“Пять истин” – киноинсталляция выдающегося театрального режиссера Кэти Митчелл, созданная в 2011 в сотрудничестве с Королевским Национальным театром и студией 59 Productions специально для лондонского Музея Виктории и Альберта. На три месяца, до 26 апреля, выставка-инсталляция (куратор Кейт Бейли) обосновалась в фойе Электротеатра Станиславский.
“Пять истин” – пять сценических правд, пять режиссерских методов – Ежи Гротовского, Питера Брука, Антонена Арто, Бертольта Брехта и Константина Станиславского. Пять стилизованных фрагментов, заточённых в темную комнату и показываемых одновременно на десяти экранах (оператор и видео-дизайнер – Лео Уорнер): по два экрана, горизонтальный и вертикальный, для каждого из театральных новаторов XX века. Все пять версий погружения шекспировской Офелии в безумие и в тихую гладь реки, а следом и в воды Леты, сыграны английской актрисой Мишель Терри. Молоденькая девушка в кудряшках и светлом цветастом платьице исполняет одну и ту же сцену знаменитой трагедии; порой кажется, что у нее меняются не только реквизит (на самом деле, довольно незначительно) или цветы в худосочном несвежем букете, но даже цвет волос – из-за освещения. Чтобы синхронизировать видеоэпизоды продолжительностью от 5 до 10 минут, создателям пришлось добавить более коротким фрагментам – сцены полного затемнения, как, скажем, тому, что выполнен в стилистике Ежи Гротовского.
Зрителю не предлагается дожидаться начала десятиминутного цикла: он делает шаг в тесную мрачную комнату в произвольный момент и вынужден самолично постигать правила игры и выбирать определенную тактику. Кто-то стоит столбом, кто-то постоянно вертится и пытается охватить все десять экранов одновременно, иные усаживаются/ложатся посреди черного куба и последовательно постигают режиссерские методы, наблюдая поочередно за действием на каждой паре экранов, пропустив через себя в итоге пять самоубийств Офелии. На последних кадрах утопленница покоится в реке в самых разных позах: лицом вниз или вверх (тень наплывает на уходящие под воду и в небытие черты), широко раскинув руки, с венком из цветов на шее, или в позе знаменитой прерафаэлитской Офелии с картины 1852 года Джона Эверетта Милле. В некоторых эпизодах мелькают темные силуэты рыб, дрожит рябь на воде, одиноко плавает разбухшая от влаги фотокарточка, слышится бульканье вселенского аквариума, затягивающего очередную душу.
Один и тот же сюжет разворачивается раз за разом (для оказавшихся в пространстве куба он, однако, стелется окутывающим потоком): после смерти отца Офелия разбирает его вещи, их ей вернули в запечатанном целлофановом пакете – здесь бумажник Полония, связка ключей, очки в очечнике, кольцо, мобильный телефон, часы, их общая фотография. В одном из вариантов Офелия негромко горестно напевает и перевязывает букетик цветов ремешком часов, удивляясь, что цветы увяли, а часы по-прежнему тикают (Брук), в другом – судорожно курит, шурша полиэтиленом и нервно выдергивая мелкие ромашки из общей связки (Станиславский). В третьем – задумчиво перекладывает деньги, а следом и кольцо, в свой кошелек, снимает ключ с общей связки, надевает часы на собственную руку, сосредоточенно красится и даже исполняет зонг “He is dead and gone” (Брехт). В четвертом – маниакально разглядывает предметы через стены круглого аквариума с золотыми рыбками, поэтому то лицо, то сами вещи кривятся, вытягиваются, размываются, а девушка, безмолвно что-то выкрикивающая, все больше и больше напоминает полубезумное привидение или мунковский “Крик” (Арто); в пятом же ее действия преимущественно съедены тьмой, слышен лишь глухой отдаленный вой (Гротовский).
Около века назад, в сезон 1912/13 годов, Николай Евреинов создал – написал и поставил – для театра “Кривое зеркало” режиссерскую буффонаду в пяти построениях одного отрывка из “Ревизора”, разыгранного в духе Станиславского, Рейнхардта, Крэга, в так называемой классической манере и в жанре кинематографической постановки: “…в виде дружеской пародии на крайности режиссерского произвола, наблюдавшегося у последователей К.С.Станиславского, Макса Рейнхарда, Гордона Крэга и других”, по его собственному признанию.
Подход Кэти Митчелл не имеет ничего общего с “театром скепсиса и отрицания”, как выражался про “Кривое зеркало” его создатель Александр Кугель. Это попытка крупного современного режиссера “исследовать профессию за пределами интенсивного графика выпуска спектаклей” (слова Митчелл), чрезвычайно важная в первую очередь для автора видеоинсталляции, тема которой выбрана отнюдь не случайно. Размышлениям о юной самоубийце Шекспира посвящен и недавний спектакль Кэти Митчелл “Комната Офелии” в берлинском театре “Шаубюне”. Мысли о героине “Гам-лета” и ее роковом шаге не оставляют постановщика, как и тяга к осмыслению театрального метода атлантов мировой режиссуры.
Побывав в Париже, Вене, Амстердаме и Вашингтоне, “Пять истин” оказались в Москве – Электротеатру эта весьма амбициозная и непростая затея с приглашением выставки из лондонского музея оказалось по силам.
Мария ХАЛИЗЕВА