каждого прикосновения, было как-то не по себе. Но за два месяца привыкли. Теперь у нас в спектакле фонари газовые – это домики в поселке. Лагерная кружка – тазик для стирки белья.

О.Ш. А свой подстаканник, например, Тансыкбаев использует в качестве стула для допроса Абуталипа. Еще у нас есть сделанные заключенными ГУЛАГа черпачки из консервных банок.

– Сложно было перевести огромный роман на язык театра кукол?

А.К. Первое время сердце кровью обливалось. В тексте фантастика, чудеса и легенды живут бок о бок с реальными событиями, но в театре кукол должна быть четкая история. Чтобы зритель понимал все от А до Я, даже если не читал книгу. Есть полтора часа: куклы много текста не выдерживают. А у Айтматова такие обороты, такие слова, мысли! Сейчас уже пятая редакция инсценировки. В итоге решили сделать центром историю Абуталипа, учителя, вынужденного уехать в казахские степи после того, как побывал в немецком плену во время войны.

О.Ш. Вторая по важности линия – старика Едигея. На верблюде (такой мифический кентавр, его двойник) он везет хоронить товарища, Казангапа. Старик мистик немного, он близок к природе, к Богу, поэтому может разговаривать с животными. В их с верблюдом коротких диалогах проговариваются масштабные для романа темы.

А.К. Ну и третий, совсем пунктирный, сюжет – космический, связанный с космодромом и инопланетянами планеты Лесная Грудь.

– Почему жанр спектакля определили как “кукольная мистерия”?

А.К. Назвать спектакль мистерией придумал музей, но мы с этим согласны. Мистерия – это вообще что? Средневековая европейская драма на библейские темы. Ее разновидность – вертеп, рождественская история в куклах, которую показывают в специальном двухэтажном ящике. Чем-то наш спектакль этот жанр напоминает. И куклы у нас такие, вертепные: не планшетные, не тростевые и не марионетки, а статичные, у них подвижны только руки и головы. Да и сюжет получился в каком-то смысле религиозный, про добро и зло.

– Мне понравилось, как ракета “новой жизни” прорывается из подвала, традиционного для вертепа ада, и разрушает уютный мирок маленьких человечков. Оля, как сорежиссер и композитор постановки, расскажешь про музыкальное сопровождение?

О.Ш. У нас синтетический звуковой ряд. Есть документальные записи, например, лязг засовов Бутырской тюрьмы – жесткие звуки создают настроение в сценах допроса. Потом я использовала песни из Казахстана, которые мне присылал из своего архива друг, композитор Александр Жемчужников, он коллекционирует такой материал. В конце спектакля звучит мусульманская похоронная молитва. Это старинное взывание к Богу, просьба смилостивиться и принять душу умершего. Ее поет казахский мальчик.

– Откуда возник интерес к национальной теме?

А.К. Мы только недавно это в себе заметили. Узбекская сказка, киргизский классик, “Аленький цветочек”… Сейчас зреет проект с армянскими текстами. У нас есть два варианта ответа, почему это происходит. Первый наивный: это наши “корни” требуют от нас (Шайдуллина – татарская фамилия, Калипанов – казахская). Второй серьезный: в этих национальных источниках словно хранится секретный код к пониманию человека-мира, к скрытым от нас глубинам, смыслу жизни.

– Каждый ваш спектакль как будто небольшое путешествие в мир традиционных ценностей и внутренней гармонии. Устали от постмодернизма?

А.К. Устали, пожалуй, от утраты веры в разум, человека, гуманизм и целостность. Постмодернизм – всего лишь интересный и серьезно повлиявший на ход истории период. Но надо двигаться дальше.

О.Ш. Я преподаю во ВГИКе, и вот сейчас у нас новый курс, который вырос на идеях постмодерна. Разговаривая со студентами, я ясно ощущаю, что они ищут вовсе не фрагментарности, не “постмодернистской игры”, где все может быть обесценено. Наоборот, пытаются разгадать способ познания человека в его целостности. И мы тоже хотим выстроить систему ориентиров, значимых для всех и для себя самих в первую очередь.

– Возрастная рекомендация спектакля “12+” – рассчитываете привести сюда подростковую аудиторию?

О.Ш. Да, мы хотим, чтобы об Айтматове узнали молодые люди. Мечтаем, чтобы зрители приходили семьями, вместе обсуждали и заложенные смыслы, и формальное решение спектакля. История ведь, в том числе, и про семейные ценности, про то, как НКВД вырывает человека из семьи и уничтожает.

– Я приводила на спектакль девушек 19 и 20 лет, им очень понравилось, все поняли. Но с тинэйджерами, думаю, будет посложнее.

О.Ш. Скоро на показ придет фонд “Волонтеры”, обязательно спросим у них про впечатления. Может быть, для старшеклассников будем проводить культурно-образовательную программу по льготным ценам: экскурсия по основной экспозиции, затем спектакль и обсуждение с актерами, режиссерами и сотрудниками музея. Сначала будут факты, а уже потом, на спектакле, эмоциональное подкрепление первого впечатления.

А.К. Это книга про судьбу нашей страны, ее нельзя забывать. И молчать на эти темы не надо. Дети должны получать полную историческую картину, а не отдельно выхваченные факты, потому что только так мы сможем развиваться дальше.