В гостях у “ЭС” актриса Наталья Павленкова, пронзительно сыгравшая в нашумевшем фильме “Класс коррекции” маму героини – девочки в инвалидной коляске. Так что с этого фильма и начали.
– Наталья, вы немало играете в Электротеатре “Станиславский”, прежнем Московском драматическом театре имени Станиславского, участвуете в замечательных проектах, снимаетесь в кино, где “Класс коррекции” стоит на особом месте. Когда вас утвердили на эту роль, вы почувствовали, что вытащили счастливый билет, и стала ли роль для вас таким билетом?
– Скажу честно, я вообще в этой картине за другую роль билась. Все просила Твердовского Ивана Ивановича, режиссера нашего: Ваня, ну дай мне ту роль… Ее потом Ольга Лапшина сыграла, подруга, кстати, моя большая.
– Так там же эпизод на два слова…
– Ну и что? Он яркий, и мне было бы несложно дать пендаля под горячую руку. А Лапшина пусть бы и возила девочку в инвалидной коляске, сыграла бы здесь трепетно. А я дралась бы лучше… Но нашего молодого режиссера Ивана Твердовского отличает какая-то мудрость старца, он стоял на своем и твердил: нет, все будет как раз наоборот – пендаль будет давать вам Лапшина, а вы будете смиренно катать коляску.
Что же до счастливого билета…
Я в театре, действительно, много всякого наиграла, в кино повезло меньше. Вообще то, я самоед и очень требовательный к себе человек, но “Класс коррекции”, пожалуй, единственная моя работа, за которую мне не стыдно ни единой секунды. Каждое мгновение существования в картине вызывает у меня не гордость, нет, а острый интерес к собственному персонажу. Но для меня все же главное другое. Все молодые артисты, снимавшиеся в нашей картине, успешны в профессии. Они работают в шумном месте с названием “Гоголь-центр”, они ученики Кирилла Серебренникова, они в кино нынче нарасхват.
А в бой вместе с ними пошли теперь те самые “старики”, которых в последние лет 20-30 в кино никто особенно не снимал, потому что попали в оборот в 90-е, в самый раздрай. И все же сумели сохраниться, дождаться момента, когда все, что было прожито и прочувствовано пригодилось. Потому что пройденный путь был наполнен судьбой. А молодые – они на взлете, в надежде еще. Мы-то с горы кубарем катимся.
Весь наш фильм драматизмом напитан и потому еще, что артисты постарше не откуда-то с Олимпа спустились на съемочную площадку, а вышли из метро, электричек, малогабаритных квартир, мизерных театральных зарплат, из набитых шишек. Если уж совсем наотмашь сказать: мы хоронили больше, наплакались больше и сумели, может, и, не собираясь этого делать, про все рассказать.
– Вас не удивляет, что всю эту историю заварил молодой человек 25 лет отроду, тогда ему еще и не было столько.
– Я всегда подчеркиваю, что все это снял молодой человек из благополучной семьи. Иван Сергеевич Твердовский-папа замечательный документалист, мама – психолог, внятная такая, уравновешенная, светлая, и они сумели как-то очень правильно Ваню воспитать. Что-то, вероятно, смог добавить к этому и его педагог Алексей Учитель. Одним словом, Иван правильно читал, правильное кино смотрел, ну и, конечно, одарен.
– Вам, артистам, или ему с вами бывало трудно?
– Со старшими нет, с молодыми случалось по-разному, но, думаю, это в силу возраста, когда норов проявляешь и копытом бьешь. Они к тому же театральные артисты, а театральные более придирчивы, тем более что кинорежиссура, в отличие от театральной, не так подробна в работе с артистами, хотя как раз Иван и делал репетиционный период, мы собирались, разбирались, сговаривались. А то, что он вышел еще и из документалистов, делало его особенно требовательным к артистам в смысле правды переживания, меры искренности. Но все пожелания Вани звучали тихо, спокойно, он был терпелив, повторяя: еще раз, еще дублик. Так раз десять повторишь и поймешь, чего он хочет.
– Вы молодым, тем, кто только жить начинает, не сочувствуете, понимая, как им на самом деле нелегко при первом столкновении со сложностями жизни?
– Мне их вообще не жалко. Вот стариков наших мне жалко, которым и зубов не вставить и о коляске на батарейках, на которой по Берлину местные старики гоняют, тоже только мечтать приходится. Меня поражает, что за границей пожилые люди лет в 70-80, мужчины и женщины, ходят парочками, они рядом, понимаете? А у нас женщины в 40 лет сидят на скамейках друг с другом, и получается компания: я, соседка и скамейка вместе чего-то обсуждаем. А полноценная женская жизнь, любовь, общение – все это где-то в молодости и закончилось. Вот чего по-настоящему жалко. Наверное, как раз это я и сыграла в “Классе коррекции”.
“Мудрый старец”, как я сказала, Иван Иванович Твердовский спровоцировал меня поделиться тем, что прячу от всех, считая неприличным выказывать душевные терзания, потому что это никому не надо – твое дело улыбаться и бодрить народ. Дарить надежду, словом. Но, начиная работать, я уже принадлежу режиссеру. А он подошел и тихо сказал: а ну ка расскажите, про что у вас болит. И пришлось это сделать. Так что все, что рассказала в этой роли, – и про меня немного.
– Вы не жалели потом, что сделали это, что поделились?
– Нет, меня ведь все равно никто не узнает. Я знаю: зрители выйдут после показа на фестивале или в обычном кино, пройдут мимо меня, и им в голову не придет, что в финальной сцене картины – это я там колотилась… Я и моя героиня – мы живем своим отдельными жизнями.
И детям своим, и студентам, и себе в первую очередь всегда говорю: все начинается с чувства собственного достоинства, держите спину прямо, а подбородок поднимайте в небо. Примером для меня всю жизнь была наш педагог в Горьковском театральном училище Рива Яковлевна Левите, мама уже, увы, ушедшего от нас Жени Дворжецкого, моего большого друга. Она – моя королева, вечный образец для подражания, и я стараюсь жить так же. Всегда с улыбкой.