Пьесу “Мое загляденье” Алексей Арбузов написал в 1969 году, и в отличие от многих его пьес, с успехом шедших (и идущих) в столицах и в провинции, эта считалась несценичной. “Несценичность” в советские времена часто была эвфемизмом “нерекомендованности”. “Загляденье” вызывало раздражение, выглядело как хулиганство и издевательство над соцзаказом, призывавшим драматургов создавать образ положительного героя. Определение жанра – “оптимистическая комедия” – очевидный намек на знаменитую с начала 1930-х пьесу Вс. Вишневского, уверявшего, что трагедия должна быть оптимистической. И неслучайно реабилитация “Загляденья” произошла в 1990-х, когда, смеясь, расставались с прошлым. Ученик Петра Наумовича Фоменко Артем Хряков поставил в Театре на Малой Бронной спектакль, где важная роль отводилась телевизионному диктору “известному всему народу”, с большим подъемом вещающему нечто ностальгическое про небывалые урожаи, собранные без потерь и отправленные в закрома родины. Этих текстов, разумеется, не было у Арбузова. Но они оказывались важным фоном, усиливавшим абсурдистскую природу пьесы. Жизнь спектакля оказалась короткой, а пьеса – забытой на долгие годы (исключение – спектакль молодого режиссера Кирилла Заборихина, появившийся три года назад в Пензенской драме).
Премьера на Новой сцене МХТ имени А.П.Чехова объявлена как результат Пятой лаборатории “АРТХАБ” – за постановку эскиза проголосовали и зрители, и профессионалы. Филипп Гуревич сильно сократил текст “Загляденья”, ликвидировал роль упомянутого диктора и еще одного персонажа со звучной фамилией Валуа. Публика, в подавляющем большинстве первоисточник не читавшая, о купюрах не догадывается (но и знакомый с текстом критик, пишущий эти строки, легко простит режиссеру эти вольности). Прежде всего – за решение отказаться от искушения поставить пьесу в по-прежнему мод-ном стиле “ретро-соцарт” и попытаться разглядеть в ней смыслы “несоветские”, вневременные. В прологе участники спектакля располагаются за пюпитрами, и спектакль начинается с читки. Прием не новый, но важный – потому что ремарки у Арбузова не менее важны, чем диалоги.
Сегодня, когда пересказ классики “своими словами” привычен и смущает лишь ретроградов, неожиданным кажется намерение молодого режиссера довериться автору и его пародирующему штампы языку. Заковыристому, странному с точки зрения современного зрителя тексту Гуревич ищет визуальный, пластический, музыкальный эквивалент. В начале спектакля сцена пуста, позднее на ней возникнет абрис фанерного театрика (художник Анна Агафонова). Действующие лица пьесы, каждому из которых Арбузов дает короткую комичную характеристику, предстанут в спектакле как персонажи комедии масок, причем этих масок будет в два раза больше, чем артистов, занятых в спектакле.
Метаморфозы, происходящие на сцене с героями, совершаются при помощи подручных театральных принадлежностей – париков, усов, головных уборов. Так, Софья Евстигнеева нахлобучит вязаную шапку, наденет бесформенную шерстяную кофту и предстанет трогательной и нелепой тетей Сашей – “очень милой женщиной и способной лифтершей”. Спустя короткое время на сцене возникнет кокетливая блондинка в соблазнительном комбинезоне. Не сразу узнаешь актрису в образе “заботливой жены” Милочки-2. Милочка-1 (бывшая супруга главного героя) на сцене не появляется. Юлии Ковалевой достанутся роли экзальтированной Милочки-3 – “безумно влюбленной студентки, прекрасной собой” и незадачливой Алисы, “которая вскоре станет творческой единицей”.
Николай Сальников виртуозно превращается из нервозного мазохиста Авенира Николаевича – “крайне начитанного интеллигента и в то же время библиотекаря Фрунзенского района” в харизматичного усатого полководца на пенсии, “непримиримого старика” Акима Листикова. Еще одна маска Сальникова – самодовольный хлыщ Валентинов – “самый близкий друг“ лифтерши, “теперь уже не пьющий”.
Все исполнители получают очевидное удовольствие от участия в увлекательном маскарадном хороводе, оттеняющем фигуру главного героя. “Замечательный человек” Вася Листиков – Олег Сапиро (артист Театра имени Вл. Маяковского) воз-вышается над своим окружением не только фактурой – высоким ростом и внушительной комплекцией. Лишь поначалу он кажется чудаком-тюфяком, словно созданным для того, чтобы его обманывали и использовали. “Очень энергичный” друг и сослуживец Сева Полонский – Антон Лобан уводит из-под Васиного носа жену, а заодно присваивает Васины изобретения. Сева, как он сам говорит о себе: “вовсе не подлец, просто иногда не хочется прозябать”. Прозябать значит для Полонского лишиться карьерных перспектив, упустить шанс улучшить благосостояние. Устаревшее понятие встречается у К.С. в “Моей жизни в искусстве” в принципиально иной коннотации в связи с трактовкой Гордоном Крэгом роли Гамлета – “”быть”, т.е. продолжать жить, – это означает для него прозябать, страдать…”.
Ироничный текст пьесы лишен какой-либо дидактики. Но драматург, а вслед за ним и режиссер “Моего загляденья” убеждены – “замечательность” Васи Листикова как раз и состоит в том, что он просто-напросто естественный, чистый человек. Он не боится страдать, называть вещи своими именами. В финале Вася сознательно отвергает хэппи энд.
Алексей Арбузов считал, что пьесу следует играть очень воодушевленно, прекрасно понимая, что “жизнь чудовищно не проста, мучительно не проста”. Его призыв был услышан.
Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ
«Экран и сцена»
№ 6 за 2024 год.