Выбирать нам пришлось из огромного списка – больше сорока спектаклей отсмотрели. Программа показала, что театр наш сейчас на подъеме, он разнообразен и дерзок в своих поисках. Возникали прелюбопытные “диалоги” между спектаклями. Например, разные способы освоения фольклорных традиций в двух совершенно непохожих спектаклях по Островскому: “Гроза” (режиссер Андрей Могучий, Большой драматический театр имени Г.А.Товстоногова, Санкт-Петербург) и “Снегурочка” (режиссер Галина Пьянова, Театр “Старый дом”, Новосибирск) – оба на музыку Александра Маноцкова. Или “Дядя Ваня” в постановке Михаила Бычкова (Камерный театр, Воронеж) – человечный, теплый, пытающийся понять, почему мы так склонны стыдиться себя самих, ставить под сомнение свою жизнь при любом сравнении с иным способом существования. И трагический “Дядя Ваня” режиссера Петра Шерешевского (Заполярный театр драмы имени Вл. Маяковского, Норильск), где герои страдают от невозможности сохранить или возродить мировую гармонию. Чеховские же “Три сестры” заставили режиссеров Андрия Жолдака (“По ту сторону занавеса”, Александринский театр, Санкт-Петербург) и Тимофея Кулябина (Театр “Красный факел”, Новосибирск) искать радикальные приемы, чтобы прорваться к тексту, “отполированному” традицией до автоматизма. Язык глухонемых, на который перевел Чехова Кулябин, как бы навел фокус, вынудил зрителей пристальнее вглядываться в жизнь персонажей во вполне классической трактовке пьесы. А через нагромождение визуальных образов, космических ассоциаций и традиций театров разных эпох, при всей сложности их восприятия, в спектакле Жолдака вдруг прорывались удивительные по точности и пронзительности сцены о любви как о “химии”. И о том, что делает с человеком нелюбовь! Первый раз вижу эту одну из основных чеховских тем, так остро поставленную. Нелюбовь превращает Кулыгина в монстра, а Соленого в Смерть.

Программа этого года получилась обширная, интересная и неровная. Конечно, как и всегда, у жюри возникали вопросы к экспертному совету: почему некоторые вполне неплохие спектакли были выбраны из десятков столь же неплохих, идущих по всей стране? Есть же теперь лонг-лист “Маски”, где они могут быть отмечены. А на фестиваль стоит привозить спектакли, чем-то явно выделяющиеся в контексте. Или почему вполне традиционный спектакль “Молодая гвардия” (Театр “Мастерская”, Санкт-Петербург) попал в номинацию “Эксперимент”, а “Дознание” (ТЮЗ, Хабаровск) – опыт работы зрителя с текстом – должен был конкурировать с драматическими спектаклями малой формы? Много родилось вопросов по частным номинациям, особенно по актерским работам – жюри “разглядело” куда больше удач.

Количество участников явно не соответствовало количеству призов. Мы вовсе не собирались “раздать всем сестрам по серьгам”. Но из всех конкурсов лишь в “куклах” определился очевидный лидер – “Колино сочинение” (Продюсерский центр “КонтАрт” и театр “Кукольный формат”, Санкт-Петербург). А из двадцати восьми драматических спектаклей при жестком отборе все-таки осталось спектаклей пять-шесть, которые очень бы хотелось отметить “Маской”. Приходилось искать варианты рас-пределения этих самых “серег“, а при окончательном тайном голосовании еще и волноваться, что так трудно найденный баланс может случайно нарушиться.

Однако главной проблемой фестиваля для меня оказалось то, что наши театры в большинстве своем не умеют играть конкурсные показы. Как театральный критик я видела до начала работы в жюри процентов семьдесят спектаклей, попавших в афишу конкурса. И почти все они “на жюри” прошли значительно хуже. Кто-то зажался от волнения, кто-то, напротив, бросался на зал, как на баррикаду. Кто-то поддал надрыва, а кто-то сыграл так, будто главной его целью было доказать жюри, что “плевать он на него хотел”. Причем это касается даже московских театров, игравших в родных стенах. На общем фоне явно выделилась Александринка, единственная свободно и адекватно замыслу отыгравшая свои спектакли. Говорят даже, что “Ворон” в Москве прошел в большем контакте с залом, чем дома. Профессиональный уровень всей труппы просто восхитил жюри. А больше других пострадали спектакли атмосферные, сложноустроенные. Они не только теряли драйв или воздух, но порой и смыслы, и даже меняли жанр. Что с этим делать, я не знаю. Но что-то делать надо.

С другой стороны, такое волнение участников весьма показательно. Мне кажется, мы в столицах недооцениваем значение, влияние и престиж премии “Золотая Маска”, которых она дос-тигла на данный момент. Уже одна только номинация способна изменить жизнь театра в регионах, привлечь к нему внимание начальства, спонсоров, продюсеров разных, в том числе и зарубежных. И, что особенно важно, внимание зрителей. Я помню времена, когда на провинциальных спектаклях фестиваля было много свободных мест. Сейчас на любом спектакле “Золотой Маски” аншлаги. Причем идут не только на любимцев московской публики: режиссеров Льва Додина, Андрия Жолдака, Григория Козлова, Евгения Марчелли, Михаила Бычкова, но и на совершенно незнакомые имена, доверяя выбору экспертов. У каждого спектакля есть свой зритель. На обсуждения спектаклей программы “Маска Плюс” остается ползала. Разговаривают, спорят. Я считаю, что у нас сейчас настоящий театральный бум. Выросло поколение молодых режиссеров. Я не буду говорить об уровне одаренности, но их желание работать, открытость, небоязнь ехать в любую даль не могут не радовать.

“Золотая Маска” во многом способствовала и способствует такому положению вещей. В начале своего пути фестиваль постепенно завоевывал внимание. Критики даже говорили о том, что он “тонет” в Москве, что стоит его куда-то перевезти. Сделать свой “Авиньон”. Сегодня в этом нет необходимости. Москва живет фестивалем.

Елена ГРУЕВА