Актер Андрей Максимов в 2019 году окончил Театральную школу Константина Райкина (ВШСИ) – курс Камы Гинкаса и Олега Тополянского и был принят в труппу МТЮЗа. Среди его ролей в родном театре: Брик Поллитт в “Кошке на раскаленной крыше” (режиссер Кама Гинкас), книготорговец из “Пятой печати” (режиссер Елизавета Бондарь), Бенволио в спектакле “Ромео и Джульетта. Вариации и комментарии” (режиссер Петр Шерешевский), а также работа в постановке Андрея Гончарова “Чрево” в МХТ имени А.П.Чехова. Недавно в МТЮЗе состоялась премьера спектакля “Собачье сердце” режиссера Антона Федорова, где Андрей Максимов сыграл роль Шарикова. Мы поговорили о том, как создавался спектакль, о режиссерах “новой волны”, и о том, что беспокоит актера сегодня.

– Андрей, оглядывались ли режиссер Антон Федоров и команда спектакля на легендарную постановку Генриетты Яновской “Собачье сердце”, с которой началась новая история МТЮЗа?

– Я не видел тот спектакль, но мы все немного знаем про него. А вот Игорь Гордин играл в нем в массовке. Честно сказать, у нас рождалась собственная история. Но если говорить о референсах, то они, конечно, были. Антон показал нам один из перформансов Йозефа Бойса, который художник осуществил в Нью-Йорке в 1972 году: три дня он находился в изолированном помещении наедине с диким койотом, пытаясь с ним подружиться – приручить его. Бойс лежал на соломе, наблюдал за койотом, а койот наблюдал за ним, осторожно обходя человека. Вот отсюда сено на полу в нашем спектакле.

– Трактовка образа Шарикова, оказывающегося в спектакле едва ли не лирическим героем, была предложена режиссером с самого начала?

– Да, Антон сразу сказал, что для него Шариков – лирический герой. Советский культовый фильм Владимира Бортко по повести Булгакова транслировал противоположную мысль: Шариков – абсолютная тварь, а Преображенский и Борменталь – что-то такое со знаком плюс. Мы не даем никому оценок, позволяем зрителю самому сделать выводы. Самое страшное для всех нас – выпустить однозначный спектакль и вывести однозначных людей. Мне кажется, у нас каждая сцена порождает множество вопросов; ты не можешь до конца сформулировать свое отношение ни к одному из героев – и это здорово.

– Профессор Преображенский в исполнении Игоря Гордина вызывает, возможно, даже больше вопросов, чем образ Шарикова.

– В момент первой встречи Преображенского и Шарикова мой герой пытается понять, где он находится, осознать, что он ходит, дышит. А Преображенский оказывается практически сразу в конфликте с Шариковым, который на самом деле не требует ничего особенного. Всего лишь хочет, чтобы ему дали имя и документы. Просто и логично.

– В спектакле есть страшная сцена, когда Борменталь с чудовищной жестокостью избивает лежащего на полу Шарикова ногами.

– Это придумал на одной из репетиций Илья Созыкин, исполнитель роли Федора. Мы много говорили с Антоном о том, что Шариков все об этой жизни узнает от Преображенского. Например, ругательные слова он слышит именно от него. Преображенский первый говорит, что повесил бы или расстрелял Швондера. А Шариков это впитывает. И с физическим насилием по отношению к себе Шариков тоже сталкивается именно в его доме. Борменталь считает, что он совершает доблестный поступок – заступается за Зину, а фактически просто избивает человека.

– Вы играете превращение собаки в человека очень подробно. Много наблюдали?

– У меня есть собака, я ее каждый день вижу, но здесь не было такой задачи. Нам было важно поступательно показать зарождение человека. Ведь в том же фильме пес Шарик практически сразу становится готовым человеком “под ключ”. А в спектакле мы этот невероятный процесс специально растягиваем. Если представить, что такое происходит в реальности, то должно быть очень много физиологии, крови и пота в этот момент.

– В спектакле две линии, которые развиваются параллельно: очеловечивание Шарикова и расчеловечивание Преображенского.

– Да, Преображенский, по сути, хочет создать идеальное общество у себя в квартире. И Шариков его бесит, потому что он – слабое звено, не дающее ему этого сделать. Все идеи профессора о прощении, любви, демократии рассыпаются, когда он слышит резонный вопрос: “А почему у меня нет имени?” Преображенский не находит, что ответить, кроме того, что это имя плохое. Преображенский построил микрогосударство у себя в квартире, в нем все разложено по полочкам, но вдруг в него попадает вирус, микроб и начинает развиваться. И, конечно, мозолит глаза хозяину. Преображенский не умеет договариваться. Диалог – это не про него.

Расчеловечивание Преображенского происходит у нас на глазах. И эта история рифмуется с нашим временем: люди сегодня живут в парадигме готовых ответов на вопросы, а когда случаются события, выбивающиеся из этой парадигмы, они не готовы их анализировать.

– В спектаклях Федорова у актеров часто можно наблюдать особый способ существования, слегка отстранненый, постиронический. Непонятно, где кончается исполнитель роли и начинается его герой, границы размыты.

– Это принцип Антона. Мы, артисты, – не сумасшедшие люди и понимаем, что мы на сцене. Способ нашего существования сводится к тому, что мы как бы рассказываем кому-то историю. Мы словно рядом со своими персонажами и существуем с ними параллельно. Антон не требует от актеров рвать душу на части и целиком погружаться в своего персонажа, как бывает, например, на репетициях у Камы Мироновича Гинкаса.

– С Игорем Гординым вы впервые столкнулись в работе?

– Мы снимались с ним в кино и играем сейчас вместе в спектакле “Дама с собачкой”, куда я ввелся. Но совместный выпуск – в первый раз. Существует миф об Игоре Геннадьевиче, что он человек закрытый и надменный. На самом деле, это замечательный, очень веселый человек, который нас всех постоянно смешил во время репетиций. Мне с ним прекрасно работалось, он потрясающий партнер, у которого я многому научился.

– За последние два года театральный ландшафт серьезно изменился. Вам выпало работать с молодыми режиссерами, которые сегодня создают самый интересный театр Москвы и Петербурга: Елизавета Бондарь, Андрей Гончаров, Антон Федоров. В чем их сила? В чем принципиальная разница в работе с актером и над материалом у представителей старой и новой (условно) школ?

– У каждого из них есть свой почерк, с каждым выстраивается особый диалог и постоянно ведется поиск. Безусловно, если сравнивать подходы к работе с артистом Камы Мироновича и этих трех режиссеров, то они полярны. Это не значит, что один хуже или лучше: они просто разные.

Например, и Федоров, и Гончаров в работе над материалом отталкиваются от личности актера, им это важно. А у режиссеров старой школы готовый спектакль нередко уже существует в голове, и они пребывают внутри этого заранее готового, часто гениального макета. Кама Миронович, например, не любит, когда артисты подключают личные истории к работе над материалом.

Дмитрий Крымов рассказывал как-то об этюде своей студентки, перед которой стояла задача показать, что такое Чехов и что такое Шекспир. Она взяла кусок мяса и начала его отбивать молотком. Это был Шекспир. Затем взяла фонендоскоп и приложила его к мясу. Это был Чехов.

Пожалуй, Кама Миронович работает молотком. Он выстраивает спектакль жестко и не терпит работы в полноги. А молодые режиссеры – они с фонендоскопом, они больше про диалог. Тем не менее, все то, чего мне удалось достичь в профессии, мне дали мои учителя: Кама Миронович Гинкас, Олег Матвеевич Тополянский, Константин Аркадьевич Райкин. И мне с ними всегда будет сложнее работать, потому что во мне по-прежнему живет сильное студенческое переживание, когда боишься разочаровать мастера. Я очень многим обязан Каме Мироновичу: он меня многому научил, хотя постоянно открещивается, если его называют учителем.

– Вы играете в “Пятой печати” Лизы Бондарь. Это история о том, как не стать рабом и не растоптать в себе человеческое достоинство. Поменялось ли что-то в вашем восприятии этого материала за два с половиной года, что идет спектакль?

– Конечно, поменялось. Много всего изменилось вокруг, и с чем-то пришлось смириться. Ты уже не реагируешь так остро даже на самые страшные вещи. Поэтому, наверное, мы стали сейчас играть внутренне спокойнее. Но в любом случае этот спектакль – неизменно диалог с залом. Мы по-прежнему предлагаем зрителю задавать себе неудобные вопросы: “Кто я из героев спектакля? Что бы я сделал на месте каждого из них? Кем я готов стать: невольником, но с чистой совестью, или остаться на свободе, выступая агрессором?” Как показывает наше время, сложно сейчас “проскочить” и не сделать выбор. Рано или поздно ты сталкиваешься с обстоятельствами, когда необходимо дать точное определение вещам: это холодное, это черное, а это горячее.

– Что тревожит сегодня актера Андрея Максимова?

– Для меня актуален вопрос: что такое человек? У нас в театре большинство спектаклей про изучение человека в экстремальных обстоятельствах. Кто бы ни ставил: Кама Гинкас, Петр Шерешевский, Олег Липовецкий, Лиза Бондарь, Андрей Гончаров, Антон Федоров – всем интересно размышлять о том, что из себя представляет человек сегодня. Мне очень нравится, например, что мы в “Собачьем сердце” полностью ушли от социальной темы. У нас история про человека, которому только казалось, что он все понимает про жизнь. И вдруг в нее вкрадывается ошибка – Error 404, и он должен признаться себе в том, что не в состоянии смириться с новыми обстоятельствами.

– Вы снялись в сериале «Слово пацана. Кровь на асфальте», сверхпопулярном у молодого поколения. Мешает ли такая бешеная известность?

– Я сегодня в социальной сети выложил фотографию из «Собачьего сердца», и мне написали комментарий: «Андрей, мы ходили на спектакль 7 апреля. Откровенно говоря, не ожидали такого оглушительного успеха. Весь актерский состав безупречен. Потрясающая постановка и работа режиссера. И те ребята, которые пришли за «Словом пацана», ушли читать Булгакова. Слышала отзывы в зрительном зале». Я понимаю, что молодым просто любопытно увидеть меня живьем в театре. Но надеюсь, что после спектакля им будет важнее ответить себе на какие-то вопросы, чем просто со мной сфотографироваться. Поэтому популярность мне совершенно не мешает, да и не такая уж она и оглушительная.

– Будут ли новые театральные роли в ближайшее время?

– Сейчас я репетирую в МХТ Тригорина в “Чайке”. Меня пригласил в свой спектакль Константин Юрьевич Хабенский. Он придумал, что Тригорин и Треплев в этой истории одного возраста, и это очень здорово, на мой взгляд. Константин Юрьевич объясняет это тем, что у Чехова написано о Тригорине: “Сорок лет будет ему еще не скоро”. Такой разбор резко обостряет отношения Аркадиной и Треплева.

Беседовала Светлана БЕРДИЧЕВСКАЯ

«Экран и сцена»
№ 5 за 2024 год.