В ноябре 2023 года на Основную сцену Электротеатра Станиславский вышли участники лаборатории “Варвары”, которую с разной степенью интенсивности в течение нескольких лет ведет при Кафедре лабораторных исследований теории и техник театра Московского международного университета выдающийся педагог и режиссер современности Анатолий Васильев. Масштабный внутренний процесс, спрятанный от внешних наблюдателей, предшествовал ноябрьским показам, но и сопровождал их, и продолжает идти с ними параллельно.

У работы “Горький. Опыт: Чудаки” будет продолжение – и в весенних показах в Электротеатре, и, очевидно, в жизни участников, которые с радостью обрекли себя на бесконечный и плодотворный для актера путь. На встрече, которую организовали в фойе Электротеатра Станиславский с Анатолием Васильевым, худруком театра Борисом Юханановым и группой участников “Горького”, актеры говорили о своей решимости, позволившей отправиться в это путешествие, и о сомнениях, которые решимости сопутствовали и продолжают сопровождать. Это всегда неустойчивый баланс между тоской по реальной жизни и готовностью поселиться в мире сложных этюдных структур и импровизационных практик. В разговоре неоднократно звучало понятие “предела” – как чего-то манящего и абсолютного.

Мария Беляева: “Участие в такой лаборатории – это личный выбор. Если кто-то другой не хочет, не готов, это не означает, что я не имею на это права. Если предел существует, мне нравится пытаться на нем существовать. Легко все стереть, смазать в нечто единое границы черного и белого, а васильевская практика позволяет мне видеть вещи раздельно. Чрезвычайно важно иногда чувствовать себя на пределе”.

Денис Прутов: “То, что транслируется Анатолием Александровичем, воспринимается мной не как предел, а как определенная норма, портал. Образ художника, который серьезно и вместе с тем ремесленнически относится к своему делу. Ты, пожалуй, никогда не дотягиваешь до этого предела и должен постоянно выше своих возможностей прыгать. Поэтому у меня скорее нехватка и жажда, которые толкают вперед от ощущения недостаточности, чем от какого-то избытка”.

Иван Котик: “Это не тот предел, где актеры, как загнанная лошадь, что-то делают. А некая грань между плюсом и минусом. Китайцы называют это “великий предел”, и на этой грани рождается действие – в этом философия драматического искусства. Нахождение на пределе требует мобилизации всех сил, нуждается в тонкости, свежести – это, собственно, то, к чему мы стремимся, выходя на сцену”.

Екатерина Андреева: “Мы похудели, коммунальные платежи просрочены, личной жизни нет и ничего нет, но впереди маячит образ театра, который когда-то снился и который стал потом возможным благодаря встрече с Анатолием Александровичем”.

Четыре вечера подряд, часа по четыре кряду, двенадцать артистов, сев друг напротив друга на стулья, поставленные по краям планшета сцены, разыгрывали ситуации из горьковских “Чудаков”. Пьеса, написанная в 1910 году, выстроена вокруг любовного треугольника – известный писатель, его хорошая и верная жена, его милая и эксцентричная любовница. Вокруг – пелена разговоров о роли интеллигенции в жизни общества, о грядущих переменах, о предреволюционном кризисе, словом, масса русских вопросов, неразрешимых и больных, патетичных и прекраснодушных или токсичных, как свойственно Горькому, прочно замешанному в политических баталиях своего времени и этим крайне ценному.

В этюдах, разыгрывавшихся на глазах публики в живом, реальном времени, проявлялись и исчезали отдельные, не схваченные общим нарративом ситуации. Актеры менялись ролями, подхватывали тему и развивали ее внутри прихотливой сети взаимоотношений, так что казалось – они и сами не уверены, в какую точку придут. Точка входа имелась – но и ее задавали как будто произвольно, оттолкнувшись от сидящего напротив партнера, от его сиюминутного настроения и возможных намерений. Был ли тут сговор, или дело решалось спонтанно, поворотом диалога, наклоном головы, интонацией – зрители не догадывались, как и о протяженности того или иного эпизода, как и о том, случатся ли внутри этюда конфликт или истерика. В таком процессуальном игровом ключе, в непрерывном мерцании артисты пребывали в течение нескольких часов – постепенно уставая, изнемогая, нервничая от того, что кто-то из зрителей вставал и выходил из зала, а кто-то – в азарте выкрикивал с места комментарии. Эта структура, кажется, может быть названа разомкнутой.

Еще один вопрос, который так или иначе звучал на встрече зрителей с Анатолием Васильевым и актерами “Горького”, это вопрос о соотношении жизни и театра. Показы на зрителя принципиально незавершенных форм “театра прямого действия”, как называли “Горького” сами его участники, – вещь радикальная и при этом актуальная как ничто другое. Зритель как будто может видеть театральный механизм, само основание театра – актерскую игру в ее открытом и при этом совершенно непостигаемом внешним взглядом качестве. Но при этом концептуально Васильев, описывая свои сложнейшие и высокого класса штудии, подчеркивал исключительную преданность собственно театру и равнодушие к возможности быть кем-то увиденным и услышанным. Та сильнейшая концентрация на веществе театра, которое, как считает Васильев, размывается, уничтожается и унижается в современности, показывает, какое именно место театр занимает в жизни этого художника. Но и в жизни тех, кто работает с ним, проходит трудный и увлекательный процесс трансформации путем участия в лаборатории, где каждый постигает и обретает безоглядное чувство принадлежности театру, желание им заниматься – бесконечно, вне стремления к продукту или к итогу. Отсюда – таинственность понятий, ускользающих от терминологической ловушки, но взыскующих определений и точного использования. Одно из таких понятий – действие, классическое, замыленное, непонятное и утерянное.

Анатолий Васильев говорит так: “И всякое названное действие (сам этот акт называния действия действием) лишает действие – действия. То есть, в самой категории “действие” заключается неожиданность: тайна в том, что то, что мы называем, – не существует, но оно есть, и оно дает о себе знать в человеке, который действует. <…> Так вот, если предметом драматического театра является действие, то действие – самое неуловимое, что есть в этом искусстве. Звук мы слышим, цвет мы видим, действие же относится к внутреннему и невидимому, и каждый лично, индивидуально, как будто по секрету находит себя действующим. Но если с ним это чудо случается, он может про себя сказать: я – человек драматического театра. И все те опыты, которые мы проводим, посвящены этому феномену действия, который является предметом искусства драматического театра”.

Опыты по тексту Максима Горького, частично и в качестве открытия процесса показанные публике в Электротеатре Станиславский, были посвящены этюдному методу и действию. Нам как зрителям, приглашенным на эти показы, предъявлялся театр, который если не больше жизни, то стремится быть ей равным. Мы, по сути, становились свидетелями фрагмента чьих-то судеб начала прошлого века, но на самом деле – тесно связанных с самими “исполнителями”. Возможно, тут требуется другое слово: кем были присутствовавшие на сцене двенадцать человек, еще предстоит определить, и не только в категориях спектакулярности. Но как сторонний наблюдатель я все же видела в этих показах театр. Тонкий, сложный, сосредоточенный на себе и спутывающий в моем сознании все на свете – персонажа, автора, роль, актера, человека. Этому театру, вероятно, следует учить всех русских и прочих актеров и студентов театральных вузов, потерявших кровную связь с подлинным методом психологического театра. В огромной внутренней энергии и любви к самому себе этого театра я, однако, не растворяюсь, потому что существую в другой реальности, не такой эскапистской, но тоже на пределе.

Кристина МАТВИЕНКО

«Экран и сцена»
№ 2 за 2024 год.