Царское фойе Александринского театра в этом сезоне в фаворе у его режиссеров. Вслед за «Екатериной и Вольтером» в постановке Никиты Кобелева (см. «ЭС», 2024, 5 ноября) здесь вышел «Иов» Валерия Фокина.

Ветхозаветная «Книга Иова» – один из гипнотических сюжетов, повлиявших на философскую и литературную мысль XX века. Среди прочих – на Франца Кафку и его роман «Процесс» с темой непостижимости вины Йозефа К., с поиском ответов на вопрос «за что?».

Перенос сакрального текста в мирское пространство чреват особенными эмоциональными вибрациями. Их ждешь от театра.

Четыре десятка зрителей рассажены в кресла по периметру зала вокруг огромного ковра торжественных тонов и орнамента. Два капельдинера вносят тяжелый куль, кладут его по центру, в восьмигранник узора, деловито разворачивают. На ветоши обнаруживается измученное молодое тело в одной набедренной повязке, лежащее навзничь среди обрывков тряпок, пленки, картона и прочих отбросов. Явно извлеченное из нечистот, это тело покрыто коростой грязи, коростой ран, коростой несправедливости.

В тишине слышен далекий гул, девушки-капельдинеры опускают шторы на окнах. Откуда-то сверху звучит в записи веский, удивительный по внятности и умению доносить суть каждой фразы голос Николая Мартона, читающего начало «Книги Иова» – о непорочном, справедливом и богобоязненном, далеком от зла человеке из земли Уц и о беспредельно жестоком эксперименте высших сил, в чьих возможностях поставить такой эксперимент над любым.

Значительная часть короткого спектакля выстроена на контрасте отстраненной сдержанности повествующего и размаха физиологических проявлений действующего, как и на диссонансе между антуражем пространства и человека в его центре. Мускулистое, обезображенное муками тело Иова–Ивана Ефремова ни секунды не существует в покое: бьется в конвульсиях, сотрясается до судорог, извивается в припадках, скрючивается и снова вытягивается в длину. Все это – с обращенным вверх, к главному судии, лицом, пусть и искаженным гримасами страдания. Распялив рот, Иов прокаженный бесконечно исторгает доказательства своей безвинности, в него вселяются самые разные голоса, и кажется подчас, что он чревовещает и проповедует. На самом-то деле Иов только жалуется и принимает – боль, издевательства над телом и душой, экспроприацию всего, полную бесправность.

От троих друзей, услышавших о бедах Иова и отправившихся его утешать, вопрошать и советовать, в спектакле оставлен лишь один (Александр Поламишев), поданный в несколько карикатурном ключе, подчеркивающем растерянность и бессилие. Маленькими шажочками он передвигается вокруг многострадального Иова, бормочет скороговоркой то вопросы, то аргументы, иногда на древнееврейском, склоняется к нему и в ужасе отступает. Запоминаются массивная меховая шапка, пейсы, трясущиеся губы и страх заразиться чужим несчастьем. Рядом с шаткой фигурой друга Валерий Фокин помещает еще одно черное – и безликое – неистовствующее существо, жену Иова (Дарья Ванеева).

Режиссер сознательно отказывается от любой драматургии – от диалога, который так легко было бы извлечь из текста «Книги Иова», и превращает бóльшую часть спектакля в затянувшуюся кульминацию, в нечленораздельный вопль страдания (при отчетливости слов).

Когда истязаемые тело и душа доходят до предела, когда слова Иова кончаются и он выходит из своего горизонтального терзания в отчаянную стойку на голове, а потом снова валится плашмя, по залу проносится внезапный ветер и распахивает двери, ведущие в Царскую ложу. Через нее, откуда-то из сердцевины театра доносится глас Яхве (голос того же Николая Мартона).

По высшей воле к Иову, испившему чашу мук едва ли не до самого дна, приходит избавление – эксперимент затянулся. Как известно, Иову возвратили потерянное, преумножив материальное вдвое. В спектакле это обозначено неожиданным танцем полубезумного ликования героя, предварительно отмытого на наших глазах от крови и грязи.

В истории о безграничности веры Иова, сколько с ее интерпретациями ни сталкивайся (а «Книгу Иова» изредка ставили в театре, скажем, Эймунтас Някрошюс), всегда смущает вопрос, почему ветхозаветный Бог идет на поводу у сатаны, почему соглашается не просто испытывать «рыцаря веры», как писал о нем Кьеркегор, но жертвовать для этого человеческими жизнями. И почему так легко эти мучения и жертвы потом забываются, когда вместо семи сыновей и трех дочерей у Иова рождаются новые семеро и трое. (О гибели пастухов и погонщиков скота никто не вспомнит.)

В спектакле Валерия Фокина рефлексии по этому поводу нет. Его камерная работа вообще не о вере или ее утрате, не об истоках возникновения зла, она о страдании и непомышлении о бунте. Иову оставлено единственное право – не усомниться: принять все беды и признать их высшим благом.

Мария ХАЛИЗЕВА

«Экран и сцена»
Декабрь 2024 года.